Когда Лена вышла замуж за Артёма, ей казалось, что ей очень повезло. Не в смысле «принц на белом коне», а в том, что рядом оказался спокойный, надёжный человек, без пафоса, без скелетов в шкафу, без жажды доминирования. Работал в сервисе, собирал старые мотоциклы в гараже, говорил мало, но по делу. С её активным характером и скоростью в три жизни за день, Артём был хорошей противоположностью.
И вот уже пять лет они жили в маленькой двухкомнатной квартире на окраине, растили дочку Вику, успели выплатить кредит за машину и накопить на летний отпуск. Лена много работала — вела бухгалтерию в двух фирмах, одна удалённо, другая — с выездами. Уставала, конечно. Но когда есть ритм, привычка и цель, всё как-то складывается.
А потом пришла Марфа Семёновна.
Тёщей её Лена не называла. Просто «мамина подруга», просто «тетя Марфа». Её мама и Марфа когда-то жили в одном доме. А теперь мама уехала жить к младшему брату в Краснодар, а Марфа осталась без квартиры — её дом в деревне признали аварийным. Обещали переселение, но «когда-нибудь», а пока — «ищите, где жить».
И вот Лена, из вежливости — она ж не враг человеку — как-то на автомате сказала:
— Если что, можете у нас перекантоваться пару недель. Пока не решите, что дальше.
Вечером пожалела, конечно. Обсудила с Артёмом, тот пожал плечами:
— Если коротко, то ладно. Только чтоб не навсегда.
Через три дня Марфа Семёновна стояла на пороге с двумя баулами и кастрюлей.
— А я уж и курицу отварила! Своя, деревенская, не то что магазинное сено.
С тех пор пошло.
Сначала Лена старалась быть гостеприимной. В конце концов, женщина в возрасте, по сути — без крыши над головой. Готовила на всех, убирала, предлагала поехать в МФЦ — разобраться с бумагами по переселению. Но быстро поняла, что «временная гостья» чувствует себя хозяйкой.
Марфа вставала рано, грела воду в чайнике, мыла им пол, пока Лена ещё не проснулась.
— А чего это у вас так грязно-то? У вас же ребёнок, а всё в крошках. Я уж не говорю про плиту. Да вы хоть раз в неделю духовку-то отмываете?
Сначала Лена кивала молча. Потом начала возражать.
— Я в восемь утра ухожу, в шесть возвращаюсь, а потом с Викой домашку делаю. Я не могу как в санатории — каждый день плиту полировать.
— А я не говорю — каждый! Я в твои годы и работала, и мужа кормила, и огород тянула. И ничего, всё блестело!
И ведь говорила не злобно. С таким выражением лица, будто несёт свет разумного, доброго и вечного. Проблема была в том, что останавливаться она не умела.
Через пару недель стало ясно: Марфа даже не думает никуда съезжать.
— Ну куда я пойду, дочка? На улицу? — растирала глаза платочком. — Там на очереди пятьсот человек. А у вас и место есть, и тепло, и не обижают.
Половину вещей из второго шкафа она уже переселила на балкон — «чтоб не мешались», кухонный ящик под крупы объявила своим. Артём, хотя и не возражал громко, всё чаще ночевал в гараже.
— Да мне там с ноутом и удобнее, — отмахивался. — И Вика вон теперь одна в комнате, просторнее ей.
А Лена уже начинала ловить себя на мысли: как вообще это всё повернуть вспять?
Однажды утром Марфа вдруг заявила:
— А у вас чай слабый. Ты его в первый раз заваркой поливаешь, или уже вторичка?
Лена вздохнула:
— Обычный чай. В пакетиках. Какой всегда пьём.
— Ну, значит, просто у вас вкус такой — невоспитанный. А я привыкла к заварке. Поставь мне маленький чайничек, я сама буду делать.
С того дня чайник на кухне жил в двух ипостасях. Один — «для них», второй — «для неё». Марфа ставила крепкий, с заваркой, вареньем и обязательно с сухариками — «свои, из бородинского».
И вот как-то, придя домой уставшая после работы, Лена открыла банку с макаронами — половины нет. Овсянка? Осталась лишь горстка. Кофе — исчез.
— А я думала, это так, для всех. У нас в деревне никто не считает, — развела руками Марфа. — Я же вам не чужая.
