— Мамочка, — дернул ее за руку сын, — а почему мы не идем домой?
Ирина с трудом сглотнула комок в горле.
— Миша, солнышко, нам надо… надо немножко подождать. Тетя Алла нас чаем угостит, правда? — она умоляюще посмотрела на соседку.
Ирина увидела Аллу Дмитриевну издалека — соседка металась у подъезда встревоженной птицей, то и дело поглядывая на окна четвертого этажа. Завидев Ирину с Мишей, она замахала руками и почти бегом устремилась навстречу.
— Ирочка, милая, не ходи домой! — зашептала она, хватая молодую женщину за рукав плаща. — Там какие-то… — она покосилась на притихшего Мишу, — какие-то нехорошие люди. Все переворачивают, ищут что-то. И не похожи они на милицию, ох не похожи!
У Ирины ёкнуло сердце. В висках застучало тупой, тяжелой болью.
— Андрей дома? — через силу выдавила она, крепче сжимая ладошку сына.
Алла Дмитриевна только головой покачала:
— Не видела его. С утра эти… пришли. Четверо. Здоровые такие, в кожанках. Один с золотой цепью — во! — она показала толщину пальцами. — Звонили-звонили, потом ключом открыли. Я в глазок видела.
«Опять, — пульсировало в голове у Ирины. — Опять за старое. А ведь клялся, божился — завязал».
Она прикрыла глаза, вспоминая их последний разговор. Андрюша стоял на коленях, целовал ей руки, уверял со слезами — все, больше никогда, это был последний раз. Карты, рулетка — забыто навсегда. Ради нее, ради Мишеньки.
А теперь…
— Мамочка, — дернул ее за руку сын, — а почему мы не идем домой?
Ирина с трудом сглотнула комок в горле.
— Миша, солнышко, нам надо… надо немножко подождать. Тетя Алла нас чаем угостит, правда? — она умоляюще посмотрела на соседку.
— Конечно-конечно! — засуетилась та. — У меня и пирог есть, с яблоками. Пойдемте скорее!
В квартире Аллы Дмитриевны пахло корицей и ванилью. Миша, умяв два куска пирога, задремал на диване. А Ирина сидела у окна, до боли всматриваясь в серый осенний двор.
Они вышли через два часа — громкие, развязные, уверенные в своей безнаказанности. Один действительно с массивной золотой цепью на бычьей шее. Постояли у подъезда, закурили. Главный — в кожаном плаще — достал телефон, коротко бросил кому-то: «Нет его. Вещи проверили — пусто».
Ирина дождалась, пока они сядут в черный джип и уедут. Торопливо растолкала сына:
— Мишенька, просыпайся. Нам пора.
— Домой? — сонно улыбнулся он.
— Нет, милый. Мы поедем… в гости. К тете Вале, в деревню. Помнишь, я тебе рассказывала?
Квартира выглядела так, словно по ней прошелся смерч. Вываленное из шкафов белье, разбросанные вещи, перевернутая мебель. На полу осколки любимой вазы — свадебный подарок.
Ирина механически собирала самое необходимое: документы, теплые вещи, немного денег из заначки за батареей. В детской сложила в рюкзак Мишины учебники, тетради, любимого плюшевого медведя.
«Господи, что же ты наделал, Андрюша?» — стучало в висках.
Записку писать не стала — зачем? Найдет способ связаться, если захочет. Если вообще жив останется…
До автовокзала добрались на такси. Водитель — немолодой, с добрыми глазами — всю дорогу косился в зеркало на их напряженные лица, но вопросов не задавал.
Автобус до Озерков трясся по разбитой дороге три часа. Миша уснул, привалившись к материнскому плечу. А Ирина смотрела в темное окно и думала — правильно ли поступает? Может, стоило остаться, попытаться помочь мужу?
Но что она могла? У нее на руках пятилетний ребенок. А эти люди… От таких не спрячешься, не откупишься. Если Андрей им должен — найдут, достанут из-под земли.
