Когда они покупали эту квартиру, никто даже не заикнулся, что через год здесь поселится еще один человек. Тогда у них с Викой был первый взнос — двадцать процентов, накопленный за три года. Остальное — ипотека на двадцать лет. Олег уверял: «Потянем, я получаю нормально, и у тебя работа стабильная».
На первых порах всё действительно шло гладко. Новостройка, пусть и на окраине, была уютной: теплый пол, свежие стены, новая кухня — не то что та съёмная однушка, в которой они ютились до этого. Вика наконец выдохнула — впервые почувствовала, что живёт в своём доме. Пусть и с банком на хвосте.
А через полтора года позвонила его мать.
— Я не могу больше в деревне одна. Мне страшно. Там кто-то стучался ночью в окна. Я вызвала полицию, они ничего не нашли. Но я боюсь, — голос у Нины Аркадьевны дрожал.
Вика слышала — не впервые. Свекровь уже говорила о странных звуках, незнакомых людях, темных фигурах у сарая. И каждый раз после её рассказов Олег ездил к ней на выходные, проверял двор, замки, камеры, но не находил ничего. Вика подозревала: это не страх, это одиночество.
Но сказать Олегу вслух не решалась. Он слушал мать с таким лицом, будто речь шла о жизни и смерти.
— Мам, ну приезжай, конечно. У нас комната свободная, поживёшь пока. Успокоишься, — сказал он тогда.
«Пока» — затянулось.
Прошло два месяца. Потом три. Нина Аркадьевна сначала ходила по квартире на цыпочках, закрывала за собой двери, тихо слушала телевизор. А потом будто кто-то нажал кнопку. Начала выдвигать предложения. Потом замечания. Потом распоряжения.
— Вика, зачем ты покупаешь столько овощей? Половина испортится. Я могу тебе помочь с продуктами, но трать разумно.
— Сколько вы за электричество платите? Надо приучать Олежку свет выключать.
— Ты слишком поздно ложишься, как ты утром встаёшь, не выспавшись? Мать должна быть выспавшейся!
Вика сначала сдерживалась. Напоминала себе: возраст, стресс, одиночество. Но с каждым днём давление нарастало. Свекровь вмешивалась в каждый шаг, в каждый разговор, в каждую покупку.
На кухне — вечно занимала плиту. В ванной — задерживалась, а потом говорила, что вода закончилась. А недавно поставила какую-то баночку на полку и сказала:
— Это моя маска для лица. Дорогая, между прочим. Не трогайте. Я не привыкла, чтобы у меня вещи лежали с чужими.
— Мы, кажется, семья? — не выдержала Вика.
— Семья — это когда уважают старших. А не когда носятся с пакетом суши, как с золотом, и на все замечания делают вид, что не слышат.
Олег молчал. Он предпочитал отсиживаться на работе или спускаться с ноутбуком в машину — «там спокойнее работать». Иногда оправдывался:
— Мамина тревожность — это возраст. Пройдёт. Она же добрая. Просто ты не понимаешь, что она одна всю жизнь ради меня…
— Я не прошу её выгонять. Я прошу поставить границы, — говорила Вика.
Но границы стирались, как разметка на асфальте. Свекровь буквально вросла в дом, и теперь ощущение уюта уходило, как песок сквозь пальцы. Даже под пледом с чаем Вика не чувствовала тепла. Это был уже не её дом. Это было её место временного проживания.
Однажды она вернулась с работы и увидела, что её ноутбук стоит на полу, у стены.
— Я решила, что лучше будет освободить стол. Я привыкла к порядку, — объяснила Нина Аркадьевна.
— А ничего, что я на нём работаю?
— Ну извините, я ж не знала, что у вас тут офис. Думала, вы жёнушка, а не начальница.
Однажды в выходной Вика собиралась в салон. Олег смотрел сериал. На кухне что-то варилось — запах был густой, как туман.
— Я скоро, там максимум полтора часа, — бросила Вика.
— Подожди. Ты деньги откуда на это берёшь? — вдруг вмешалась свекровь из кухни.
Вика не поняла сразу, к чему это.
— В смысле?
— Ну ты же сейчас в декрете. А маникюр — это не копейки. Не подумай, я не в претензии. Просто если Олега деньги — так и скажи.
Вика выдохнула. Повернулась. Подошла к двери кухни.
— Я фрилансер. Работаю из дома. Свои деньги. И, пожалуйста, не считайте мои расходы.
— А если ты в моём доме живёшь, мне можно знать, на что тратятся семейные деньги? Или у нас тут уже секреты пошли?
Это был первый раз, когда Вика не ответила. Просто вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь. Но внутри всё горело.
