Когда они с Димой брали эту трёшку в ипотеку, всё казалось честным компромиссом. Его двушка в панельке на окраине — под сдачу. Её материнский капитал — в первый взнос. Остальное — на двоих, поровну. Тогда не обсуждали, кто кому сколько должен. Были молоды, влюблены, собирались жить долго и счастливо.
Счастье длилось полтора года. До того самого звонка.
— Ну, и куда мне? — голос у Людмилы Николаевны был ровный, почти без эмоций. — Ты сам решай. Можешь, конечно, и не пускать. Я пойму. Просто я тогда всё по-другому оформлю.
— Мам, ну ты чего, — растерялся Дима. — Конечно, к нам.
С тех пор и началось.
Людмила Николаевна переехала из своего дома в деревне, потому что «стало тяжело». Про полгектара огорода и теплицы с помидорами она теперь говорила с оттенком трагедии, а про местную поликлинику — как про зону боевых действий. Пенсия у неё была хорошая, но жаловалась часто: «Счета, лекарства, сейчас всё так дорого». И каждый раз, когда Дима переводил ей деньги, тихо вздыхала: «Лучше бы я там осталась, хоть людям полезна была…»
На первое время ей выделили комнату, ту, что с лоджией. В гостиную поставили раскладной диван — чтобы у гостей было где ночевать. Гости, правда, с тех пор исчезли: то ли чувствовали, то ли предвидели.
Сначала всё было чинно. Людмила Николаевна мыла за собой посуду, сама стирала, даже приносила к ужину свои заготовки — фасоль в аджике, лечо, маринованные огурцы. Лена старалась быть приветливой. Улыбалась. Спрашивала, как здоровье. Помогала освоиться. Но уже через неделю поняла: у них с мужем больше нет вечеров на диване, ленивых суббот, спонтанных разговоров по душам.
Теперь были шепотки на кухне, закрытые двери, напряжение в воздухе. Будто в квартире поселился кто-то чужой и следил.
— Ты куртку Димкину зачем в машинку кинула? Она же кожзам! — голос свекрови раздался как выстрел, когда Лена мыла посуду.
— Я посмотрела ярлык, — ответила спокойно. — Там разрешена деликатная стирка.
— А ярлык ты, значит, лучше фабрики знаешь? Я эту куртку ему на день рождения дарила. Хорошая была. Всё, теперь вытянется.
Это был не первый упрёк, но раньше Лена просто пропускала мимо ушей. В этот раз почему-то кольнуло. Куртка-то была обычная, из «Глории Джинс», не кожа, не бренд. Лена видела похожие за две тысячи в ТЦ. Но Людмила Николаевна говорила с такой обидой, будто не куртку ей испортили, а под венцом опозорили.
— Я не специально, — сказала Лена тихо. — Просто постирала. Она грязная была, он в ней на шиномонтаж лазил.
Свекровь хмыкнула и вышла. Дверью не хлопнула, но воздух в кухне вдруг стал густым, как перед грозой.
Вечером, лёжа рядом с Димой, Лена попыталась заговорить.
— Ты заметил, что она со мной как с врагом?
— Да ну, — отмахнулся он. — Мама просто такая. Не со зла. Ей тяжело сейчас, ты же знаешь. Переживает.
— Я тоже переживаю, Дим.
Он повернулся к стене, не ответив.
И так — почти каждый день.
Через месяц свекровь перестала ограничиваться кухней. Она аккуратно, шаг за шагом, начала обживать весь дом. В ванной появились её баночки, в спальне — синие полотенца с ярлыками «для гостей», но почему-то только она ими пользовалась. Когда Лена спрашивала про это, получала в ответ: «Ты что, думаешь, я к вам как в гостиницу приехала?»
Из духовки пропали формы для запекания — «в них что-то пригорело, я выкинула, ну и что?». В холодильнике появилась варёная перловка — «очень полезно, ты попробуй, а не понравится, значит, не гурман». Чайник теперь выключался вручную, потому что «эти автоматические — всё равно ломаются».
Лена пыталась не взрываться. Считала до десяти, занималась йогой, медитировала. Снова и снова напоминала себе: «Это не навсегда. Просто она переживает трудный период. Просто возраст. Просто…» Но даже самая стойкая оборона даёт трещины, если осаду не снимают.
Потом наступил день, который она запомнила надолго.