Нет, решение принято. Надо спасать сына. И себя.
В Озерках их встретила промозглая осенняя ночь. Ирина с трудом узнавала места, где бывала в детстве. Вот здесь был магазин — теперь заколоченная развалюха. Там пекарня — черные провалы окон. Девяностые не щадили деревню.
Дом тети Вали нашла не сразу — в кромешной тьме все казалось чужим, незнакомым. Долго стучала в ворота, замирая от каждого шороха.
Наконец скрипнула калитка. На крыльцо вышел высокий седой старик с керосиновой лампой:
— Кого там черти принесли на ночь глядя?
— Извините… — пролепетала Ирина. — Я ищу Валентину Петровну. Она здесь живет?
Старик хмыкнул:
— Жила когда-то. Год назад продала дом, уехала к детям в город. А вы ей кто будете?
У Ирины подкосились ноги. Она прислонилась к забору, чувствуя, как по щекам катятся горячие слезы.
— Я… племянница ее. Ирина. А это сын мой, Миша.
Старик поднял лампу повыше, вглядываясь в их лица. Покачал головой:
— Вижу, беда у вас. Ну-ка, идите в дом. Не на улице же разговаривать.
— Да мы не можем… Простите, что побеспокоили…
— А я говорю — в дом! — прикрикнул старик. — Вон ребенок совсем сонный. Входите, я чайник поставлю. Николай Сергеевич я. Потом расскажете, что да как.
Тринадцать лет промелькнули как один день. Ирина часто думала об этом, глядя на высокого статного юношу, склонившегося над учебниками. Казалось, только вчера маленький Миша робко жался к ее боку в доме Николая Сергеевича, а сегодня…
— Мам, представляешь, у меня по химии высший балл! — сын поднял сияющее лицо от тетради. — Марья Степановна сказала, с такими знаниями в медицинский без проблем поступлю.
Ирина улыбнулась, украдкой смахивая набежавшую слезу. Сердце щемило от гордости и какой-то светлой грусти. Ее мальчик, ее кровиночка — уже совсем взрослый. И все эти годы она не переставала благодарить судьбу за тот злосчастный вечер, который привел их в этот дом.
Николай Сергеевич, царствие ему небесное, настоял тогда — оставайтесь. Дом большой, места хватит. А там видно будет. Так и прижились.
Ирина устроилась на ферму дояркой. Первое время было тяжко — руки немели, спина разламывалась. Но постепенно втянулась. Зарплату платили нерегулярно, зато всегда можно было домой молока принести, а то и мяса под расчет выписать.
Огород выручал. Николай Сергеевич, хоть и в годах, а все показывал, учил — когда что сажать, как за рассадой ухаживать. Миша бегал следом, засыпал вопросами — дед только посмеивался в усы, отвечал обстоятельно, с душой.
— Хозяйственный парнишка растет, — говаривал он. — В медицину, говоришь, хочет? Что ж, дело хорошее. У меня вот сын…
Тут он всегда осекался, хмурился. О сыне, уехавшем за границу еще в начале девяностых, старик говорил редко и неохотно. Ирина знала только, что тот обосновался где-то в Канаде, писал изредка, звонил по праздникам.
А потом случилось непредвиденное — Николай Сергеевич слег. Инсульт. Ирина металась между фермой и домом, варила бульоны, колола дрова, топила печь. Миша после школы спешил к деду — читал вслух газеты, рассказывал школьные новости.
Старик держался. Через полгода уже ковылял по двору с палочкой, командовал — где какую грядку полить, что прополоть. Но прежней силы в нем уже не было.
В тот февральский вечер Ирина как раз затопила печь. За окном мела поземка, ветер швырял в стекла колючий снег. Миша корпел над учебниками, готовился к очередной олимпиаде.
Стук в дверь раздался так неожиданно, что она вздрогнула. Кого могло принести в такую погоду?