И ведь не докажешь. Словами «ты у нас только временно» — не швырнёшь в лицо.
Прошло три месяца.
Друзья приходили всё реже — «ну вы ж с тёщей теперь, неудобно». Соседка с нижнего этажа однажды остановила Лену у подъезда:
— А это ваша родственница у нас в мусорке копалась? Я сначала подумала — нет, не может быть…
— Она не копалась, она бутылки откладывала. На заготовку, — выдохнула Лена. — Она варенье варит.
— А-а… Ну ладно. Только она мусорные пакеты вскрытые оставила. У нас кошки их потом по двору таскали.
Стыд стоял комом в горле. Лена пришла домой и сказала:
— Так нельзя. Я прошу тебя, пожалуйста, не надо вытаскивать мусор на улицу.
— А ты сразу скажи, что тебе стыдно за меня! Что я как бомж! — разревелась Марфа.
— Нет, просто это… неудобно. Люди говорят…
— Люди… — фыркнула та. — Вот люди у меня в деревне — те настоящие. А тут — один обман, показуха да хлорка в унитазе.
Лена замолчала. Она впервые подумала: а что, если Марфа не просто хозяйственная, а манипулятор?
Лена не могла ни выспаться, ни сосредоточиться. Возвращалась с работы — дома шум, кухня занята, запах жареного лука, окно нараспашку — «чтоб проветрить, а то у вас тут как в парной». Вика кашляла ночами, а Марфа только охала:
— У меня всю жизнь окна нараспашку были. Это ж воздух! Ты что, против природы?
Попытки объяснить, что проветривать и устраивать сквозняк — не одно и то же, заканчивались упрёками.
— Вот и началось. Не успела войти, как сразу недовольна. А я, между прочим, весь день одна с внучкой была. И уроки сделали, и суп сварили.
— А почему ты её уроки проверяешь? — не выдержала Лена. — Она сама должна, я потом перепроверю. У нас так заведено.
— А что, если я рядом, пусть ошибается? Я ж не мешаю. Я просто по-доброму.
И ведь всё «по-доброму». Вежливо. Мягко. С участием. Только от этого доброго у Лены начинала дёргаться левая бровь.
Артём, как всегда, молчал. До поры.
— Слушай, она тут живёт уже четвёртый месяц, — выдохнула Лена вечером, засыпая лицом в подушку. — Ты вообще понимаешь, что это ненормально?
— Я понимаю. Но я не знаю, как ей сказать. Ты ж сама пригласила.
— Я пригласила на неделю! Пока документы оформят! У неё даже справки нет, что она подала! Ты хоть спроси, она вообще куда-то звонила?
Он промолчал.
Однажды Лена решила остаться дома в будний день — взять день за свой счёт и навести порядок. Хотелось просто тишины. Но с утра на кухне уже гремела сковородка. Пахло жареной селёдкой.
— Я просто обжарила. Она у меня не жирная, деревенская, сухая. На хлеб с укропом — самое то.
— Марфа Семёновна, ну почему именно с утра? У нас же вытяжка не справляется.
— Ну ты же дома, тебе ж не в офис! А я обычно в это время готовлю. Режим, понимаешь?
Режим…
В этот день Лена впервые не сдержалась.
— Вы вообще планируете отсюда съезжать?
— Так и знала, — подняла глаза Марфа. — Пока варенье варила, пока внучку развлекала, а теперь — мешаю.
— Вы не мешаете. Вы подмяли всё под себя. Я на своей кухне чужая!
— Тоже мне, хозяйка! Ходит вечно уставшая, глаза на лоб, кофе пьёт с батоном. У меня муж такого не позволял.
— Вот именно, у вас! А здесь — я и Артём! Мы живём своей жизнью!
— Ну-ну… У меня тоже когда-то своя была. А теперь — богом забытая старуха на птичьих правах. Ты думаешь, я кайфую у вас тут, как клоп на ковре?
После этого разговора начался молчаливый фронт. Марфа не комментировала ничего вслух, но пересаливала суп, хлопала дверцами шкафов, демонстративно мыла полы в комнате Вики, хотя та просила «не надо».
— Бабушка говорит, что у меня под кроватью паутина, — пожаловалась дочка. — А я не видела.
— А ты не слушай. У тебя всё чисто. Если что — я сама посмотрю.