Конфликт набирал силу. И он явно шёл к точке кипения.
Вике казалось, что она живёт с открытым краном раздражения — вода льётся, и никакой вентиль уже не поможет. Даже когда она молчала, внутри всё гудело. Она научилась закрывать лицо, держать ровный голос. Но в какой-то момент поняла: она постоянно в напряжении, будто идёт по льду — тонкому, звенящему, готовому лопнуть.
В первую очередь пострадал их с Олегом брак. Раньше они шутили по вечерам, засыпали, держась за руки. Теперь — лежали на разных краях кровати. Иногда он пытался начать разговор, даже извинялся:
— Мамы скоро не станет. Ну зачем ссориться? Потерпи немного.
Эти слова били по Вике сильнее, чем укоры свекрови. Не потому что она злилась — потому что он действительно не понимал. Или не хотел понимать. Он всё ещё жил в позиции мальчика, который хочет, чтобы мама и жена жили мирно. А она — в позиции женщины, которая просто хотела домой. А дома больше не было.
Однажды Вика пошла за покупками. Возвращалась вечером, с тяжёлыми сумками. В подъезде столкнулась с соседкой — Анной Семёновной, добродушной старушкой с третьего этажа. Та остановилась:
— Ой, милая, всё сама носишь? А твой-то где?
— На работе, — усмехнулась Вика, хотя знала, что он, скорее всего, снова «работает» в машине.
— А свекровь твоя хорошая женщина. Всё на лавочке сидит, рассказывает, как у неё невестка деловая слишком. Всё у неё «по плану», всё «сама знает». А вот старших, мол, не уважает, слово поперёк скажешь — сразу взгляд как у директора.
Вика поблагодарила и пошла дальше. Сердце будто в сжатом кулаке било ребра изнутри.
Вечером, когда в очередной раз не нашлось места для её контейнеров в холодильнике — всё забито кастрюлями с холодцом, бульоном, салатами «на случай если гости» — она решилась:
— Нина Аркадьевна, давайте поговорим.
— А что говорить? — та даже не обернулась, мешая что-то в кастрюле. — Я всё понимаю. Вам тесно. Я старая. Мешаю вам. Но я же мать.
— Вы — мать Олега. Но не моя. И мы с вами живём не на вашей даче, а в квартире, за которую платим мы. Сами.
— И за меня тоже, значит? Значит, теперь я обуза?
Вика села за стол, смотрела прямо:
— Я хочу, чтобы вы съехали.
Молчание повисло, как сырой пар над плитой.
— Ясно, — сказала свекровь. — Всё, как и думала. Выгодно ей стало, вот и кость старая в горле. Я не обижаюсь. Я соберу вещи.
Она вышла из кухни, стуча тапками. Через пять минут вернулась.
— Только Олега дождусь. Пусть скажет. Я его мать. А ты — просто жена. Сегодня — ты, завтра — другая.
Олег вернулся поздно. Вика села рядом, держала его за руку.
— Я больше не могу. У меня нервные тики начались, я ночью сжимаю зубы так, что утром голова гудит. Я не чувствую, что это мой дом.
Он молчал. Потом проговорил:
— У мамы давление. Она на таблетках. Если сейчас уедет в деревню — одна, после такого разговора — это будет на моей совести.
— А на твоей совести — я? Или мне надо слечь, чтобы ты понял?
Олег встал, ходил по комнате.
— Ну что ты хочешь? Выгнать её?
— Я хочу, чтобы ты стал взрослым. И принял решение.
Они не спали до двух ночи. Сначала говорили шёпотом. Потом — на повышенных. Потом — в полной тишине. Наутро он поехал к тёте — сестре своей матери. Хотел поговорить, узнать, может, та сможет приютить.
Вернулся угрюмый. Тётя сказала: «У меня двухкомнатная и внучка постоянно ночует. Нет, не могу». Но самое обидное — добавила: «А чего вы её терпите? Молодые — сами себе хозяева».
Через несколько дней наступила годовщина свадьбы. Олег принес торт. Вика заказала суши. Свекровь приготовила свою фирменную заливную рыбу и поставила в центр стола.
— Вот, из речной. А не ту, которую вы в пластике заказываете. Там одна химия. Потом живот болит и врачи не знают, от чего.
— Я анализы сдаю раз в полгода. Всё нормально, — не выдержала Вика.
— Конечно. Пока молодая — всё нормально. А потом суставы, гормоны, ЖКТ.
— Мам, — сказал Олег, — ну давай спокойно. Сегодня праздник.
— А я что? Я спокойно. Просто говорю. А если тут уже нельзя рот открыть, то скажите прямо.
