Пока я жива, в этой квартире твоего слова не будет, — заявила свекровь

— Ну вот, снова крышка от контейнера не на ту полку поставлена. Да сколько можно? — Лариса Павловна стояла посреди кухни, перебирая шкафчик у раковины и грозно постукивала пальцем по полке.

— Я утром торопилась, не до крышек было, — спокойно ответила Даша, отрезая хлеб для бутербродов. — Главное же — убрано, правда?

— Да не надо мне вот этого «главное убрано»! Я, между прочим, на кухне порядок люблю. А у вас — как на вокзале.

Она снова сделала ударение на у вас, как будто сама не жила в этой двушке вот уже третий месяц.

Когда Лариса Павловна «временно» переехала, аргумент был весомый: затопили сверху, ремонт в её квартире невозможен, жить негде. Первые две недели Даша старалась сдерживаться: организовала отдельный ящик в ванной, купила в комнату свекрови икеевский комод, даже повесила ей крючки у входа. Но постепенно напряжение нарастало.

Свекровь вставала в шесть, начинала шумно варить кашу, громко пылесосила по выходным, говорила с подругами в телефоне на весь дом и бесконечно комментировала всё: от стоимости продуктов до длины юбки Даши.

— Ты бы лучше не в этих своих интернетах сидела, а суп нормальный сварила. Макароны — это не еда. Мужику нужна горячая пища.

— Макароны — это гарнир. С мясом. И на суп времени нет каждый день, работаю до шести.

— Ох, работаю она. А сын у меня вечно голодный приходит. Зато на маникюр у тебя время есть.

И всё это — при сыне. А тот… только отводил глаза.

Серёжа был вечно между. Между работой и домом, между матерью и женой, между желанием избежать конфликта и пониманием, что конфликт неизбежен. Он приходил поздно, ужинал молча, прятался в наушники.

— Серёж, поговори с ней, пожалуйста. Ну невозможно же. Она лезет во всё: и в кухню, и в бельё моё, и в бюджет.

— Ты знаешь, у неё сложный характер… Но она же не навсегда. Ну что я ей скажу? Мама, перестань жить, как ты привыкла?

— Нет. Скажи: мама, перестань жить, как ты привыкла, у нас дома.

Но он не говорил. Он просто сжимал губы и вставал пораньше, чтобы уйти раньше, чем мать и жена столкнутся на кухне.

Однажды Даша обнаружила, что её банковская карта из сумки лежит в другом отделении, а вечером Лариса Павловна обмолвилась:

— А у вас там что-то в «Пятёрочке» не пробилось, я твоей картой провела, потом тебе положу.

Она не спросила. Не предупредила. Просто залезла в чужую сумку и рассчиталась чужой картой.

— Не надо ничего класть, просто не делайте так больше, — спокойно, но с трудом выговаривала Даша.

— Ну ты посмотри какая… Я ей еды купила, а она… Сынок, ты слышал? Я у неё даже разрешения спросить должна теперь!

Сынок молчал.

В тот же вечер Даша достала калькулятор и записную книжку. Общая ипотека, платёж — 28 тысяч в месяц. Платят пополам. Плюс коммуналка, плюс садик на дочь, плюс еда, бензин, ремонт машины. Всё на троих. Точнее — на двоих: её и Серёжу. Лариса Павловна не работала уже год. На пенсии.

— Мам, может, ты будешь хотя бы на продукты скидываться? Мы же втроём теперь.

— А пенсия у меня, по-твоему, резиновая? Я вам и так помогла — пока вы молодые, ребёнка родили. А теперь ещё и деньги вам? Ну уж нет. Я, между прочим, мать. Мне помогать должны, а не наоборот.

— И это помощь — жить в нашей квартире и критиковать каждое слово?

— Это квартира моего сына! И я имею право!

Даша глотнула воздух и вышла на балкон. Руки дрожали. Она смотрела на соседние окна, где за шторками горел тёплый свет чужих квартир. Там, может быть, тоже кто-то спорил. Но не в такой тишине. Не с таким холодом в груди.

Флэшбэк: три года назад Лариса Павловна казалась Даше строгой, но справедливой. Она тогда даже приготовила сюрприз на рождение внучки — шила пелёнки вручную. Всё казалось настоящим. Семейным. Даше даже немного нравилось, что у Сергея такая заботливая мама. Но потом был первый скандал — из-за прогулки. Свекровь считала, что младенцу вредно гулять вечером. Потом — из-за прививки. А дальше пошло по нарастающей.

Теперь всё дошло до точки, где каждый день — как пороховая бочка.

— Мам, у Даши важное совещание, пожалуйста, потише с утра.

— А я, значит, не человек? Мне на рынок надо! Я тише не умею — возраст у меня!

Следующим утром Даша нашла на кухне кастрюлю с холодным борщом, на столе — подписанные чеки: я покупала лук, морковку, колбасу. Всего — 478 рублей. Можете перевести на карту.

Подписано было аккуратно: Лариса Павловна.

— Это уже театр какой-то, — пробормотала Даша и поняла: она больше не может.