На следующий день Марфа выложила Лене на подушку пучок паутины с волосами.
— Вот, чтоб не думали, что я сочиняю.
Лена встала, медленно собрала простынь, отнесла в стиралку. Паутина упала на пол. Она даже не стала убирать.
Следующий эпизод случился в выходные.
Приехала сестра Артёма — Таня. Не сказать, что с Леной они были близки, но нейтралитет держали. Таня привезла пирог и села на кухне пить чай. Марфа уселась рядом.
— А я тут теперь почти хозяйка, — с усмешкой сказала. — Помогаю, как могу. А то у них ни стирки, ни глажки. Всё на бегу.
— Да, работа такая, — кивнула Таня, бросив взгляд на Лену.
— А я вон и носки штопаю, и детям одежду подшиваю. Лена — нет. Всё выбрасывает.
— У нас нет детей, — отрезала Лена. — Один ребёнок — Вика. И её одежду я стираю и аккуратно складываю.
— Ну это пока. А там посмотрим, — с прищуром сказала Марфа.
После ухода Тани, Лена долго стояла у окна. Артём наливал чай.
— Ну что, весело? — спросила она, не оборачиваясь.
— Она просто старается… быть полезной.
— Она строит из себя мученицу. Ты не замечаешь?
— Замечаю. Но… мне неловко. Её ведь выгнали буквально из жизни.
Лена развернулась.
— А ты уверен, что выгнали? Может, она всё рассчитала? Ты не понимаешь — она не временная, она уже «у нас», как гриб в трещине — не выковыряешь.
Через неделю Лена открыла шкаф — половины её платьев не было. Вещи сдвинуты, на вешалках висит что-то чужое.
— А я свои тёплые туда повесила, — сказала Марфа. — А твои — на балкон. У тебя ж не шерстяные, не страшно.
— А ничего, что это мой шкаф?
— Да там половина вообще вон сколько не носилось. Пылится. А у меня плечи от кашемира уже вытянулись — нельзя так!
В один из дней Лена пришла домой пораньше. Тихо открыла дверь — и услышала, как Марфа разговаривает по телефону. В зале. Громко, без стеснения.
— Да, живу. Ну куда мне деваться… А они… ну, хорошие, да. Но хозяйка — нервная. Всё бы ей отдельно, всё по графику. Как будто я виновата, что осталась без крыши. Упрекают всем, что ни положу, всё считают. Я прям чувствую: не нужна я им. А куда идти?
У Лены вспыхнули уши. Она стояла в прихожей, слушая, как её описывают как истеричку. Как будто ей не разрешили уставать, злиться, раздражаться. Как будто гостеприимство — это абонемент на пожизненное служение.
Она сделала шаг вперёд. Но тут зазвонил её телефон — мелодия громкая, жизнерадостная. В зале наступила тишина.
— О, ты уже пришла? — выглянула Марфа. — А я вот только к чаю собралась.
Лена смотрела на неё, не мигая. И вдруг почувствовала, что больше не может.
В тот вечер Лена не ела. Просто лежала на кровати, уставившись в потолок. Рядом дышал во сне Артём, в детской сопела Вика. А у неё в голове крутились чужие слова: «не нужна я им», «упрекают всем», «нервная»…
Она встала в два ночи, прошла босиком по кухне, поставила чайник. Тихо, без скрипа. Марфа, к счастью, спала. Открыла шкаф — забрала с балкона свои платья. Некоторые были влажными — после недавнего дождя. Сложила в мешок. Решила: завтра отнесёт в химчистку.
Утром на кухне царила показательная теплота.
— А я омлетик испекла! С укропчиком. Хотела сказать тебе — молодец, вчера спокойно поговорила. Я ведь понимаю: тяжело всё это. Ты держишься.
Лена кивнула. Она больше не хотела спорить. Хотела действовать.
Первым делом — позвонила маме в Краснодар. Та выслушала, вздохнула:
— Лен, а я тебя предупреждала. Она у нас ещё в восьмидесятых такая была: сладкая на язык, но где сядет, там и слезы не выгонишь. А мне жалко её было… Но она только на жалости и живёт.
— А как ей сказать?
— Прямо. Говори, что ставишь срок. Что это не вопрос жалости, а факт: у тебя семья. Ты не обязана.
