Поначалу всё казалось вполне разумным. На пару месяцев — ну что такого? После инсульта тётку мужа определили в частную клинику, и Надежде Семёновне надо было съехать с её квартиры: подруга-доктор посоветовала сменить обстановку и пожить с близкими. По врачебной логике — чтобы не осталась одна. По житейской — чтобы не влезла в бутылку от скуки.
Муж — Костя — предложил ей пожить у них. Не вечно, конечно. Всего-то пару месяцев. А Надежда Семёновна вечно не задерживалась нигде, кроме своей кухни с радиоточкой и шкафом с коньячком.
— Она ведь почти не мешает, — оправдывался Костя. — Спит до десяти, потом походит, газету почитает. Ну не пойдёт же она в санаторий…
Лена пожала плечами. Она вообще человек не скандальный, да и отношения с Надеждой Семёновной тогда были натянутыми, но в рамках вежливости. Они сдержанно перетирали погоду, сводки с Первого канала и рецепты «как правильно делать борщ». Лена иногда думала: вот бы и дальше так. По праздникам увиделись, пожали руки, разошлись.
Но теперь всё изменилось. Тёща — Ленина мама — жила далеко, в другом городе. А тут свекровь — через стенку. Прямо у них в двухкомнатной квартире, в комнате сына.
— Ванечке всё равно ещё в садик рано, — сказал Костя. — Мы ему пока на диванчике в зале угол сделаем. На месяцок-то хватит.
И всё бы ничего, если бы этот «месяцок» не растянулся на семь. Да и в первые две недели стало ясно: они с Надеждой Семёновной не просто разные люди. Они антагонисты.
Лена вставала рано, как всегда — в шесть. Завтрак, сборы, работа. Работала она удалённо, но график был плотный: клиенты, созвоны, почта, дедлайны. Надя вставала ближе к девяти, брела босиком в кухню, долго стояла у окна, потом варила ячневую кашу. Кастрюля одна, плита одна, всё время что-то не так.
— Леночка, а что это ты ему опять на сковородке яичницу жарила? Мальчику жирное вредно.
— Леночка, а ты посуду так и будешь в мойке держать? Три чашки можно сразу помыть.
— Леночка, у нас в семье не так воспитывали. Мы ребёнка в два года уже горшку приучили, а тут в подгузниках всё ходит.
Лена сдерживалась. Её учили уважать старших. Но один раз она не выдержала:
— А у нас в семье мать не ставила диагнозов чужим детям.
Надежда Семёновна сделала обиженное лицо и ушла в комнату. Потом позвонила Косте. Он пришёл с работы с натянутой улыбкой:
— Мам, ну ты бы поаккуратнее… Лен, ну ты тоже…
Он всё пытался быть мостиком между ними, а становился пробкой. Они с Леной разговаривали на кухне, и всё чаще — шёпотом. А потом вовсе перестали обсуждать при ней что-то личное.
С Ваней было ещё тяжелее. Надя вмешивалась в каждый шаг. Лена начала водить сына на развивашки, те самые, что в соседнем ТЦ. Там хорошие занятия, но и цена немаленькая. Костя сначала отнёсся положительно. Потом поговорил с мамой. Вечером за ужином он спросил:
— А тебе не кажется, что в два года учить английскому — это перебор?
Лена посмотрела на него долго, потом спокойно сказала:
— Мне не кажется. Мне кажется, что ты мог бы спросить меня, прежде чем обсуждать это с мамой.
Он пожал плечами:
— Она просто высказала мнение. Ты же сама говорила, что у неё опыт…
Лена не ответила. Ваня в этот момент ронял суп на пол. Надежда Семёновна тут же вскочила и стала поднимать салфетки:
— Ну вот, опять. Потому что ребёнок не сидит спокойно за столом. В нашем доме такое было бы немыслимо. А сейчас — всё дозволено, всё можно. Педагогика, говорите. А это просто распущенность.
Лена молча вытерла сына. Потом вышла на балкон и закурила. Она не курила уже почти год. Но теперь — снова. Не каждый день, но всё чаще.
А Костя? Костя уезжал на работу и возвращался поздно. Он всё меньше участвовал в разговорах, всё чаще «уставал» или «зависал» в телефоне. Однажды он заявил, что хочет взять пару ночных смен — «чтобы подзаработать». Лена поняла: он хочет просто не быть дома. Не слышать. Не видеть.