И всё-таки Вика надеялась, что он с ней поговорит. Без крика. Без манипуляций. Что они сядут и найдут выход. Но утром в субботу она услышала, как Олег говорит по телефону:
— Мам, я понимаю. Ну подожди ещё немного. Я с ней поговорю. Главное, не переживай.
И в этот момент она поняла: он сделал выбор. Только не между ней и матерью. А между собой и ответственностью.
Она встала. Оделась. Взяла ноутбук и ключи. Сказала:
— Я поживу пока у Кати. Три дня. Чтобы подумать.
Он не удерживал. Только кивнул. Как человек, у которого нет решений, а только выжидание.
У Кати была уютная двухкомнатная квартира с яркими шторами и запахом корицы — как глоток воздуха после долгого погружения. Вика в первый вечер просто сидела на диване, молча смотрела в одну точку, потом попросила плед и так проспала почти двенадцать часов.
— Как будто с войны пришла, — сказала Катя, подруга со школы, которая давно знала, что у Вики со свекровью «не всё просто», но не лезла с советами.
На второй день Вика села за ноутбук, разобрала завалы задач, которые до этого откладывала. Катя поставила кофе и спросила:
— А ты вообще хочешь назад?
Вика не сразу ответила. Сначала глотнула кофе, потом уставилась в окно:
— Я хочу вернуться домой. Но не в тот, где я жму плечи каждый раз, когда захожу на кухню. Не в тот, где каждую мою покупку обсуждают, как преступление.
— Ты уверена, что он готов это изменить?
— Нет, — просто сказала Вика.
На четвёртый день вечером она вернулась — не потому что соскучилась, а потому что ей нужно было понять, есть ли шанс.
Дома пахло жареным луком. Телевизор гудел. На полу стоял таз с мокрым бельём, а рядом — свекровь, в тапках и старом халате. Она даже не подняла головы.
Олег вышел из спальни. У него были тёмные круги под глазами.
— Привет, — сказал он. — Я подумал… Мы можем попробовать снять маме квартиру. Ну хотя бы на несколько месяцев. Я договорился с агентом. Пока не факт, но варианты есть.
— И кто будет платить?
Он замялся.
— Я. Частично. Ты знаешь, у нас сейчас не разгуляешься, но я…
— Ты готов это сказать ей сам?
Он молчал. Потом кивнул.
Через три дня Вика снова не ночевала дома. Уехала к подруге с ночёвкой. Вернулась поздно. Тихо открыла дверь. В коридоре стояли две сумки. У входа — чемодан. Свекровь сидела на кухне, мрачно пила чай.
— Ты пришла, — сказала она. — Ну, поздравляю. Ты добилась.
— Это не победа, Нина Аркадьевна. Это необходимость.
— Я ему родила, вырастила, кормила одна. А ты — пришла и командуешь, кто в доме может жить, а кто нет.
— У вас есть своя жизнь. Мы вам не чужие. Но это наш дом. Мы молодая семья. Мы имеем право на границы.
— Границы, — хмыкнула свекровь. — Новомодное слово. А где уважение? Где долг?
Вика села напротив, не повышая голоса:
— Уважение — это не когда тебя боятся. Это когда тебя слышат. Вы нас не слышите.
— Я сына своего слышу. А ты… Ты просто влезла между нами.
— Я — его жена. А не препятствие. Это не выбор между вами и мной. Это выбор — быть взрослым и жить отдельно.
Свекровь встала, гремнула кружкой в раковину.
— Ты мне рот не затыкай! В моём доме я буду говорить, как хочу!
Она будто сама не заметила, что сказала. На секунду замерла. Потом взгляд метнулся к окну, в пол. Поняла. Этот дом — уже не её.
Уезжала она молча. Олег донёс сумки до такси. Сел рядом на минуту. Мать поправила воротник пальто, посмотрела на него с укором:
— Знаешь, мне кажется, ты очень изменился.
— Может, и правда пора, — только и ответил он.
Прошло три недели. Свекровь жила в съёмной квартире в пяти остановках на автобусе. Олег ездил к ней пару раз в неделю. Возил еду, помогал по мелочи. Но Вика больше туда не заходила. И свекровь в их дом не приходила тоже.
Отношения с мужем стали ровнее — не сразу, но постепенно. Теперь они по вечерам снова пили чай. Без кипящих кастрюль. Без претензий. Без чужого взгляда с кресла. И однажды, поздно вечером, Вика снова включила ноутбук. Не для работы, а чтобы открыть папку с фотографиями.
На первом снимке — они вдвоем в новой квартире. Тогда ещё всё казалось возможным. Вика улыбнулась. У них не идеальная семья. Но теперь — хотя бы своя.
Будем жить у моих, — заявил супруг