Суббота. Лена встала пораньше, чтобы убраться и приготовить. Она работала с понедельника по пятницу — бухгалтер в автосалоне, отчёты, звонки, таблички — и выходные были её единственным шансом привести дом в порядок.
Она поставила мясо тушиться, помыла полы, закинула бельё в машинку. К обеду достала свежее постельное бельё и пошла в спальню. Застала там Людмилу Николаевну.
— Я решила поменять одеяло, — пояснила та. — Это какое-то тонкое, продувает.
— Мы с Димой под ним спим, нас устраивает, — сказала Лена.
— Ну, тебе, может, и всё устраивает. Ты и ребёнка в год в сад собираешься отдавать, а раньше до трёх дома сидели. И ничего, нормальные вырастали.
Лена стояла и слушала, как будто кто-то капал ей на голову. Кап-кап-кап. Ей хотелось сказать что-то резкое. Или, наоборот, уйти, хлопнув дверью. Но она осталась. Потому что муж. Потому что семья. Потому что ипотека.
На следующее утро она проснулась с головной болью. Пошла на кухню. Людмила Николаевна сидела за столом и чистила морковь.
— Вчерашнее мясо твёрдое было, — сказала, не поднимая глаз. — И пересолено. Тушила его? В чём тушила? В этой кастрюльке?
Лена кивнула.
— А я бы в утятнице сделала. Оно бы мягче вышло. Да и без лаврового листа. Он вкус перебивает.
И всё это — ровным, уверенным голосом. Без пауз. Как будто не критика, а научная лекция.
Лена выдохнула, молча достала кружку и пошла в комнату. За ней закрылась дверь.
С той стороны донёсся знакомый вздох. А потом — снова кап-кап-кап.
Лена уже знала расписание свекрови наизусть. В 7:30 — вставала. В 8:00 — включала новости, громко. Потом делала зарядку прямо в зале, иногда в халате, с пыхтением и комментариями: «Девки молодые ленятся, а я ещё ого-го!» Потом — чай с вареньем. Потом — кто-то из соседей: «Света с третьего этажа сказала, что в доме сырость — а вы не чувствуете? А то у вас окна всё время закрыты…»
На работе Лена стала задерживаться. Не потому что было много дел — просто там дышалось легче. За эти стены свекровь не проникала. Не могла подсматривать, комментировать, критиковать. Не могла устраивать допрос: «А кто тебе звонил вчера в девять вечера?»
Однажды Лена вернулась и застала в прихожей открытые пакеты из интернет-магазина. Она заказывала себе пару платьев — с примеркой, чтобы выбрать. Вскрытые пакеты лежали на полу. Сверху — листок с пометкой ручкой: «Тёмно-зелёное подчёркивает живот».
Лена ничего не сказала. Просто села на кухне и заплакала. Это было уже не про платья.
С Димой они теперь почти не разговаривали. Он приходил поздно, ел молча, листал новости на телефоне.
— Тебе не кажется, что она переступает границы? — спросила Лена как-то вечером, когда он, наконец, остался дома.
— Ты всё преувеличиваешь, — ответил он устало. — Она старается. Да, бывает, перегибает, но ты сама попробуй быть на её месте. Одинокая женщина, дом оставила. Помогает нам.
— Помогает? Чем?
— Ну как — продукты покупает. Полы моет.
Лена чуть не рассмеялась. Полы моет? Продукты?
— А ничего, что мы её за продукты сами деньгами снабжаем? А полы она моет, потому что мне уже тошно при ней тряпку в руки брать: опять скажет, что не так делаю. Тебе удобно, да? У тебя — две женщины. Одна готовит, другая зарабатывает. А ты просто приходишь и спишь.
Дима побледнел, но промолчал. Через пять минут ушёл в ванную, потом — на балкон. Возвращаясь, бросил:
— Мне надо с утра рано, я спать.
Лена поняла: его тоже всё бесит. Но действовать он не будет. Не хочет. Боится. А может, просто удобно так.
Через три дня произошло то, что окончательно разделило квартиру на два лагеря.
У Лены сломалась зарядка от ноутбука. Она купила новую — дорогую, хорошую. Рабочий ноутбук. Без него — никак. Оставила коробку с чеком на кухне, собиралась вечером сфотографировать и отправить в бухгалтерию.
Когда пришла домой — коробки не было.
— А, это ты про ту? — свекровь удивилась. — Я выкинула. Мусор вынесла. Что ты так переживаешь?
— Там чек был. Мне его для отчёта надо!
