— И я решила — давайте сделаем тут детскую! — торжествующе говорит невестка. — А вы на кухне устроитесь.
Она же большая, метров двенадцать, не меньше. Поставим раскладушку…
— Что? Нет.
Два часа ночи. В окно заглядывает тусклый фонарь, рисуя на потертом паркете причудливые тени.
Ирина Сергеевна в который раз перечитывает одну и ту же фразу, пытаясь подобрать точный эквивалент английскому выражению.
Слова упрямо не складываются в нужный узор, в висках стучит от усталости.
— Может, «затаив дыхание»? Нет, слишком избито, — бормочет она, машинально поправляя очки на переносице. — А если «замерев от восторга»? Тоже не то…
В соседней комнате негромко хлопает дверь — должно быть, Борис вышел покурить на балкон.
Ирина прислушивается к знакомым шагам, и губы ее трогает теплая улыбка. Даже сейчас, когда сыну тридцать, она все еще различает его походку среди сотни других.
Взгляд скользит по знакомой до последней царапинки комнате.
Старенький письменный стол, верой и правдой служащий уже двадцать лет. Книжные полки, где учебники соседствуют с любимыми романами.
Потертое кресло, в котором она просиживала ночи над переводами, когда Боренька болел, а денег на лекарства катастрофически не хватало.
Ирина откидывается на спинку стула, прикрывает уставшие глаза.
Память услужливо подсовывает картинки прошлого: съемная комната на окраине города, где они ютились первые годы после развода.
Школьные тетрадки, которые она проверяла до рассвета. Случайная встреча с редактором издательства, предложившим попробовать себя в переводах.
И, наконец, нежданное наследство от двоюродного дяди — эта самая квартира, ставшая их с Борей настоящим домом.
Скрипнула входная дверь — видимо, сын вернулся с балкона. Но вместо его шагов Ирина слышит цокот каблуков по паркету. Дарья. И почему невестка не может ходить потише, хотя бы ночью?
— Ирина Сергеевна! — голос Даши звенит от возбуждения. — Вы еще не спите? Вот здорово, мне как раз нужно с вами поговорить!
Ирина с трудом подавляет вздох. Три часа ночи — самое подходящее время для разговоров, конечно.
— Что случилось, Дашенька? — спрашивает она, стараясь, чтобы голос звучал приветливо.
Невестка влетает в комнату — юбка колоколом, глаза сияют, на щеках румянец. Красивая все-таки, зараза. Неудивительно, что Боря голову потерял.
— У меня потрясающая идея! — выпаливает Дарья, плюхаясь на краешек дивана. — Я тут подумала — ведь нам скоро детскую надо будет где-то устраивать. А ваша комната — она такая светлая, просторная…
Ирина чувствует, как холодеет внутри. Нет, она не может иметь в виду…
— И я решила — давайте сделаем тут детскую! — торжествующе заканчивает Дарья. — А вы на кухне устроитесь.
Она же большая, метров двенадцать, не меньше. Поставим раскладушку…
— Что? — только и может выдавить Ирина. В ушах начинает звенеть.
— Ну да! — Дарья, не замечая ее состояния, продолжает щебетать. — Я уже и обои присмотрела, такие миленькие, с мишками. И кроватку можно вот тут поставить, где ваш стол…
— Нет.
— …а игрушки разложим на полках, вместо этих пыльных книжек…
— Нет! — Ирина резко встает, опрокидывая чашку с остывшим чаем. Темная лужица медленно расползается по скатерти. — Даша, это невозможно.
Здесь мое рабочее место. Я не могу переводить на кухне!
Улыбка медленно сползает с лица невестки. Глаза сужаются, становятся колючими.
— То есть как это — невозможно? — в голосе появляются визгливые нотки. — Вы что же, против внуков? Не хотите, чтобы у Бори были дети?
— При чем здесь это? — Ирина чувствует, как начинают дрожать руки. — Я просто говорю, что не могу работать на кухне. Мне нужен стол, тишина…
— Ах, вам нужно! — Дарья вскакивает, упирает руки в боки. — А о нас вы подумали? Где нам с ребенком жить?
