Ну а что? Кровати есть, еда в холодильнике — живём!

С тех пор как Лена уволилась из поликлиники, а муж устроился работать в ремонтную бригаду, жизнь наладилась. Сначала казалось — всё, пропали, двое без стабильной зарплаты. Но оказалось наоборот: у неё — частные вызовы, перевязки, капельницы, у него — заказы от сарая до кухни под ключ. Денег стало больше, а времени — меньше. Но оно было совместным, и в этом была вся прелесть.

— Не нарадуюсь, — говорила Лена соседке Оксане. — Мы с Ильёй хоть поговорить можем. А раньше — то он на сутки, то я.

Жили они скромно, но уютно. Дом достался от деда — деревянный, но обшитый, с мансардой. Всё своими руками. Даже веранда, на которой теперь стояли кресла-мешки и самодельный столик. Летом — кайф, хоть гостей зови.

Гостей они и звали. Но не часто. А вот когда приехала Нина с Костей — это уже был не просто визит.

Нина — сестра Ильи, младшая. С двумя детьми и мужем, вечно на «новом старте». Костя когда-то продавал велосипеды, потом занимался автозапчастями, потом «брал паузу» — и вот теперь снова что-то «начинает». Что — не уточнял.

Приехали «на недельку». В мае.

Лена сначала была не против. Ну, родня же. Да и дети, Алина и Тимошка, хорошие вроде. Вежливые. Хотя очень шумные.

— У нас с ремонтом накладка, — сказала Нина. — Там сырость, грибок, с детьми нельзя. А вы тут — как в санатории.

Они действительно приехали как в санаторий.

С сумками, чемоданами, на машине, в которой всё заднее сиденье было уставлено игрушками. С собой привезли даже мультиварку. Хотя в доме у Лены всё было: и плита, и микроволновка, и посудомойка, которую Илья сам установил.

— Ой, как хорошо у вас! — восхищалась Нина. — Чистенько, светло. Кровать прямо манит. Мы пока в мансарде, да?

Лена растерялась, но кивнула.

Прошла неделя. Никаких сборов. Никаких разговоров о будущем.

Наоборот — разговоры были странные:

— Лен, у тебя что, стиральный порошок с кондиционером вместе? Я что-то не нашла…

— Ты яйца в яичницу не разбила, а покрошила?

— А может, сделаем детям в комнате побольше полок?

Вопросы с подвыподвертом. Пассивная критика.

Лена сдерживалась. Просто потому что — ну да, они устали, они в чужом доме. Стрессы. Переживания. Старалась закрывать глаза на шум, крошки под столом, игрушки в коридоре.

Но напрягало. Особенно когда Нина начала ставить всё «по-своему». В ванной появился чужой коврик. Мыло сменилось на какое-то ароматное, розовое. В холодильнике — чужие контейнеры. На столе — детские раскраски и следы от фломастеров.

— Лен, тебе-то что? Детям ж тут скучно. Ну пусть поиграют.

Сама же Лена в это время шила маски на заказ. Её медбизнес — не сказка, но стабильный. И каждый заказ — это вечер за швейной машинкой, точность, аккуратность, сроки. А тут — телевизор орёт, Алина скачет, Тимошка ищет зарядку, Нина жарит картошку и жалуется, что «посуды у вас всё-таки маловато».

Илья держался. Но уже начал выходить «на перекур» чаще обычного. Не курил, но выходил. Просто дышать. Молчал, но в глазах — усталость.

Первый звонок прозвенел, когда Лена утром вошла на кухню, а её любимая кастрюля стояла на полу — Тимошка в ней запускал машинки.

— Нин, ну это всё-таки кухонная посуда. Я ей суп варю.

— Так отмой, что тебе стоит? Мы ж не на улицу её вынесли. Дети поиграли.

Второй — когда Лена пришла с работы, а в спальне было переставлено кресло и сдвинут комод.

— Мы тут играли в прятки, — объяснила Нина. — Комод мешал.

— Это вообще-то наша спальня, — сказала Лена. Спокойно, но твёрдо.

— Ну, извините, конечно… У вас всё так строго…

И потом добавила, глядя прямо в глаза:

— Столько ограничений, будто не в гости приехали, а на приём к нотариусу.