На пороге стоял высокий мужчина в дорогом пальто. Щеки запали от мороза, в темных волосах серебрилась седина.
— Здравствуйте, — голос глубокий, с легкой хрипотцой. — Я ищу Николая Сергеевича Воронова.
— Проходите, — Ирина посторонилась. — Он в своей комнате. А вы…
— Александр, — мужчина стряхнул снег с плеч. — Его сын.
В тот вечер в доме не смолкали разговоры далеко за полночь. Отец и сын, не видевшиеся пятнадцать лет, говорили, говорили, говорили. О прошлом и настоящем, о странах и городах, о своих ошибках и прозрениях.
Ирина тихонько убирала со стола, стараясь не мешать. Но то и дело ловила на себе внимательный взгляд темных глаз — таких же, как у Николая Сергеевича в молодости.
Александр остался. Сначала на неделю, потом на месяц. Гулял с отцом по заснеженному саду, колол дрова, чинил прохудившуюся крышу. По вечерам рассказывал о своей жизни в Канаде — подробно, с юмором, будто фильм показывал.
Ирина слушала, затаив дыхание. Этот большой, сильный человек словно излучал какое-то особое тепло. Рядом с ним все становилось проще, понятнее, надежнее.
Однажды он застал ее в слезах. Она сидела на крыльце, комкая в руках письмо. Первое за все эти годы письмо от Андрея.
— Что случилось? — Александр присел рядом, накрыл ее ледяные пальцы своей широкой ладонью.
И она рассказала — все, с самого начала. Про мужа-игрока, про бандитов, про бегство в ночь. Про страх и отчаяние, про годы неизвестности.
— А теперь вот, пишет… Прощения просит. Говорит, завязал, работает. Зовет вернуться.
Александр молчал, только пальцы его чуть крепче сжали ее руку.
— Знаешь, — медленно проговорил он, — я ведь тоже когда-то сбежал. От всего — от отца, от страны, от себя самого. Думал, там, за океаном, начну с чистого листа. А оказалось — куда бы ты ни убежал, главное — кто рядом с тобой.
Он помолчал, потом спросил тихо:
— Ты его любишь? Все еще любишь?
Ирина покачала головой:
— Нет. Уже давно нет. Просто… жалко его. И страшно — вдруг опять за старое?
— Мам! — из дома выскочил Миша. — Ты представляешь! Мне из медицинского пришло приглашение — на подготовительные курсы! Говорят, с моими оценками…
Он осекся, увидев их сплетенные руки. Замер, переводя взгляд с матери на Александра.
— Миш, — Ирина привстала, протянула руку к сыну. — Иди сюда. Нам надо поговорить.
— Не надо, — улыбнулся он вдруг совсем по-взрослому. — Я все понимаю, мам. Правда.
Подошел, обнял ее за плечи:
— Ты же знаешь, я только рад буду. Вы оба… вы заслуживаете счастья.
Весной Миша поступил в медицинский. А летом они сыграли скромную свадьбу — в том самом саду, где когда-то Николай Сергеевич учил маленького мальчика различать сорта яблонь.
Старик сиял, как начищенный самовар. То и дело утирал слезы, украдкой крестился. А потом вдруг встал, расправил плечи и сказал громко, со значением:
— Вот теперь все правильно. Все, как и должно быть.
Ирина смотрела на мужа — такого родного, надежного. На сына — высокого, красивого, с сияющими глазами. На счастливого свекра.
И думала — а ведь и правда, все сложилось именно так, как должно было. Просто иногда судьба ведет нас странными путями — через боль и страх, через потери и обретения. Чтобы в конце концов привести туда, где нас давно ждали.
— О чем задумалась? — шепнул Александр, обнимая ее за плечи.
— О том, как удивительно устроена жизнь, — улыбнулась она. — И о том, что иногда нужно просто довериться ей. И не бояться начать все сначала.
Свекровь перешла черту дозволенного