На третьем месяце совместного проживания Лена впервые подумала, что хочет уехать. Снять с сыном квартиру. Просто пожить отдельно. Мама предлагала: приезжай, говорит, на лето. Но ехать на другой конец страны — значит полностью сдаться. А она не сдается.
— Ты с ума сошла, — шептала ей подруга по телефону. — Пусть Костя сам решает. Это его мать, пусть выгоняет.
Но Костя не решал. Он всё больше напоминал не мужа, а какого-то соседа по квартире. Они встречались на кухне, говорили «привет», «как дела», «ты Ваню забрала?», и расходились.
Когда-то Лена была влюблена в него. По уши. Он казался ей самым заботливым и в то же время простым. Без заморочек, без истерик. Просто надёжным. А теперь она смотрела на него, как на чужого. Того, кто когда-то оказался рядом, и всё испортил тем, что не мог сказать одной-единственной фразы: «Мам, мы с Леной сами разберёмся».
Но он не говорил. И даже не смотрел ей в глаза, когда Надежда Семёновна говорила что-то вроде:
— Вот, с утра варила суп. Мясо отдала внуку. Себе картошку оставила. А ты, Леночка, опять заказала еду из этого вашего сервиса. Деньги на ветер. У нас бы за такие расходы ругали.
Лена не отвечала. Сжимала зубы, глотала чай и смотрела в окно.
Это было только начало.
Всё шло к взрыву, но как это часто бывает, взрыв случился не сразу. Сначала была вялотекущая окопная война.
Надежда Семёновна продолжала вести быт по своим правилам, как будто квартира принадлежала ей. Мыла полы строго по вторникам и пятницам, в семь утра. Переставляла баночки на кухне в «более удобный порядок». Вешала свои халаты на крючок, где раньше висела Ленина сумка. А ещё — начала «подправлять» бюджет.
— Я купила творог, хлеб, зелень. Вот чек, — протянула она как-то бумажку Лене. — Думаю, можно скинуться, раз всё общее.
Лена взяла чек и долго на него смотрела. Там была не только зелень — там была бутылка бальзама для суставов, пачка кофе «Колумбия премиум», шоколад и две банки шпрот.
— А давайте разделим только то, что мы действительно едим втроём, — осторожно предложила Лена.
— Да ты что, деточка, — вскинулась Надя, — ты думаешь, я для себя, что ли, всё это покупаю? Вон тот кофе — Костик его любит. А шпроты — это, между прочим, к празднику.
С тех пор «праздники» случались почти каждую неделю. И каждый раз — новый чек. Лена перестала брать их, просто переводила Косте деньги и просила сама ничего не комментировать.
— Я не хочу ругаться, — говорила она подруге, — но я чувствую, как меня медленно выдавливают из собственной жизни. Как будто я тут квартирантка. Или няня на зарплате.
Подруга прислала ей голосовушку, где прозвучало: «А если бы ты ей так же в её квартире сделала? Убрала всё с полки, поменяла местами банки, посчитала деньги?»
Лена вздохнула. Она не собиралась мстить. Она вообще не была человеком конфликта. Просто уставала.
Ситуация обострилась после разговора о частном детском саду. Лена предложила определить Ваню хотя бы на полдня: развивающие занятия, социализация, ей самой — рабочее время. Костя кивнул, пообещал подумать. А через день Надежда Семёновна подошла к Лене с серьёзным видом:
— Не надо отдавать ребёнка чужим людям. Я могу с ним посидеть. Он же меня любит, правда? — она наклонилась к Ване, погладила по голове. — С бабушкой лучше, чем с какой-то там воспитательницей.
Лена почувствовала, как внутри всё сжимается. Словно бы ей сказали: ты не мама. Ты — временная. Я тут главная.
— Спасибо, — ответила она. — Но я считаю, что Ване полезно будет общение с детьми.
— Ну-ну, — криво усмехнулась свекровь. — В наше время дети росли во дворе и ничего, людьми стали.
— В наше время не было ни интернета, ни аллергий, ни такого ритма жизни, — резко сказала Лена и сразу пожалела. Потому что знала: сейчас начнётся.
И началось.
— Ах, значит, мы — отсталые? Да вы с вашим интернетом и то не знаете, как сварить обычный суп! Всё по блогам да по чатикам! Только рот открыли — уже советы вбивают!
