Поначалу всё действительно казалось временным. Наталья Сергеевна заехала «пожить на недельку-другую», пока в её квартире меняли трубы. Зять напрягся, но промолчал. В конце концов, тёща — это семья, а у семьи должно быть взаимопонимание. Он старался.
Первый вечер прошёл на удивление мирно. Наталья Сергеевна принесла с собой пирог, шумно расцеловала внука, долго рассказывала, как тяжело найти нормального сантехника. Алексей кивал, отмалчивался, и только когда она засобиралась разбирать вещи по полкам в спальне, осторожно спросил:
— А тебе не удобнее будет в комнате у Саши?
Саша — жена Алексея и дочь Натальи Сергеевны — тогда как раз уехала в командировку. Комната свободная.
— Мне там неуютно, — ответила Наталья Сергеевна с лёгкой обидой в голосе. — Там сквозняк, и кровать скрипит. Я вообще-то не просто в гости, я на лечении. А мне нужен покой. Ты же не против?
Он был против. Но вслух этого не сказал.
На третий день Алексей заметил, что пульт от телевизора лежит не в ящике, где он привык его держать, а на подлокотнике. Потом — что в ванной исчез его гель для бритья, и появился какой-то «с ромашкой», по словам Натальи Сергеевны «намного мягче для кожи». Потом — что в холодильнике стало меньше упаковок с привычной едой, зато появились банки с вареньем, коробки с пельменями из какого-то кооператива и странный запах в контейнере с его обедом.
— Ты это выбросила? — спросил он, открывая пустую кастрюлю.
— Оно прокисло, Алёша. Ты, конечно, готовишь, как умеешь, но иногда лучше просто не рисковать.
Он снова промолчал.
Вечером пришла Саша. Уставшая, с дорожной сумкой, в торопливом ритме отвечала на мамины расспросы и даже не заметила, что её мужа это всё раздражает. А когда они остались вдвоём, просто улыбнулась:
— Потерпи чуть-чуть. Ну правда, ты же знаешь маму. У неё нет никого, кроме нас.
— Я знаю, — отозвался он. — Именно поэтому и терплю.
Неделя прошла. Потом ещё одна. Из ванной пропал его фен — «перегревается, я выбросила, тебе всё равно лысеть скоро». Из шкафа исчезли старые футболки — «все дырявые, я отдала на тряпки». В детской Наталья Сергеевна переклеила рисунки на стенах — «страшные какие-то, ребёнку такое видеть нельзя».
Он старался не срываться. Делал глубокий вдох. Выходил на балкон. Звонил другу и молчал в трубку, слушая, как тот делится рабочими проблемами.
В какой-то момент стало ясно: Наталья Сергеевна не собирается уезжать.
— У нас с сантехником всё растянулось, — вздыхала она, — а потом ещё потолок у соседей потёк. Представляешь, я только начала жить спокойно, как снова проблемы. Здесь-то у вас уютно. А главное — с внуком могу быть. Он меня обожает.
Алексей перестал пить чай дома. Потом — есть. Он начал задерживаться на работе, лишь бы не встречаться с ней на кухне. Саша снова уехала в командировку, потом поехала к подруге «на два дня отдохнуть». Оказалось, что в этой истории каждый прятался, как мог.
Однажды вечером он пришёл раньше обычного. Наталья Сергеевна сидела на его месте за столом, заполняла какие-то бумаги. В углу стоял чемодан. Алексей прищурился.
— Это что?
— Я подала заявку на субсидию. Хочу оформить регистрацию у вас. Временно. Это облегчит все формальности, и потом, если что — я здесь почти как дома. Правильно?
— Неправильно.
Она замерла. Потом аккуратно положила ручку на стол и встала.
— Ты хочешь меня выгнать?
— Я хочу жить со своей женой и ребёнком. Без постороннего вмешательства.
— Постороннего?! — повысила голос Наталья Сергеевна. — Да если бы не я, вы бы утонули в собственном бардаке! Ты знаешь, сколько денег я вложила в вашу квартиру, а?
Алексей сжал зубы.
— Деньги ты дала Саше. Без условий. Или я что-то не понимаю?
— Не нужно со мной так разговаривать, — её голос стал ледяным. — Я твоя тёща. И я имею право…
— Ты ничего не имеешь. Кроме чемодана. Завтра утром такси вызову.
Он ушёл в комнату. Через стену слышно было, как она звонит дочери. Шёпотом, со слезами в голосе.
— Он меня выгоняет… Я не знаю, куда мне идти… Ты поговори с ним. Он же ненормальный.
Утром Наталья Сергеевна ушла. Вечером приехала Саша. Бледная. Молчаливая. Они сидели на кухне, как чужие.
— Ты мог подождать. Мы бы поговорили. По-человечески, — сказала она наконец.
Алексей смотрел в окно.
— Твоя мама даже не спросила, удобно ли нам. Просто вошла и начала жить, как будто это её квартира. И ты позволила.
Она не ответила. Только вытерла глаза и пошла в спальню. Алексей остался на кухне. Его трясло от злости и какой-то странной, тупой обиды. Ему казалось, что он сделал правильный шаг. Но почему тогда в груди так жгло?