— Так в мусорном ведре посмотри, если так надо. Что за крик?
Лена побежала в мусоропровод. Поздно. Всё уже вынесли. Вернулась домой — и просто села на стул.
— Я не ору, — сказала тихо. — Я устала.
Людмила Николаевна вздохнула, подошла, положила руку на плечо.
— Леночка, ты просто впечатлительная. Это всё усталость. Женщина должна быть гибкой. Уступчивой. Мудрой. Я вот тоже терплю. Ты думаешь, мне легко с вами жить? Но я же молчу. Вы — молодые, вам — вперёд. Я — старый человек.
Лена почувствовала, как у неё внутри что-то щёлкнуло. Нет, не сломалось. Скорее — стало на место.
«Ты молчишь? Ты терпишь?» — хотелось спросить. Но она только кивнула. Пусть считает, что победила.
Тем вечером Лена сделала одну вещь. Она тихо зашла в спальню, достала папку с документами, вытащила договор по ипотеке, потом — распечатку платежей за последние два года. Сфотографировала и сохранила себе. Потом открыла шкаф, нашла старую дорожную сумку и положила в неё: детские документы, аптечку, два комплекта белья, свитер, деньги.
Запихала сумку под кровать.
А потом был день рождения сына. Год. Маленький праздник дома: торт, свечка, пара подарков от Лены, один — от бабушки. Дима с утра куда-то уехал. Обещал вернуться к четырём, не успел. Потом написал: «Задерживаюсь. Без меня начинайте».
Когда в семь вечера Лена попыталась выложить фотографии в общий чат семьи, интернет на телефоне вдруг исчез. Перезагрузила — всё равно.
Потом поняла: домашний вай-фай не работает. Вышла на балкон — сеть есть. Проверила роутер — выключен. Щёлк. Работает. Кто выключал? На этот вопрос ответа не было.
— Ты думаешь, я его специально выдернула? — возмутилась свекровь, когда Лена спросила. — У меня вообще-то артрит. Я под шкаф не лезу.
Лена не спорила. Просто пошла в комнату. Присела к сыну. Он тянул ручки к вертушке, что подарил дедушка. Мелькали цвета. Детский смех раздавался в тишине. А у Лены в голове крутилась одна и та же мысль: «Сколько ещё?»
Поздно вечером вернулся Дима. Уставший, с тортиком. Извинился. Принёс воздушный шарик — уже полусдутый. Обнял сына. Лене кивнул. Без слов.
Через пару дней Лена пришла домой пораньше. Вошла — и услышала разговор.
— Ты пойми, Димочка, — говорила Людмила Николаевна, — она тебя не уважает. Всё тянет одеяло. А ты — муж. Ты решать должен. Кто в доме хозяин? Мама — это не враг. Я, между прочим, ради тебя сюда переехала. Могла бы и там сидеть, одна. Но ты мой сын. Мне не всё равно.
— Ма, не начинай, — пробурчал он.
— Я не начинаю. Я заканчиваю. Ты подумай. Женщина, которая не заботится о семье, — не женщина. Она тебя держит за кошелёк. За жилплощадь. За пособие. Ты-то сам подумай, кто в этом доме вообще хозяйка.
Лена не стала заходить. Вышла. Обошла квартал. Вернулась через час.
Когда мыла руки в ванной, заметила: зубная щётка сына куда-то исчезла. Рядом — новая. Другая, с коротким ворсом. Не детская. Открытая упаковка торчала в ведре под раковиной.
Лена села на край ванной и долго сидела в тишине.
Сумку Лена достала через неделю.
Это было обычное утро. Она проснулась от звука шороха в кухне. Маленький уже стоял в кроватке, гулкал, протягивал ручки. Вышла — увидела, как Людмила Николаевна аккуратно пересыпает детскую смесь в стеклянную банку из-под огурцов.
— А где упаковка? — спросила Лена, чувствуя, как внутри всё сжимается.
— Да выбросила. Мусор был. Ты же не хочешь, чтобы у тебя тара по всей кухне стояла? Вот — чистая баночка, удобно. Я помыла.
— Мам, ты не можешь выкидывать детскую еду. Там дата, состав…
— Ну что ты начинаешь? Я же не чужая! Всё же делаю по уму. Не придирайся, Лен. Не придирайся.
Она не кричала. Не повышала голос. Но в этом «не придирайся» было столько усталости и презрения, будто Лена — не мать, а самодеятельный контролёр.