В этой каморке? — она дергает подбородком в сторону маленькой комнаты, где они с Борисом спят.
— Даша, давай спокойно обсудим…
— Нечего тут обсуждать! — отрезает невестка. — Все ясно. Вам плевать на счастье собственного сына! На внуков плевать! Только о себе думаете!
Она выскакивает из комнаты, громко хлопнув дверью. Ирина обессиленно опускается на стул. Руки все еще дрожат.
Вечером, когда Дарья уходит к подруге «проветриться», Ирина пытается поговорить с сыном.
— Боря, ты понимаешь, что это невозможно? — тихо спрашивает она, глядя, как он хмуро размешивает сахар в чашке. — Я не смогу работать на кухне.
Куда мне девать словари? Компьютер? Где принимать заказчиков?
Борис молчит, только ложечка позвякивает о фарфор.
— Сынок, ну скажи что-нибудь.
— А что тут скажешь? — он поднимает глаза, и Ирина вздрагивает — столько в них усталости. — Даша права, нам нужна детская.
Но и тебя я понимаю. Не знаю, мам. Не знаю.
Он встает, машинально целует ее в макушку и уходит в свою комнату. А Ирина еще долго сидит на кухне, глядя в одну точку и пытаясь придумать выход.
С того дня в квартире становится неуютно. Дарья демонстративно двигает вещи Ирины, «случайно» роняет папки с рукописями, развешивает по стенам картинки с колясками и погремушками.
— Ой, эта старая ваза только место занимает! — восклицает она, пристраивая на полку розового плюшевого зайца. — И вообще, столько хлама… Как тут ребенку расти?
Ирина молча поднимает вазу — подарок первых учеников — и уносит в шкаф. Воевать с невесткой нет ни сил, ни желания. Но и сдаваться она не собирается.
Гроза разразилась в воскресенье.
Ирина как раз заканчивала перевод очередной главы, когда в квартире раздался грохот.
Она вздрогнула, выронив карандаш. В коридоре что-то с шумом падало, а голос Дарьи взвивался все выше и выше:
— Сколько можно это терпеть! Я не собираюсь ютиться в конуре, пока свекровь занимает лучшую комнату!
Ирина замерла, вслушиваясь в крики невестки. Сердце заколотилось где-то в горле.
— Даша, успокойся, — голос Бориса звучал устало. — Давай обсудим все как взрослые люди.
— Обсудим? — в интонациях Дарьи прорезался металл. — А что тут обсуждать? Третий месяц живем как в общежитии!
У всех нормальных людей детские — светлые, просторные. А ты предлагаешь мне рожать в девятиметровку?
Снова грохот — похоже, Дарья пнула стоящую в коридоре тумбочку.
Ирина поморщилась: старая мебель, еще от дядьки досталась.
— Мама не может работать на кухне, — в голосе сына появились жесткие нотки. — Ты же понимаешь, ей нужно…
— А мне? Мне что нужно? — Дарья сорвалась на визг. — Я, между прочим, твоя жена! Или ты предпочитаешь всю жизнь маменькиным сынком оставаться?
Ирина тихонько встала, подошла к двери. Руки дрожали. В коридоре Дарья, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, наступала на мужа:
— Выбирай, Борис! Или мы делаем здесь детскую, или я ухожу! Надоело быть пятым колесом в вашей семейке!
— Дашенька, — Ирина шагнула в коридор, чувствуя, как предательски срывается голос. — Давай поговорим спокойно…
— А, явились! — невестка развернулась к ней, глаза полыхнули недобрым огнем. — Наслушались? Довольны? Это же вы во всем виноваты! Вы и ваш эгоизм!
— Даша! — рявкнул Борис. — Не смей…
— Нет, пусть слышит! — Дарья уже не сдерживалась, срываясь на крик. — Пусть знает, что из-за нее мы никогда не будем счастливы!
Что из-за ее вечных переводов, из-за ее барских замашек у тебя не будет детей!