На следующий день Саша не пошла на работу. Целый день провела в телефоне, в пижаме, почти не разговаривая с Алексеем. Он чувствовал: идёт молчаливая мобилизация. Мама с той стороны, дочь — между двух огней.
— Ты ей сказал что-то лишнее? — спросила она к обеду, когда ребёнок спал.
— Ничего лишнего. Только то, что накопилось. Ты же сама всё видишь, Саш.
Она отвела взгляд.
— Она ведь правда вложила деньги. На кухонный гарнитур, на обои, даже шкаф купили с её доплатой. Это тоже её дом. Хоть чуть-чуть. Ты же не можешь просто…
— Могу, — жёстко перебил он. — Потому что иначе она его у нас отберёт. Не юридически — по ощущениям. Она хозяйка, а мы жильцы. Ты с этим ок?
Саша промолчала. Потом встала и пошла в ванную. Он слышал, как за дверью льётся вода, и думал: как же так вышло, что с каждым днём она всё дальше.
К вечеру Наталья Сергеевна снова объявилась. На этот раз без предупреждения, с сумкой и пластиковым контейнером в руках.
— Я приготовила запеканку. У ребёнка гастритный живот, а вы его пичкаете колбасой, — с порога сказала она.
Алексей молча взял контейнер и поставил его в раковину. Не открывая.
— Я не собираюсь сейчас выяснять отношения, — продолжала она. — Но ты должен понимать, что обидел не только меня. Ты подставил Сашу. Ей теперь между вами метаться. А если у неё начнутся проблемы — ты виноват.
— Нет, — спокойно сказал он. — Проблемы у неё уже начались. Потому что вы не даёте нам жить отдельно. Ваша помощь — как ссуда с процентами. Взял — и всё, теперь должен до гроба.
Она дернулась. Потом поставила сумку на пол, не сказав больше ни слова, и вышла.
Саша в тот вечер плакала. Но не громко, не истерично. Просто тихо, будто выдыхала через слёзы то, что копилось годами.
— Мне кажется, я не смогу между вами выбрать, — сказала она, лёжа в постели.
Алексей ничего не ответил. Он знал — это не про выбор. Это про страх. Её страх быть плохой дочерью. А плохой женой она, выходит, быть готова.
Прошёл месяц. Наталья Сергеевна жила у подруги, потом — у двоюродной сестры, о чём не забывала сообщать Саше регулярно: «Может, это моё последнее жильё вообще», «У меня сердце, если что». Алексей слышал эти разговоры. Не вмешивался.
Саша снова стала всё чаще исчезать из дома. Уходила рано, приходила поздно. Уставшая. Замкнутая. Сын скучал по маме. Алексей — тоже. Он пытался заговорить с ней, но она либо отмахивалась, либо сразу переводила разговор в обвинения.
— Ты не знаешь, каково это — быть между двух огней. Ты себе просто отрезал и всё. А я? Я всю жизнь жила с ней. Она мне мать.
— А я тебе кто?
— Не делай из себя жертву.
Этот разговор не закончился ничем. Она ушла в душ, а он остался на кухне и налил себе вина. Не пил годами. А тут — не выдержал.
Через неделю Наталья Сергеевна пришла снова. Опять с сумкой, но теперь уже уверенно, без предисловий.
— У меня всё, — бросила с порога. — Я возвращаюсь. Мне некуда больше.
Алексей поднялся с дивана.
— Нет.
— Как это — нет? — подняла брови тёща.
— Это мой дом. И я не пущу тебя обратно. Ты была здесь — временно. Живи как хочешь, но здесь тебя не будет.
— И Сашу ты тоже выгонишь? — яд в голосе.
Он замер. Потому что не знал, как ответить. Не знал, что Саша выберет, если ей придётся выбирать прямо.
В коридор вышла Саша. Она слышала всё. Несколько секунд молчала, глядя то на мать, то на мужа. Потом взяла Наталью Сергеевну за руку.
— Мам, давай пока поедем ко мне на работу. Там пустует комнатка в гостинице при санатории. Ты там отдохнёшь. Поживёшь немного одна.
— Ты меня тоже выгоняешь? — глаза округлились.
— Я тебя прошу. Ради себя. Ради меня.
Наталья Сергеевна стояла, как окаменевшая. Потом резко выдернула руку и прошипела:
— Я тебе ещё напомню этот день. И тебя, и его. Вы оба…
— Мам.
Голос Саши был тихим. Но твёрдым. Наталья Сергеевна посмотрела на неё, потом на Алексея, затем развернулась и пошла к двери.
— Я сама вызову такси, — бросила она на прощание. — Чтобы уж совсем по вашей системе — без моей помощи.
Алексей стоял в коридоре, прислонившись к стене. Он не чувствовал победы. Вообще ничего не чувствовал — ни облегчения, ни радости. Только усталость.
Саша подошла. Обняла. Но как-то напряжённо, формально. Не по-настоящему.
— Спасибо, — сказала она.
— За что?
— Что не сорвался.
Он посмотрел ей в глаза. Там было всё: и благодарность, и страх, и холодная печаль. Как будто она прощалась — не словами, а выражением лица.
