А ты попробуй меня высели. Это квартира моего сына, - спокойно сказала мать мужа

Когда они с Лёшей получили одобрение по ипотеке, Кира расплакалась прямо в банке. Не от счастья. От облегчения. Два года по съёмным углам, бесконечные компромиссы, соседские дрели, дети за стеной, которые не спят — всё это вымотало её до предела. Хотелось не гнезда даже, а просто крыши, где можно снять обувь и не чувствовать себя в гостях.

Квартира досталась им убитая: бабушкин ремонт, облезлые розетки, люстра с пластмассовыми подвесками. Лёша поначалу бодро включился в ремонт, но спустя пару месяцев энтузиазм у него выдохся. Работал он допоздна, дома бывал урывками, чаще утыкался в ноутбук или исчезал с друзьями.

— Ты же сама сказала — я всё заработаю, ты только согласись на ипотеку, — напомнил он как-то, когда она упрекнула его в равнодушии. — Ну, я зарабатываю. Чего тебе ещё?

Кира не спорила. Подняла кредитную нагрузку на себя, взяла фриланс по выходным, рисовала логотипы и презентации для скучных компаний с биржи. Мечтала об отдыхе — хотя бы двухдневном, хотя бы с ребёнком на даче, хотя бы просто без вечной гонки.

Месяцы текли, ремонт почти завершили. Кухню сделали сами: ИКЕА, ламинат, фартук с узором, который ей очень нравился. Спальню покрасили в тёплый серо-бежевый. Кира даже купила подсветку под кровать, мягкий свет — для уюта. Для дома. Своего.

И всё бы ничего, но после нового года Лёша заговорил про мать.

— Ей трудно одной, — вздохнул он. — Дом в Климовке продали, она перебралась поближе. Ты же знаешь, она не потянет съём. Говорит, всё дорожает. Да и здоровье у неё так себе, давление скачет.

Кира промолчала. Вслух сказала только:

— На какое время?

— Ну, пока не определится, — уклонился Лёша. — Посмотрим.

И вот в середине января в их прихожей появилась тяжелая дорожная сумка, потом коробки с кастрюлями, потом сама Валентина Петровна. В пальто на меху, с лицом усталым, но цепким. Оценивающим.

— Света мало, конечно, — сказала она, оглядев гостиную. — И плитка на кухне маркая. Кто ж такое выбирает?

Первую неделю Кира старалась быть терпимой. Всё-таки мать Лёши. Всё-таки временно. Всё-таки давление, одиночество, дом продан, судьба сложная.

Но на второй неделе стало понятно: «временно» — понятие растяжимое.

— У меня в комнате холодно, — пожаловалась Валентина Петровна. — Я теперь здесь посплю, на диване. А вы пока в спальне вдвоём, вам молодым тесно не будет.

Кира напряглась, но промолчала.

На третьей неделе свекровь предложила переставить мебель.

— У вас по фэншую всё не так. Вот диван нужно к стенке, кресло туда, и телевизор ближе к окну. Тогда и энергии станет больше, и взгляд отдыхает.

Кира сказала, что им так удобно.

— Ну что ж, хозяйке виднее, — с усмешкой сказала Валентина Петровна. — Только я вас предупредила.

С Лёшей поговорить не вышло. Он отмахнулся:

— Мамка просто привыкает. Ей тоже непросто. Ну подвинем диван, не конец света же.

— Это не про диван, — тихо сказала Кира. — Она уже всем распоряжается.

— Ты преувеличиваешь.

Но каждый день становился борьбой. Кира чувствовала себя квартиранткой. На кухне появились новые баночки, «полезные специи», какие-то семена и сухие водоросли — свекровь увлеклась оздоровлением. Потом в ванной исчез её шампунь — «слишком химозный». Бельё начали стирать отдельно, потому что «у молодых своя микрофлора».

В какой-то вечер Кира не выдержала и уехала к подруге. Просто посидела у неё на кухне, поплакала в платочек, выпила крепкого чаю.

— Он же не видит, — говорила она. — Или делает вид, что не видит. Это же уже не жизнь, а постоянное сопротивление. Я как гость. Как прислуга. Улыбайся, подстраивайся, сглаживай.

— Ты так долго шла к этой квартире, — напомнила подруга. — Ты работала на неё. Ты ею дышала. Тебе надо бороться. Не за Лёшу. За себя.