Лена подошла, взяла банку, без слов высыпала смесь в мусор. Ребёнку дала новую, из закрытой пачки. Людмила Николаевна тут же ушла в комнату и хлопнула дверью. Потом из-за неё раздался громкий кашель. Очень громкий. На показ. Как всегда.
В тот день Лена подала заявление на отпуск за свой счёт. Без объяснений. Просто села, написала, отнесла начальнику. Он не спрашивал. Посмотрел на неё внимательно, кивнул. Дал подписать бумагу и сказал: «Береги себя».
Вечером, когда Дима вернулся с работы, она встретила его на кухне.
— Я уезжаю. Надолго. Пока не разберусь, как нам дальше жить. Это не развод. Я не забираю ребёнка навсегда. Но я больше не могу. С нами трое в квартире, а я ощущаю себя одна.
Он уставился на неё так, будто не понял.
— Куда ты собралась?
— К подруге. На съёмную. У неё две комнаты, одна пустует. Пока хватит. Я не прошу денег. Только не мешай.
— Лен, ну ты чего? Из-за чего весь сыр-бор? Из-за банки смеси?
Лена усмехнулась.
— Не из-за банки. Из-за всего. Из-за того, что ты молчишь. Что она командует. Что я здесь как квартирант. Я от тебя не жду чуда. Только выбора. Но ты уже выбрал. Молчанием.
Он попытался сказать что-то ещё, но она его не слушала. Пошла в спальню, достала сумку, обняла сына, поцеловала в макушку. Он что-то бормотал, тянулся к ней, улыбался. Она прижала его крепко-крепко. Слезы текли сами по себе.
Переезд был быстрым. Подруга встретила на метро, помогла донести вещи. В квартире пахло яблоками и корицей. Маленькая комнатка с балконом, кроватка, шторы с мишками. Лена впервые за долгое время почувствовала — тишину. Без слов, без замечаний, без шороха тапок.
Через три дня позвонил Дима. Сначала — молчал. Потом спросил:
— Ты точно решила?
— Я не ушла. Я отошла. Мне нужно понять, чего я стою, кроме как удобной функции. Не только для тебя. Для неё — особенно.
— Мама переживает…
— А я? Нет?
Он не нашёлся что сказать. Только вздохнул. Вздохнул — и отключился.
На новом месте Лене стало легче. Ребёнок спал лучше. Она снова начала читать на ночь. Иногда даже слушала музыку. Подруга предложила работать удалённо — помощь с отчётами. Деньги пошли небольшие, но свои. Независимость чувствовалась в каждом чае, сваренном без чьих-то комментариев.
Людмила Николаевна звонила Диме каждый день. Однажды он переслал Лене голосовое:
— Ну ничего, пусть поживёт. Посмотрим, как ей будет без нас. Я не в обиде. Всё понимаю. Просто мне её жалко. Она одна с ребёнком, без мужчины. Кто ей поможет? Подруга? Сегодня есть, завтра — разругаются. А я-то ведь её любила как родную. Думала, семья…
Лена слушала и чувствовала, как внутри поднимается злость. Не ярость, не гнев — нет. Спокойная злость. Наивысшая точка усталости.
Прошёл месяц. Потом — ещё один. Дима приезжал раз в неделю, виделся с сыном. С Леной почти не разговаривал. Свекровь больше не звонила. Но по соцсетям Лена знала, что та уже начала рассказывать знакомым: «Невестка сбежала. Мальчика жалко».
В какой-то момент она поняла — не хочет возвращаться. Не сейчас. А может, и вообще.
Когда они встретились с Димой на детской площадке, он снова завёл разговор:
— Мам говорит, я должен определиться. Ты говоришь — тоже. А я не хочу ни с кем ссориться. Я просто хочу, чтобы было как раньше.
— Как раньше — уже не будет, Дим.
— Ну, ты же могла бы быть гибче…
Лена посмотрела ему в глаза. И вдруг очень спокойно, без крика, без пафоса, сказала:
— Посуду мыла — не так, варила — не то, дышу — громко, — устало сказала невестка.
Он ничего не ответил. Только отвёл взгляд. А Лена взяла сына за руку и пошла к качелям.
Ветер тянулся за ней, щекотал волосы. Рядом смеялись дети. Жизнь продолжалась.
И где-то в глубине груди рождалась тишина. Не пустота — а тишина. Такая, где можно наконец услышать саму себя.
Проучила родственничков