Она резко развернулась к мужу:
— Все, я сказала! Или твоя мать освобождает комнату, или я подаю на развод! Выбирай!
В коридоре повисла звенящая тишина. Ирина чувствовала, как немеют кончики пальцев. Перед глазами все плыло.
— Боренька, — прошептала она непослушными губами. — Я… я могу переехать. На кухню. Правда.
Сын дернулся, как от удара. Повернулся к ней — лицо бледное, желваки ходят.
— Нет, мама. Не можешь.
— Но я…
— Я сказал — нет! — он стукнул кулаком по стене. — Хватит! Ты всю жизнь жертвовала собой ради меня. Больше не надо.
Дарья издала странный звук — что-то среднее между всхлипом и смешком.
— Прекрасно! — выплюнула она. — Значит, решил? Ну что ж, я все поняла.
Она метнулась в спальню. Через минуту оттуда донеслись грохот выдвигаемых ящиков, шелест одежды.
Ирина медленно опустилась на банкетку. В ушах шумело, комната кружилась перед глазами. Как во сне она наблюдала, как Дарья выбегает из спальни с наспех собранной сумкой, как хлопает входная дверь. Где-то вдалеке громыхнул гром — надвигалась гроза.
— Боря, — тихо позвала она. — Сынок, не надо так. Догони ее. Я правда могу…
Она встала, пошатнулась. Борис подхватил ее под локоть, усадил обратно.
— Мама, перестань, — он опустился рядом, обнял за плечи. — Все правильно. Так и должно быть.
— Но как же… — она замолчала, не в силах продолжать.
Несколько минут они сидели молча. За окном сверкали молнии, дождь барабанил по карнизу. Потом Борис заговорил — тихо, но твердо:
— Знаешь, я давно должен был тебе сказать. Помнишь, как мы жили в той съемной комнате? Как ты ночами сидела над тетрадками?
А я делал вид, что сплю, и слышал, как ты плачешь над счетами…
Ирина вздрогнула. Она была уверена, что сын ничего не замечал.
— Ты никогда не жаловалась, — продолжал Борис. — Просто делала все, чтобы я ни в чем не нуждался.
И когда дядя Гриша оставил нам квартиру — я впервые увидел, как ты расправила плечи. Как начала улыбаться.
Помнишь свой первый гонорар за перевод? Ты купила мне новые кроссовки, а себе — эти очки в смешной оправе…
Он замолчал, сглотнул комок в горле.
— И теперь эта… — он запнулся, подбирая слова. — Она хочет отнять у тебя последнее? Выселить на кухню, как прислугу? Нет, мама. Ни за что.
— Но она твоя жена, — прошептала Ирина.
— Была ей, — жестко отрезал сын. — Теперь — нет.
За окном громыхнуло особенно сильно. Ирина вздрогнула, прижалась к теплому плечу сына. Почему-то вспомнилось, как в детстве он точно так же жался к ней во время грозы.
— Знаешь, — неожиданно сказал Борис, — а ведь я давно чувствовал, что с ней что-то не так. Слишком… громкая. Слишком много требует.
А сегодня понял — она просто другая. Не наша.
Ирина промолчала. Что тут скажешь? Дарья и правда была другой — яркой, напористой, привыкшей брать от жизни все. Может, это и неплохо. Просто — не для них.
— Ну вот и решили, — Борис встал, потянулся. — Пойду чай поставлю. У тебя же еще работа не закончена?
— Нет, — она слабо улыбнулась. — Две страницы осталось.
— Тогда марш за работу! — он шутливо подтолкнул ее к комнате. — А я пока бутерброды сделаю. Как в старые добрые времена, а?
Ирина кивнула, чувствуя, как к горлу подступают слезы. Неужели все так просто? Неужели можно вот так — одним решением — разрубить гордиев узел?
В ее комнате все оставалось по-прежнему: стол, заваленный бумагами, книжные полки, старое кресло. Ее крепость, ее убежище, ее рабочее место.
Очень холодное блюдо (почти детективная история)