Кира вернулась ночью. В спальне был свет. Валентина Петровна спокойно раскладывала по полке свои таблетки и банки.

— Ты чего вернулась поздно? — спросила она, даже не глядя.

Кира ничего не ответила. Только легла. И долго не могла уснуть от мыслей, которые впервые были совсем чёткими: «Я её не хочу тут. Не могу. Я просто не могу больше так жить.»

Весна в этом году пришла поздно, но Кира ловила каждый солнечный день как повод держаться. Завтракала на подоконнике, глядя на город, слушала аудиокниги в наушниках, когда мыла полы. Каждую мелочь превращала в якорь. Только бы не сойти с ума.

А Валентина Петровна пустила корни. Глубоко, мощно. Словно эта квартира всегда была её.

Сначала заняла балкон — там теперь стояли банки с пророщенной гречкой, какой-то мятой зеленью, ведро с водой и полочка, прибитая саморезами — «для нужных вещей». Потом перенесла свои документы в общий ящик с квитанциями и налогами — «чтобы ничего не потерялось». Потом тихо, без объявления, начала забирать из холодильника Кирины продукты и заменять их на «полезные аналоги».

— Я тебе ту колбасу выбросила, — как-то сказала она. — Она же с нитритами. Лучше варёную курицу поешь, я сварила.

— Но это была моя еда, — сказала Кира спокойно.

— Ой, ну не начинай. Тут же всё общее. Ты же не маленькая, чтоб на еду обижаться.

С Лёшей поговорить стало сложнее. Он приходил поздно, ел в спальне, смотрел на жену усталым взглядом и всё чаще говорил:

— Ты вечно с претензиями. Мамка старая, ей трудно. Ты хочешь, чтобы она жила в подвале?

— Я хочу, чтобы у меня дома был покой, — сказала Кира. — Чтобы на мою зарплату не покупали тоннами семена чиа и фильтры для воды за семь тысяч. Чтобы моими духами не душились. Чтобы не пересматривали мой шкаф и не выкидывали мои свитера, потому что «они вытянулись».

Он вздохнул.

— Я не знаю, что тебе сказать. Ты просто не принимаешь мою мать. Это обидно.

«Он не на моей стороне», — думала Кира в одиночестве. — «Он давно не со мной».

Она уехала к своим на выходные. Просто отключилась. Телефон положила в ящик. Мать гладила ей волосы, как в детстве, говорила: «Ты не виновата. Иногда люди не взрослеют. Даже если у них взрослые дети».

Когда Кира вернулась, в ванной стояли новые полотенца — в розах, с бахромой. Её любимые белые исчезли. В шкафу на полке с посудой появилась посуда «из старого дома» — облупленные тарелки, алюминиевые ложки. Из спальни пропали её книги — «убрала, чтобы пыль не собирали».

— Тебя не было, я тут немного порядок навела, — сказала Валентина Петровна. — Всё равно всё стояло как в лавке барахольной.

— А мои полотенца?

— Ты же сказала, они обычные. А эти с характером. С цветом. С душой.

Кира развернулась и ушла в ванную. Закрыла дверь и в первый раз в жизни швырнула об стену щётку. Зубную. Свою. Свекровь купила новые — «био-бамбуковые». А её старая ушла в мусор. Без согласия. Без спроса. Потому что «всё должно быть правильно».

И всё же самая болезненная сцена случилась на день рождения сына. Тот самый утренник в детском саду. Саша приготовил песенку, выучил стих, попросил маму прийти первой — «чтобы ты первая хлопала, мам».

Кира пришла на полчаса раньше. А Валентина Петровна… опоздала. Влетела в зал с букетом и тортом в коробке. Села рядом с воспитательницей, а потом — когда Саша вышел — встала и начала снимать видео. Повернулась спиной ко всем, громко комментировала: «Ой, глянь, как хорошо говорит! Вот молодец-то! Ну прямо моя кровь!»

После праздника в раздевалке сказала:

— Педагоги у них какие-то странные. Всё время тянут детей назад. Надо бы Сашу на логопеда отдать, я всё-таки знаю, что говорю. Сын у меня до пяти лет ни «р», ни «ш» не говорил — а потом заговорил как по писаному. Потому что я занималась.

— С Сашей занимается специалист, — спокойно ответила Кира. — Всё под контролем.