Костя пришёл вечером. Лена рассказала ему — без эмоций, спокойно. Он выслушал, развёл руками.
— Ну подумаешь. Мамы просто разные. Ты свою помнишь — она ведь тоже любила поучать. И всё равно же мы уживались.
— Мы не жили с ней в одной квартире, — тихо ответила Лена. — И она не лезла в кошелёк.
— Мам просто хочет помочь, — устало сказал Костя.
На следующий день Лена проснулась раньше всех. Сделала кофе, надела наушники, попыталась войти в рабочий режим. Но из кухни донёсся голос:
— Леночка, а у нас, кажется, вчера мусор никто не выносил?
Она встала, пошла выносить. Возвращаясь, услышала, как Надежда Семёновна говорит по телефону:
— Да, живу у Костика. Ну конечно, у них не убрано. Сейчас молодёжь вся такая — ни стыда, ни совести. Внуком не занимается. Всё в интернете сидит.
Лена вздрогнула. Она не ожидала услышать себя в таком контексте. Подняла глаза — свекровь стояла к ней спиной и щёлкала семечки.
— Вы знаете, — продолжала она, — она вон даже борщ варить не умеет. Всё из банки. А сынок мой — он у меня приученный к домашнему. Вот и мучается. Любит, видимо.
Лена постояла в дверях, потом тихо прошла мимо. Свекровь, заметив её, притворно рассмеялась в трубку:
— Ага, ага, да, уже пришла. Всё, потом перезвоню!
На следующий день Лена поехала к нотариусу. Попросила оформить доверенность на детский сад — вдруг что случится, чтобы бабушка не могла без её согласия подписывать документы. Потом сходила в салон, постриглась короче. Психологи говорят: когда женщина обрезает волосы — она хочет начать заново. Возможно, она просто хотела снова дышать.
А дома начался «разговор по душам».
— Я не понимаю, почему ты всё время раздражена, — сказала Надежда Семёновна, сложив руки на груди. — Я же ничего плохого не делаю.
— Вы всё время меня контролируете, — спокойно ответила Лена. — А я не в армии. Я в своём доме.
— В твоём? — свекровь усмехнулась. — Это квартира сына. Я помогала с первоначальным взносом, между прочим. И ты ещё скажи спасибо, что я тут не хозяйничаю как надо.
Лена не ответила. Ушла в спальню. Костя пришёл поздно. Они не говорили.
Ваня начал просыпаться ночью и плакать. Лена вставала к нему — иногда успокаивала, иногда просто сидела рядом, пока он снова не заснёт. Однажды Надежда Семёновна подошла с укоризненным выражением:
— Он чувствует, что ты напряжена. Дети всё чувствуют. У меня сын никогда по ночам не плакал. Потому что я была спокойной матерью.
И вот тогда, впервые, Лена не промолчала:
— А я не уверена, что спокойствие — это ваше сильное качество.
Свекровь вспыхнула:
— А ты уверена, что вообще понимаешь, что такое быть матерью?
— Уверена. Потому что я не перекладываю свою вину на других. И не делаю вид, что жертва, когда просто вмешиваюсь в чужую жизнь.
Пауза.
— Хамка, — сказала Надежда Семёновна. — И вообще, я, может быть, завтра уеду к подруге. Раз уж здесь меня никто не ценит.
— Билеты показать?
Свекровь вздохнула, развернулась и ушла к себе.
Но на следующий день осталась. И не к подруге уехала, а в поликлинику. А потом вернулась с кислым лицом и сумкой мандаринов:
— Давление. На нервной почве.
— Ага, — только и сказала Лена.
Она больше не верила ни в «давление», ни в «обиды», ни в «я просто хотела как лучше».
Она верила только в то, что хочет быть одна. Или хотя бы без неё.
А финал был уже близко.
Развязка наступила тихо. Как обычно и бывает — не с крика, а с усталого «хватит».
Это был обычный субботний день. Костя снова «вышел подработать» — скорее, сбежать, чем заработать. Лена убирала в ванной, Ваня строил башню из кубиков, а Надежда Семёновна сидела за кухонным столом и громко разговаривала с сестрой по громкой связи. Без наушников, без стеснения.