— Ты меня выжить хочешь, да? — голос Ларисы Павловны был громким, с надрывом, и слышен на весь подъезд.

— Нет, просто предлагаю называть вещи своими именами. Мы не справляемся втроём в одной квартире. Нам всем тяжело.

— Это тебе тяжело. А мне, по-твоему, мёдом намазано в вашем дурдоме? Бабушку в угол, кашу не так, борщ не так, жить не так! Я, между прочим, с вашим ребёнком сижу!

Ребёнку — три с половиной. Она ходит в сад. Свекровь не сидит — иногда просто забирает пораньше, потому что ей скучно одной дома.

— Я благодарна. Правда. Но это не повод каждый день меня грызть.

— Грызть? — прищурилась Лариса Павловна. — Ты, милая, не путай грызню с порядком. У тебя в доме — как в хлеву. Посуда не перемыта, ребёнок с планшетом, муж на ногах с восьми утра — и всё молча. Это ты семью так строишь?

Позже, вечером, Даша попыталась поговорить с Сергеем. Он сидел на полу, собирал дочкину железную дорогу и делал вид, что не слышит.

— Ты же понимаешь, так дальше не будет? Либо вы с ней, либо я. Мне либо работать, либо воевать. Я просто устала.

Он посмотрел вверх. Словно только сейчас заметил, что она перед ним.

— Ты говоришь, как будто я выбираю между вами…

— Ты именно это и делаешь. Только молча.

Он не ответил.

На следующий день Лариса Павловна убрала все тапки в шкаф. Свою пару — поставила перед дверью. Сапоги Даши — тоже.

— А то они тут у тебя, как на барахолке, вечно разбросаны.

— На пороге стоят, не в коридоре. Мы так привыкли.

— Ну теперь привыкай по-другому. Я тут теперь тоже живу.

Она всё чаще добавляла это «я тут теперь тоже».

Никто не просил. Никто не приглашал. Она сама заявила: ремонт у неё отложили — там плесень, потолок отсырел, надо ждать бригаду. А пока — у детей.

Даша не верила. Соседка свекрови, с которой случайно столкнулась в поликлинике, говорила, что никаких рабочих там не видно.

— Она просто говорит, что живёт у вас. Говорит, с внучкой помогает. А у самой, видно, скука смертная.

Потом началось «деление еды». В холодильнике появились подписанные контейнеры. Не трогать — это мама купила.

— Я не понимаю. Это что, теперь общая квартира, а еда у нас — частная?

— А как иначе? Вы едите по вечерам, я — по утрам. Мне неудобно. Я трачу свои деньги.

— Зато коммуналку не платите. И ипотеку не платите. И на уборку не тратитесь. У нас же не общежитие. Мы семья.

— А вот и нет. У нас тут, милая, кто как хочет — тот так и выживает. Ты — со своими законами, я — со своими.

Соседи начали замечать. На площадке встречали с неловкой вежливостью, в глазах — интерес, в голосе — осторожность. Слишком громко звучали разговоры, слишком часто хлопала дверь.

Дашина подруга Оксана пришла на кофе — на кухне постояла пять минут, потом взяла чашку и пошла в комнату.

— У вас тут невыносимо. Эта женщина сводит с ума. А ты ещё держишься… Я бы уже к психологу записалась.

— Я записалась, — тихо ответила Даша. — Дважды. Не помогло. Она же не лечится — она просто живёт здесь. И никуда не уходит.

Через неделю случилось то, что окончательно сдвинуло границы.

Даша вернулась с работы пораньше. Вошла — и услышала странные звуки из спальни. Там, где была их общая с Сергеем комната.

Зашла — и застыла.

Лариса Павловна стояла у комода и перебирала нижнее бельё.

— Что вы делаете? — голос дрогнул.

— Сортирую. Тут у тебя чулки с дыркой, зачем они тебе? А тут трусы с кружевами — неудобные, между прочим. И вообще — у тебя ребёнок, не девчонка на выданье. Не прилично так одеваться.

— Выйдите, пожалуйста.

— Это мой сын тут живёт. И ты пока с ним — можешь не дерзить. А то будет, как с той твоей предшественницей. Забыл, что ли?

У Даши перехватило дыхание. Про бывшую Сергея она знала мало. Та просто не сошлась характером с мамой. Теперь всё стало яснее.

Ночью, в полной тишине, когда ребёнок спал, Даша собрала в телефоне список съёмных квартир.

— Я уйду. Просто скажи, ты со мной пойдёшь или останешься здесь? — спросила она у Сергея.

Он долго молчал, потом сказал:

— Ты знаешь, она слабая. Если мы её оставим — ей будет плохо. А ты справишься. Ты у меня сильная.

Даша усмехнулась:

— Ты не заметил, как все в этой квартире решили, что я справлюсь?

Утром свекровь сидела на кухне в халате с газетой.

— Ты куда это собралась? Чемодан зачем?

— Уезжаю. Надоело.

— Ах, вот как. Всё тебе не так, всё не по тебе. А кто тебе ребёнка забирал? Кто вам супы варил?

— Вы не обязаны. И я не обязана терпеть.