Оксане Лена всё рассказала. На веранде, шепотом, пока Нина в доме возилась с детьми.

— Да я понимаю, это родня. Но… я чувствую себя не хозяйкой, а как будто на правах младшей сестры. Илья молчит. Говорит — потерпи, не вечно же они.

— А ты спроси у него, когда «не вечно» наступит, — посоветовала Оксана. — И вообще — почему ты всё терпишь? Это твой дом, твоя работа, твоя жизнь. Или ты у них в найме?

Слова Оксаны засели в голове. На следующий день Лена прямо спросила мужа:

— Слушай, а что дальше? Они же не на две недели, я чувствую. У них даже машинка стиральная уже в ванной…

Илья отмахнулся:

— Ну не знаю, поговорим. Может, Косте работа подвернётся. Разъедутся.

Но «разъедутся» всё никак не наступало.

Сначала Лена пыталась говорить по-хорошему. Предлагала варианты — может, снять квартиру, помочь с поиском, перебросить часть мебели…

— Лен, ну ты чего? — удивлялась Нина. — Тебе жалко, что ли? Мы же семья. У нас сейчас сложный этап. Но мы же не вечно.

А потом добавляла с укором:

— Или ты думаешь, я прям кайфую — жить у вас на шее?

Лена не знала, как ответить. Но чувствовала — внутри уже назревает что-то похожее на отчаяние.

И как ни странно, именно этот тихий, вязкий страх — что это теперь навсегда — начал превращаться в глухой, крепкий гнев.

К середине июня стало ясно: уезжать никто не собирался.

Нина вела себя так, будто всегда здесь жила. Ходила по дому босиком, включала чайник на полную громкость в семь утра, устраивала видеозвонки с подругами на веранде. Обсуждала громко, не стесняясь:

— Вот честно, не понимаю я Ленку. Всё в ней какое-то сухое. Как из аптеки — строго, точно, без души.

Лена случайно услышала. Промолчала. Но после этого не могла спокойно сидеть рядом. Даже чашки не хотелось подавать.

Костя всё время «был в переговорах». Сидел на веранде с ноутбуком, хмыкал, жестикулировал, угощался кофе из баночки с надписью «Илья». Принёс и свой пакет молотого — поставил рядом на полку. Но пил — из Ильиной банки.

Однажды Лена не выдержала:

— Кость, ты как бы не перепутал? У вас же свой кофе.

— А, да… ну тут вкуснее.

И ухмыльнулся.

Илья всё чаще задерживался на объектах. Возвращался поздно, ел в молчании, запирался в мастерской.

— Что, прячется? — бросала Нина. — Или думает, что если муж, то всё, и отдыхать можно?

Лена перестала оправдываться за него. В какой-то момент у неё будто отключился внутренний фильтр.

Однажды она прямо сказала Нине:

— Ты бы, может, помогла по хозяйству? Холодильник сама заполни. Или хотя бы полы вымой, а не просто «пожалуешься, что скользко».

Нина всплеснула руками:

— То есть я, значит, у тебя в гостях, да ещё и полы мыть должна?! Лен, ну ты даёшь. Я думала, ты другая. Добрая.

Алина в это время нашла в доме уголок, где лепила слаймы. Прямо на подоконнике. Один прилип, остался пятном. Лена сделала замечание — вежливо, без крика.

— Ну вы ж сами сказали — «играйте спокойно». Мы и играем, — заявила Нина. — А то у вас тут музей, а не дом.

— У нас тут дом. А не детская площадка, — ответила Лена. Спокойно, но твёрдо.

И добавила:

— Мы ведь договаривались на пару недель. Уже полтора месяца прошло.

Наступила пауза. Потом Нина встала, сжав губы:

— Понятно. Всё ясно.

И с этого момента началась новая фаза.

Теперь Лена была «враг номер один». Всё, что она делала, вызывало насмешку, критику или пассивную агрессию.

— Салат не солёный? Ну да, Лена ведь без соли живёт. У неё диета.

— Выключи мультики — Лена же работает. Ей мешает.

— Воду не пей — фильтр у них особый, ты не дорос.

Лена перестала находить силы смеяться. Она просто вычеркивала дни в телефоне. Считала, сколько можно продержаться, пока не сорвётся.