Лена кивала, хотя на том конце провода мама ничего не видела.
Вечером она пригласила Артёма поговорить в комнате. Без Вики. Без Марфы.
— Я больше не выдерживаю. Она или мы. Я готова оплатить ей общежитие, снять комнату, оформить ей пособие. Но жить у нас она не будет.
Артём долго молчал.
— А если она обидится?
— Обидится. И расскажет всем, что я её выгнала. Но я лучше буду той, кого осудят, чем той, кто растворится в чужой вине.
Он кивнул. Медленно.
— Тогда завтра вместе скажем.
Но сказать пришлось не завтра.
Сказать пришлось в воскресенье. Когда Лена приготовила обед — домашнюю лапшу, котлеты и овощной салат. Накрыла стол, позвала всех. Вика смеялась — рисовала что-то на салфетке. Артём в хорошем настроении — у него наконец-то купили отреставрированный «Урал». И тут вошла Марфа.
Осмотрела стол.
— Это что? Котлеты?
— Да, я с утра делала.
— А ты не пробовала хлеб замачивать в молоке, а не в воде? У тебя жёсткие вышли. И суп жидкий. Там лапши три нитки. Я ж вчера нормальную курицу поставила — куда ты её дела?
Лена застыла. Все замерли.
— Я, между прочим, целый день ждала чего-нибудь нормального. А тут… — Марфа ковыряла вилкой, как санитар в дурдоме. — Суп жидкий, мясо жёсткое, — гостья ковырялась в тарелке с видом эксперта.
Лена поднялась. Медленно. Подошла к окну. Открыла его.
— Собирайтесь, Марфа Семёновна. Я больше не могу. С завтрашнего дня — вы живёте не у нас.
— Что?! — та вскочила. — Ты с ума сошла?
— Нет. Просто решила больше не быть удобной. Мы подыщем вам комнату. Я помогу с оплатой на первое время.
— Так! — Марфа хлопнула по столу. — Артём! Ты слышал?! Она меня выгоняет! Меня! Старую женщину! Ты позволишь?!
Артём встал.
— Я слышал. И я поддерживаю Лену. Мы семья. Нам больше не по пути.
Марфа побледнела. Потом закраснела. Потом зарыдала.
— Вот как… Вот и сказочка… Спасибо, дети. На старости лет на улицу — с вашей подачи.
Вика испуганно спряталась за стул. Лена подошла к ней, обняла.
— Всё хорошо, зайка. Мы просто… наводим порядок.
Через два дня Марфа собрала вещи. Медленно, с паузами, с драмой в каждом жесте. Соседке по лестничной площадке шепнула:
— Меня из дома выжили. Вот так вот. Родные.
Потом громко сказала на лестнице:
— А я вас, между прочим, спасала от бардака! Я вам как мать была!
Лена сдержалась. Не ответила.
Прошла неделя. Квартира стала тише. Спокойнее. Но не легче.
На работе Лена поймала на себе странные взгляды коллег.
— А ты правда бабку выгнала? — спросила одна из них, чуть не смеясь.
— Не бабку. Пассивного захватчика, — спокойно ответила Лена. — Который притворялся беспомощным.
А через месяц Марфа позвонила. С чужого номера.
— Я тут у знакомой живу. В комнате. Далеко от всего. Скучно.
— Я понимаю.
— Я всё думаю… Может, мне к вам хотя бы на недельку? Тут духота… И кушают плохо. Я бы хоть суп нормальный поела.
Лена вдохнула. Смотрела в окно. За стеклом падал дождь.
Она вспомнила кухню, взгляд Вики, молчание Артёма. И сказала:
— Марфа Семёновна, я желаю вам здоровья. Но нет. Мы больше не можем.
На том конце повисла тишина.
— Суп жидкий, мясо жёсткое, — прошептала Марфа. — Господи… я же просто хотела как лучше…
Лена нажала на красную кнопку.
Окно дрожало от ветра. В чайнике вскипела вода. За стеной зашуршал Артём. А Лена вдруг поняла: конфликт не кончился. Просто он вышел из её квартиры — и теперь живёт где-то рядом. И может вернуться в любой момент. Если она не будет держать границы.
Сделай нам чайку, а то мы еле доехали — всё-таки 700 километров, — сказала тётя, усаживаясь на диван