Они прожили в тишине почти две недели. Без ссор, но и без разговора. Жили как будто в параллельных квартирах, пересекаясь только на кухне и в детской. Саша снова стала ночевать на диване «потому что сыну ночью страшно». Алексей не спорил. Он знал: это не про сына. Это про стену, которую она медленно, но упорно выстраивала между ними.
Однажды он проснулся в четыре утра — на кухне горел свет. Вошёл — Саша сидела с телефоном, смотрела в экран, не замечая, как по щеке медленно ползёт слеза.
Он сел рядом, не говоря ни слова.
— У мамы снова давление, — прошептала она. — Лежит в санатории, звонит мне каждый день. Говорит, что если я позволю тебе управлять ею — она просто не встанет больше. Представляешь?
Алексей вздохнул. Он представлял. Слишком хорошо.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — спросил он. Спокойно, без нажима.
— Нет, — ответила она, — я не хочу этого. Я просто не знаю, как быть. Мне страшно.
Он кивнул. Понимал. Но не мог не чувствовать — его собственный страх уже не меньший. Страх потерять себя.
К середине месяца Наталья Сергеевна вернулась. Не в дом — в город. Жила у двоюродной сестры, но каждый вечер звонила дочери, иногда — внуку, а однажды даже позвонила Алексею.
— Я хотела бы забрать кое-что из вещей. У меня там остались мои бумаги, косметика, и набор кастрюль. Можно я зайду?
Он выдохнул.
— Приходите, когда Саша будет дома.
— Почему не ты?
— Потому что с вами у меня диалог невозможен. А с ней — пока ещё возможно.
— Значит, я теперь изгой?
Он ничего не ответил. Повесил трубку.
В тот вечер Саша не пришла домой. Позвонила ближе к полуночи, сказала: «Я осталась у мамы, она плохо себя чувствует. Завтра всё объясню». И отключилась.
Он не спал до утра. Утром собрался, отвёл сына в садик и поехал на работу. Звонков не было. Сообщений — тоже.
Так тянулось ещё три дня. Потом Саша всё-таки вернулась. С двумя сумками. Но не с вещами.
— Мне надо забрать кое-что своё, — сказала она на пороге.
Он отступил в сторону. Смотрел, как она проходит в спальню, складывает вещи в чемодан, как будто всё уже решила. Словно не живут они вместе шесть лет, словно не строили этот дом по крупицам.
— Ты уходишь?
— Мне надо подумать. Ты слишком категоричен. А у меня нет запаса сил, чтобы жить в войне. Тем более с мамой. Она стареет, ты понимаешь?
— А я? — голос дрогнул. — Мне можно не стареть? Мне можно не выгорать, не чувствовать себя чужим в собственном доме?
Саша молчала.
Он смотрел, как она застёгивает чемодан. В каком-то смысле это было даже облегчение. Всё наконец стало ясно.
— Я позвоню, — тихо сказала она на прощание. — Дай мне время. Не закрывай дверь.
Он не ответил. Только кивнул.
Прошла неделя. Потом — ещё одна. Она звонила, но редко. Приходила раз — забрать документы. Потом — с сыном, на пару часов, «пока мама на приёме у врача». Разговаривали как соседи, не как семья.
Алексей старался жить дальше. Работал, готовил, убирался. Иногда заходили друзья, иногда он выезжал с сыном в парк. Он чувствовал, что изнутри медленно остывает — не от злости, не от боли, просто от усталости.
Он больше не ждал. Он понял, что ждать — это всё равно что цепляться за дверь, которую другой человек медленно закрывает с той стороны.
И вот однажды вечером снова зазвонил домофон. На экране — Саша.
— Привет, — сказала она, поднимаясь. — Можем поговорить?
Он впустил. Без эмоций. Привычным движением убрал со стола кружку, чтобы было куда сесть.
— Я думала, — начала она, глядя на руки. — Ты был прав. Мы правда жили в треугольнике. И я не выдержала. Но и мама — это тоже моя жизнь. Я не могу разорваться. Но и так больше не могу. Я устала.
Он молчал. Ждал продолжения. Оно не прозвучало.
— Ты хочешь вернуться? — наконец спросил.
Саша посмотрела ему в глаза. Улыбнулась печально.
— А ты хочешь, чтобы я вернулась?
— Не в таком виде. Не между мной и твоей мамой. Либо ты строишь семью со мной, либо продолжаешь жить в её сценарии. По-другому не получится.
Она вздохнула. Поднялась. Взяла сумочку.
— Значит, не получится.
Он смотрел, как она идёт к двери. Без истерик. Без обид. Просто — окончательно.
Она открыла, шагнула за порог, потом повернулась.
— Я правда хотела всё по-хорошему.
И тогда он впервые за всё это время позволил себе усмехнуться. Горько. Беззвучно.
— Ты ведь хотела “по-хорошему”? А ключей у тебя больше нет, — сказал Алексей, закрывая дверь.
У неё зелье приворотное открыто на кухне, — рассказывала мать старшей дочери о невестке, — Она точно его нашему балбесу в еду подсыпает