Попыталась поговорить с Ильёй.

— Ну серьёзно. Я не могу. Мы стали чужими в своём доме.

— Я знаю, — вздохнул он. — Но что я скажу? Ты же знаешь Нину. Она с обидой. Она потом со мной вообще не будет разговаривать. А мама? Она уже мне звонила — «ты сестру выгоняешь»…

— Да пусть себе обижается. А мама может приютить, раз такая жалостливая.

— Она в однушке. Сама еле живёт. А тут хоть дети в свежем воздухе.

— А мы? Мы кто, по-твоему? Услуга с кроватью и свежим воздухом?

Однажды вечером Лена возвращалась с вызова — усталая, в мазях, с запахом спирта. Ещё с утра она просила Нину не использовать её банные полотенца. Отдельные дала — чистые.

Зашла в ванную — её полотенце в грязном комке. На нём — мыло, пятно от тонального крема и тёмный волос.

Она стояла и смотрела, пока не затряслись руки.

На кухне — смех. Тимошка гоняет машинку, Костя греет пельмени в её миске, Нина пересказывает соседке по телефону, как тут «вообще всё на контроле, как в тюрьме».

И вот тогда Лена не выдержала. Подошла и сказала:

— Собирайтесь. До выходных.

Тишина. Даже Тимошка затих.

Нина отложила телефон:

— Ты что, серьёзно? Мы с детьми? Куда?

— Не знаю. Но вы больше не гости. Вы — квартиранты без договора. А я устала. Всё.

— Это Илья сказал? Или ты его науськала?

— Это я сказала. Потому что это — мой дом тоже.

Вечером Илья молчал. Потом сказал:

— Я, наверное, сам поеду с ними. На пару дней. Успокою. Помогу с переездом.

— Ты сам выбирай. Только смотри — «пару дней» у них — это как «пару недель».

Он посмотрел на неё с тоской.

Но ничего не сказал.

На следующий день Нина собрала вещи. Нет, не все. Часть осталась — мол, «заберём позже».

— Ты, конечно, победила, — сказала она, застёгивая детские куртки. — Старая школа: тихо, без истерик, но с выгрузкой багажа. Молодец.

— Я не побеждала. Я выжила, — сказала Лена.

— Ну-ну. Всё равно вы нас ещё позовёте. Потому что в жизни всякое бывает. А у нас — семья.

И тут вмешался Костя. До этого он в основном молчал, но сейчас выдал:

— Да брось ты, Нин. Не переживай. Мы нормально устроимся. Я как раз подписал договор, начнём дело, с жильём решим. Да и правда — у них тут тесновато.

— Конечно, тесновато, — фыркнула Нина. — Тут как в музее — ни дышать, ни жить. Но мы, между прочим, месяц вас кормили. И детей ваших развлекали.

Лена выдохнула:

— Спасибо. Теперь хоть понятно, кто у кого в долгу.

Когда они ушли, в доме стало… глухо.

Посуды — на двоих. Тишины — слишком много. В воздухе — тревожная пустота.

Илья вернулся вечером. Сказал только:

— Они на съёмной пока. Костя вроде действительно работу нашёл.

— Ну и отлично, — ответила Лена.

Он поставил на плиту чайник. Помолчал.

А потом сказал, улыбнувшись, будто не к месту:

— Ну а что? Кровати есть, еда в холодильнике — живём!

И Лена засмеялась. Но не от радости.

От бессилия.

Прошла неделя. Лена наконец выспалась.

Впервые за два месяца она услышала собственные мысли. На кухне — только звук капель из чайника. Никаких мультиков, никаких топающих детских ног, никаких «а где носки?» и «а можно я в этой миске поем?».

Но покой оказался подозрительно хрупким. Илья ходил по дому тихо, как будто чего-то ждал. Смотрел на телефон чаще обычного. А Лена всё это видела. И с каждой такой паузой, с каждым его «ну, не бери в голову» в ней внутри нарастало тяжёлое, вязкое недоверие.

Она ждала: когда снова появится Нина?

И она появилась.

В воскресенье, как ни в чём не бывало. Вошла в ворота, будто вчера только за хлебом выходила. В руках — две сумки, сзади — дети, все с мороженым, а Костя вдалеке парковал машину.