— Нет, ну ты представляешь? — говорила она. — Она мне ещё говорит: «Не вмешивайтесь в воспитание». А кто, интересно, Ванечку стирает и кормит? Я. А она вечно в ноутбуке. Работает, понимаешь. Мужа запустила, ребёнка бросила. Только маникюр у неё свежий, да кофейни по выходным.
Лена вышла из ванной с мокрыми руками, остановилась в дверях. Хотелось выругаться. Зашипеть. Швырнуть тряпку. Но она просто вытерла руки и прошла мимо.
Вечером Ваня разлил сок на диван. Лена пошла за тряпкой, но опередила Надежда Семёновна:
— Вот, опять. Потому что воспитания нет. У нас дети за столом ели, а не по всей квартире. Всё бы ничего, если бы ты не лезла в интернет, а следила за сыном.
Лена замерла. Потом пошла на балкон. Закурила. И сказала себе: «Хватит. Просто хватит».
Вечером она поговорила с Костей.
— Я не могу так больше, — спокойно сказала она. — Или она съезжает. Или мы расходимся. Мне всё равно как. Я не враг. Но я себя здесь больше не чувствую.
Костя молчал. Потом сказал:
— Мамы некуда. Она одна. Ей тяжело.
— А мне? — спросила Лена. — Мне легко?
Он ничего не ответил. А на следующее утро Надежда Семёновна принесла утреннюю кашу Ване и бросила мимоходом:
— Всё равно я вам мешаю. Уеду к Зинке. Она звала. Буду ей помогать.
Лена не поверила, пока не увидела собранный чемодан. Без суеты. Без шантажа. Без давлений. Как будто это не она говорила месяц назад: «Я просто хотела быть ближе к вам».
На прощание свекровь сказала Косте:
— Ну, если тебе удобно, чтобы женщина командовала, живи как хочешь. Я своё слово сказала.
Он только кивнул. Как всегда — тихо, не глядя в глаза.
Через день всё стало другим. Пространство — свободным. Воздух — тише. Ваня — веселее.
Лена попыталась начать всё заново. Разговоры, семейные вечера, планы. Они даже сходили втроём в зоопарк, Ваня смеялся, кормил коз. Было почти счастливо.
Но потом всё вернулось.
Надежда Семёновна звонила каждый день. Костя часами говорил с ней, выходя на балкон. Потом возвращался — в тени. Мрачный. Настороженный. Как будто ждал, что Лена сейчас скажет что-то не то.
Лена не говорила. Только спрашивала:
— Ты с ней снова обо мне?
Он не отвечал. Или отвечал, но без слов: сжал губы, пожал плечами, перевёл разговор.
А однажды Лена нашла в ванной полотенце, то самое — жёлтое, которое Надежда Семёновна вечно вешала на место Лениных вещей. Оно было свежее, с запахом её духов.
— Она приходила? — спросила Лена.
— Ну да. Зашла. Принесла тебе мандаринов. Я был дома. Вы с Ваней на площадке были.
— Ты её пустил?
— Ну а что такого? Это же моя мать.
Лена молчала. Потом пошла в детскую. Взяла рюкзак Вани. И без истерик, без слёз стала собирать вещи.
Костя вошёл в комнату, обомлел:
— Ты куда?
— В гостиницу. На пару дней.
— Лен…
— У тебя неделя. Или ты — со мной. Или с ней. И не надо мне про «всё сложно». Всё очень просто. У нас разные семьи. И я больше не буду воевать за место в этой квартире.
Он ничего не сказал. Только отошёл, как будто хотел уйти из кадра.
Через два дня он позвонил. Сказал, что Надежда Семёновна снова приедет — «ненадолго». У неё якобы плановое обследование. Она останется в их квартире, пока не закончится обследование.
— Ты серьёзно? — спросила Лена.
Он промолчал.
— Тогда всё, — сказала она. — Я подаю на развод.
Он долго молчал. Потом выдохнул:
— Лена, ну что ты…
И тут она вдруг засмеялась. Искренне. Уставшим смехом человека, который наконец понял, что всё кончено.
— Ты знаешь, Костя… — сказала она. — Вы же там оба — эксперты по семейной жизни. Ты — потому что молчишь. А она — потому что, как-никак, один развод уже за плечами.
И положила трубку.
Раз ты так любишь указывать, иди и мужа себе заведи, — отрезала Наташа