Свекровь медленно поднялась, подошла и сжала губы.

— Ты в этом доме случайный человек. Пока я жива, в этой квартире твоего слова не будет.

Даша посмотрела ей в глаза. Потом взяла чемодан.

И вышла.

Прошло две недели.

Новая квартира — однушка с потрепанными обоями и старым холодильником, но тишина в ней стоила дорого. Буквально.

Хозяйка хотела предоплату за два месяца, плюс залог.

— Давайте за первый месяц пополам, — сказала Оксана, когда Даша тихо сидела на диване, сжимая телефон. — Я тебе переведу. Потом отдашь, когда в себя придёшь. Главное — что ты ушла.

С дочкой договорились через воспитательницу — садик был рядом с новой квартирой.

— Главное, чтобы девочка не страдала, — сказала та. — А вы — молодец. Сейчас все на грани, а вы взяли и ушли. Это, между прочим, труднее, чем терпеть.

Сергей появлялся редко. Приходил в воскресенье с пакетом продуктов и странной виноватой улыбкой. Дочка радовалась, Даша — уже нет.

— Ты определился?

— Я… не хочу бросать маму. Она совсем одна будет.

— А ты подумал, как ты бросаешь нас?

Он молчал. Потом ушёл. Снова.

Иногда писал: Как у вас дела?

Иногда звонил дочке. Никогда — просто так. Никогда — чтобы спросить, как она.

Утром понедельника Даша зашла в бухгалтерию — подала заявление на перевод зарплаты на новый счёт. Старый был совместным с Сергеем, когда-то удобно, теперь — невыносимо.

После работы зашла в аптеку: у дочки поднялась температура.

— Парацетамол, нурофен и что-нибудь для горла, — перечислила, открыв кошелёк.

Там — пусто. Карта не работает. Блокировка.

Позвонила в банк.

— У вас счёт заморожен. Был запрос от второго владельца, техническая ошибка, приносим извинения, до конца недели восстановим.

Запрос от Сергея. От «второго владельца».

Она закрыла глаза. Голова звенела.

Вечером он пришёл сам. С мешком мандаринов и белыми розами — такими, какие дарил на день свадьбы.

— Ты же понимаешь, я не хотел… Просто мама… она переживает. Она говорит, что ты всё развалила. Что ты…

— Хватит. Просто хватит. У тебя всегда кто-то «говорит». А сам ты — кто?

Он опустился на диван.

— Я тебя люблю. Но мама — она одна. Папы нет, подруг нет. Я боюсь за неё.

— А за меня ты не боишься? Ты не видел, как я сплю с телефоном в руке, чтобы не пропустить садик? Как я просыпаюсь в пять, чтобы приготовить еду, потому что денег нет на еду навынос? Ты вообще видишь, что я живу одна?

Он молчал. Как всегда.

На следующий день Лариса Павловна пришла сама. Без предупреждения. Позвонила, потом ещё, потом уже колотила в дверь.

— Дашенька, я просто поговорить. Открой.

Она открыла.

Свекровь стояла с авоськой и пакетом печенья.

— Я внучке принесла. Она ж меня любит. Я ж ради вас старалась. Я же не враг. Вы просто не понимаете, каково быть одной.

— Я поняла. Каждый день понимаю. И вы тоже поймёте. Когда останетесь там одна.

— Ты меня выгнала! Ты лишила моего сына семьи!

— Нет. Я освободила себя от вашей семьи. Вы перепутали всё. Я — не ваша собственность. И мой ребёнок — не ваш.

Потом были разговоры через общего юриста — делили ипотеку, обговаривали выплаты.

Сергей пару раз пытался «начать заново», предлагал «всё забыть».

Но ничего не забывалось.

Однажды Даша случайно увидела на детской куртке бирку. Новую. Там был адрес магазина, где она бывала — но месяц назад. Значит, покупал кто-то другой.

— Бабушка подарила, — объяснила дочка. — Сказала, чтобы ты не сердилась, а то папа снова расстроится.

И вот тогда Даша впервые подумала: этот человек не уйдёт. Никогда. Пока не выдавит всех.

В начале весны пришло письмо из управляющей компании. Лариса Павловна оформила временную регистрацию по их адресу. Тому самому — их с Сергеем.

— Как? — спросила Даша у юриста.

— Раз она прописана, имеет право. Если собственник не возражает.

Собственник — Сергей. Он не возражал.

Последний разговор был в июне.

Они встретились случайно — в магазине.

Лариса Павловна покупала помидоры и яблоки. Увидела Дашу, и с первой же фразы — в бой:

— Ну как ты, свободная женщина? Всё сама, всё на себе? А он у меня теперь как в санатории — покой, порядок. А главное — никакой истерики. Всё по расписанию.

— Я рада за вас. Правда.

— Да не ври. Ты ж всё равно в своей съёмной сидишь. А квартира у нас. Потому что выкидывать мать из дома — грех. А я — мать. И пока я жива, в этой квартире твоего слова не будет.

Даша молча развернулась и ушла.

А в голове крутилась одна мысль: значит, я всё правильно сделала.