— Мы тут на денёк, — бодро сказала она. — У нас отключили воду. Да и плита там сломалась, а мастер завтра только придёт.

Лена не успела ответить. Нина уже прошла в дом, поздоровалась с Оксаной через забор, поставила пакеты на кухонный стол.

— Я курицу взяла, чтобы не думали, что на шее сидим.

Лена стояла в прихожей, как вкопанная. Всё снова. Вот так — просто. Без стука. Без вопроса. Без паузы.

— Ты, может, скажешь, что мы не вовремя? — спросила Нина, обернувшись. — Только не надо пафоса. Мы ведь не в Турцию приехали, а домой. Тут свои.

На кухне снова запахло жареным луком, пол наполнился носками и тапками, на диване — рюкзаки и куртки. Дети снова устроили базу из подушек. Тимошка пролил компот на половик. А Костя сказал:

— Ну, это максимум на двое суток. Я сантеха вызову. Но у нас там реально жить пока нельзя. Прости, Лен.

И вот тут Лена уже не смогла.

— Вы когда-нибудь научитесь спрашивать? Или просто научитесь понимать слово «нет»?

Нина фыркнула:

— Опять? Лен, ну ты же взрослая женщина. Хватит обижаться. Это не детский сад. Есть проблема — решаем. Мы ж не на ПМЖ, а по беде.

— А ты всегда по беде приходишь. Причём своей. Но решать её должна я. Так?

— Это у тебя уже паранойя. Сестра пришла — уже в штыки. Куда это годится?

— Годится в то, что я в своём доме, — тихо сказала Лена. — И не хочу снова жить в чужом.

Она позвонила Илье.

— Ты знал? — спросила, не поднимая голоса.

— Ну… Нина писала. Я думал — что с того? Один день. Им правда плохо. Плита не работает, дети…

— А мне, значит, всё равно?

Молчание.

— Лена, ну не делай трагедию.

— Я уже не делаю. Я в ней живу. Второй месяц. Ты выбрал молчать — теперь я выбираю действовать.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу, чтобы они ушли. Сейчас. Или я уйду.

— Лена…

— Выбирай. Не между нами — между порядком и хаосом.

Нина услышала только конец разговора. И, будто ждав, вспыхнула:

— Да ты совсем с ума сошла! Какой ещё ультиматум?! Ты меня из дома брата выгоняешь?!

— Это не только его дом. И не только ты тут родня. Я тебе не нянька. И не служанка. Я — человек. У которого есть границы. И ты их перешла. Не один раз.

— Ну и? В суд подашь? Или полицию вызовешь? Может, детей в машину засунешь сама?

Лена взяла куртки детей с крючков, спокойно подала Алине и Тимошке.

— Идите к папе. У вас там в машине мультики играют. Тёплые сиденья. Вас никто не гонит. Просто взрослые должны договариваться.

— Да ты ж змея. Тихая, ласковая, но с ядом, — бросила Нина. — У тебя лицо доброе, а душа — как шкаф: всё по полочкам, а живого места нет.

— Зато в этом шкафу нет твоих вещей. И так будет всегда, — ответила Лена.

Они уехали через час. Без крика, но с демонстративным хлопком багажника. Костя не сказал ни слова. Только в зеркало заднего вида смотрел, как Илья стоял у калитки.

Не пошёл ни проводить, ни помогать.

Нина больше не звонила. А Илья… стал другим.

Он мыл посуду. Он сам забрал кастрюлю, в которой остался недоеденный суп. Он аккуратно свернул старое детское одеяло, которое они по ошибке оставили.

Он приносил Лене чай.

Но смотрел как-то… издалека.

Словно понимал: что-то закончилось. Навсегда.

Оксана потом рассказала: Нина жалуется соседям по новому району, что «вся родня — как перекрёсток: приходишь, а тебе — стоп-знак».

Сказала фразу, которую Лена запомнила навсегда:

— Ну а что? Кровати есть, еда в холодильнике — живём!

Теперь Лена каждое утро смотрит на дом иначе.

Тихо. Спокойно. Немного холодно. Но своё.

Никто не ломится. Никто не пересаливает. Никто не заглядывает в шкаф с бельём.