Маша родилась в обычной семье, не бедной, нет. В то время бедными-то они не считались.
Ну какая беднота, если свой дом, хозяйство, скотина? Вполне себе зажиточные люди.
Да, ничего лишнего.
В доме печь на половину кухни, простые кровати и стол с лавками для обеда.
Да, еще в углу иконы. Вот единственная ценность, за ними даже из района приезжали, но родители Маши с порога гнали незваных гостей метлой.
— Вар.вары! Да разве можно даже думать о продаже?! Вон пошли! — кричала мать.
Отец просто стоял и смотрел.
Маше ее жизнь не нравилась. Приходилось вставать ни свет ни заря, хлопотать по хозяйству. День казался бесконечно долгим. И опять это хозяйство — напои, накорми.
А уж когда начинался покос, так вообще руки опускались. Вечером хотелось побыстрее дойти до кровати и упасть, чтобы хоть немного отдохнуть.
Только глаза закроешь, и уже снова вставать — мать кличет. И опять все сначала…
Школу Маша закончила еще два года назад. Она мечтала уехать в город учиться. Но ее тогда родители не отпустили.
— Какой город? Сама подумала, что сказала? — ворчал отец за ужином. — А работать кто будет? Хочешь быть как девки городские? Опозорить нас хочешь?
Маша тогда притихла и больше об учебе не говорила, хоть и мечтала.
Все изменилось, когда в их деревне появились приезжие.
Красивая пара: мужчина и женщина приехали на автомобиле. Они поселились в красивом доме на самой окраине деревни.
Они свой дом называли дачей и смотрели на окружающих людей со снисхождением.
Маша всё чаще пропадала вечерами. Говорила — к подруге, но в деревне все про всех знают.
Она шла окольными тропами за оврагом, туда, где на самом краю деревни стоял дом приезжих.
Жена дачника уезжала в районный центр по делам — Маша точно знала когда хозяйки не было дома.
А он, Андрей, встречал её у бани за забором, крепко прижимал к себе, гладил по волосам и шептал: «Молчи. Только молчи».
Она знала, что он женат. Видела, как его жена с корзиной ходит за грибами, как развешивает его рубашки на веревке во дворе, как смеётся вечером, сидя на скамейке у дома.
Но сердце Маши заставило замолчать голос здравого смысла. Это был не парень из соседней деревни. Это был мужчина из города. Вкусно пахнущий. Лощенный и ласковый. Он умел красиво говорить.
Называл её «дикарка». Целовал в шею. И Маша верила, что он её по-настоящему любит. Хотя в глубине души знала: эта любовь — гр.ех.
Однажды парочка попалась… Отец Маши, возвращаясь раньше с поля, шёл мимо заброшенной мельницы и увидел их. Дочь, с распущенными волосами, в обнимку с чужим мужиком.
Вечером в доме стояла гробовая тишина. Мать в углу молилась. Отец сидел, не поднимая глаз. Потом встал, без слова, повёл Машу в сарай.
— Ты знаешь, что за это бывает? — спросил он тихо, но в голосе звенела сталь.
— Он меня любит, — прошептала она, но тут же пожалела.
Он б..ил не сильно — в плечи, по спине… ремнём. Молча. Маша не кричала, только прикусывала губу, чтобы не взвыть.
После её заперли в комнатке на засов. Мать приносила еду и не смотрела дочери в глаза. А отец перестал с ней разговаривать.
Маша сидела в темноте, в своей комнатке, молча. Тишина душила. Андрей не приходил. Может, жена его узнала? Или испугался отца? Или просто наигрался?
На третий день поняла, так она сойдёт с ума. Надо уходить. Прямо сейчас. Уйти — куда угодно, лишь бы подальше.
И тогда, под утро, когда всё в доме стихло, она подставила к окну табурет, потянула раму. Она заскрипела, но поддалась. Холодный воздух ударил в лицо.
На столе осталась свеча. Её она зажгла, чтобы разглядеть вещи в сундуке. Платье, деньги — те, что копила на учебу в районе, — платок. В спешке всё кинула в узел.
Свеча покачнулась, упала между тряпками. Но Маша этого не заметила.
Она вылезла в окно, босиком, с узлом в руках. За кустами — темнота. Маше казалось, что всё — позади. Всё кончено. А впереди свобода, любовь, город.
Когда она порядочно отошла от дома — шла по просёлочной дороге — раздались крики. Ветер донёс запах дыма.
Маша обернулась. Вдалеке, над деревней, клубился дым. В небо поднималось зарево и огромный, чёрный дым. Горело что-то большое.
Дом. Её дом.
— Господи, — вырвался крик из груди. — Свечка…
Она не чувствовала ног. Не чувствовала сердца. В тот момент всё, что было — вспыхнуло внутри: вина, страх, паника.
— Там… мама… папа…
Маша упала лишившись чувств. Пришла она в себя, когда солнце взошло. Ноги понесли ее в сторону дома любимого. А позади, за спиной, оставалась вся её прошлая жизнь, превратившаяся в пепелище. Впереди — начиналась другая. Та, в которой уже не будет ни покоя, ни прощения.
Дом стоял, как всегда, молча и гордо — нарядный, с коваными перилами.
Маша прижала узел к груди и вошла в калитку, как делала раньше. Сердце колотилось — не от страха, нет. От того, что всё наконец случилось. Теперь он — её.
Дверь была открыта.
Она тихо вошла, как раньше. И замерла.
На кухне за столом сидела она — жена Андрея. В пышном халате с розами. Волосы завиты, на губах — алый блеск. В руке чашка кофе. А в глазах — ни удивления, ни гнева.
— Ну наконец-то, — улыбнулась женщина. — А то я уж решила, ты передумала.
Маша побледнела. Андрей стоял у окна, прислонившись к подоконнику. Он не двигался. Не смотрел на неё.
— Я… Я… — прошептала Маша.
— Ты думала, что я ничего не знаю? — рассмеялась женщина, отставляя чашку. — Детка, ты слишком глу.па.
Я знала про вас с самого начала. Даже подыгрывала вам — ну, пусть деревенская поиграет в любовь с моим мужем.
Маша сделала шаг назад.
— Он… он мне сам говорил… Про любовь… Про то, как вы…
Женщина усмехнулась. Повернулась к Андрею:
— Скажи ей, милый. Скажи, что ты любишь её.
Он взглянул на Машу. Молча. Потом криво улыбнулся. И развёл руками.
— А что ты хотела? — сказал он. — Мы же взрослые люди. Весело было, да?
Я думал, ты понимаешь. Глупо было бы ожидать, что всё это серьёзно.
Маша стояла, как вкопанная. Словно ледяная вода обрушилась сверху.
— Я… я дом оставила. Родителей…
— Ну, — перебила его жена, — дом, говорят, уже сгорел. Трагедия. Но у тебя есть узел с тряпками — не всё потеряно.
Она встала и подошла ближе. Наклонилась, и зашептала:
— Я всегда уезжала, когда он хотел кого-то новенького. Это наша игра. Но ты… ты решила, что выиграла. А у нас, дорогая, он всегда возвращается ко мне.
— Уходи, Маш, — тихо сказал Андрей. — Правда. Так будет лучше.
— Лучше? — прошептала Маша.
— Для всех, — добавила жена. — Ты не первая. Не волнуйся. Было несколько таких, как ты. Даже одна с детьми пыталась Андрея удержать. Но потом, знаешь, уехала. Вон, на станцию. Думаю, и ты туда пойдёшь.
Маша не закричала. Не бросилась на соперницу. Надежды, любовь, боль, страх — всё перемешалось. И осталась только пустота.
Потом она развернулась. Вышла. Медленно. Без слёз.
А сзади, в тёплом доме, снова раздался смех. Жена Андрея хохотала, как будто смотрела комедию. Он что-то тихо отвечал ей.
До города Маша добиралась два дня. Пешком, попутками, в старом автобусе, где все косились на её потрёпанный узел и босые ноги. Она не плакала. Только смотрела в окно, сжав платок в руках.
В городе ей показалось, что жизнь бьёт через край — магазины, машины, люди. Все куда-то спешили. А она — чужая. Не отсюда. Но Маша упрямо держалась:
— Я справлюсь. Ради всего, что потеряла — справлюсь.
На вокзале познакомилась с парнем. Сашка. Улыбчивый, щуплый, с глазами, как у кота. Угостил чаем, помог донести узел, выслушал её полуправду про «не сложилось дома, приехала учиться».
Он кивнул с пониманием:
— Прекрасно тебя понимаю. Пошли, у меня комната есть. Поживёшь пока, работу найдём.
Маша не поверила сразу. Но и идти было некуда. Она пошла.
Первую неделю всё было неплохо. Он носил ей булки, приносил газеты с объявлениями.
Она убиралась, мыла полы в общаге, где он снимал крошечную комнату. Даже работу нашла — на кухне в столовой. Мыла посуду, вечером приходила и ложилась тихо, чтобы не мешать.
А потом Сашка начал пить. Пропадать на два дня. Приходил злой. Кричал. Однажды стукнул. Просто так. За то, что спросила, где он был. Она упала, ударилась плечом о кровать. В глазах потемнело.
— Всё, — сказала она. — Я ухожу.
Он не держал. Только засмеялся:
— Куда ты пойдёшь, …рочка? Назад? У тебя дом сгорел. У тебя нет никого. Спасибо мне должна сказать, что я тебя в милицию не сдал.
Маша шла по городу, дрожа от злости и от холода. В кармане — мелочь, в сумке — платок и родительская фотография, с которой они смотрели на нее строго. Как будто знали всё.
На остановке она простояла до утра, пока не пришел первый автобус, в который Маша села без билета. Водитель, старик, только махнул рукой.
Деревня встретила серо. Остов дома — обугленные балки, провалившаяся крыша, поваленный забор.
Соседи смотрели издалека, не подходили, осуждали. Если бы она тогда сразу спохватилась, то могла бы и спасти родителей…
Никто не встречал. Никто не ждал.
Маша села на крыльцо, точнее, что осталось от крыльца. Сунула руки в рукава, достала платок. Расправила. Запах детства ударил в нос — крапива, сено, печка.
Она закрыла глаза. И впервые за всё это время — разрыдалась.
Больше ей идти было некуда. Здесь был прах её родителей. Здесь она родилась. Здесь ее дом. И только здесь и могла начаться новая жизнь.