— Ты со мной не спорь, я троих вырастила. У тебя один. И то — всё время с планшетом.

— Планшет ему включают, когда он устал. И мы с ним читаем каждый вечер. — Голос дрожал.

— Не нравится тебе, что я говорю? — В голосе Валентины Петровны появилась сталь. — Так это не потому, что я не права. А потому что ты не хочешь видеть очевидное.

Кира не сдержалась.

— Очевидное то, что вы захватили мой дом, — сказала она.

— Это дом моего сына, — отрезала Валентина Петровна. — Или ты про это забыла?

После этого разговора Лёша не пришёл ночевать. Ушёл «остыть». Не отвечал на звонки. Весь день Кира варила суп, мыла окна, разбирала детский шкаф. Потом просто села на пол и заплакала. Саша играл в машинки, глядя на маму с тревогой.

— Ты не болеешь?

— Нет, малыш. Просто устала.

Вечером Лёша всё же пришёл. Молчал. Устал. Заперся в ванной. Потом поел на кухне. Валентина Петровна налила ему чаю.

— Мы с Кирой должны поговорить, — наконец сказал он.

— Поговорите, конечно, — сказала свекровь. — Только не ссорьтесь. Ради ребёнка.

«Ради ребёнка», — эхом отозвалось в голове Киры. — «Вы все тут ради ребёнка. Только не моего. А вашего. Взрослого. Моего мужа».

И тогда она впервые в жизни открыла браузер и набрала: «юридическая консультация, как выселить родственника из квартиры».

К юристу она пошла на следующий день. Без слов, без лишней паники. Просто собралась, как на работу, и поехала в офис в центре. Женщина в строгом пиджаке выслушала её спокойно. Задала несколько уточняющих вопросов:

— Квартира оформлена на кого?

— На мужа. Но я участвовала в ипотеке. Мои доходы были основными, — добавила Кира, глядя в сторону.

— Это важно. А вы развестись не собираетесь?

Кира на секунду замерла. Потом покачала головой.

— Я пока хочу, чтобы мне дышалось дома. Без этой постоянной тревоги. Без чувства, что я живу в чьей-то чужой коробке.

— Я поняла. Официально, если свекровь не прописана, выселить её можно. Но это процесс. Письмо, уведомление, возможный суд. Особенно если супруг против.

Кира кивала. Понимала. Процесс — это не решение, а путь. А ей нужен был хотя бы план.

Вернувшись домой, застала Валентину Петровну на кухне с её ноутбуком. Тот был в режиме сна.

— А вы что делаете?

— Да я просто хотела себе музыку включить. У тебя пароль простой, я угадала, — ответила свекровь как ни в чём не бывало. — Ты не подумай, я ничего не лазила. Только в Яндексе погоду посмотрела.

У Киры внутри всё оборвалось. Это уже не было «мелочью». Это уже был прямой заход за красную черту.

— Вы не имеете права. Это личное.

— Да не драматизируй. Я же не по фотоальбомам твоим лажу. Просто хотела музыку. Я тут целыми днями одна сижу. Даже телевизор не включишь — сигнал скачет.

Кира посмотрела на неё как на чужую женщину. Не как на мать мужа. А как на человека, который переступил все границы.

На выходных приехали родители Киры. Привезли Саше подарки и яблочный пирог. Валентина Петровна сделала вид, что всё прекрасно:

— Проходите, угощайтесь. Хотите — чаю заварю. У нас тут теперь своя атмосфера.

Но за столом она не сдержалась:

— Мы тут с Кирой уже и кулинарию наладили, и порядок установили. Всё по полочкам. Вон, даже стиральный порошок теперь не с запахом — а то аллергия у всех. Правда, Кира?

Отец Киры прищурился:

— То есть ты распоряжаешься бытом? В квартире сына?

— А что такого? Я же не чужая. У меня сын тут живёт. И внук.

— А сноха? Она тоже вроде как живёт. Или уже «допущена к территории»?

— Не начинайте, — раздражённо сказала Кира.

— Я просто не понимаю: кто здесь хозяйка?

Валентина Петровна резко поставила чашку:

— Хозяйка? Кто хозяйка? А ты попробуй проживи одна на пенсии! Попробуй, когда у тебя всё рушится, и ты никому не нужна. Кто меня приютил? Мой сын. Вот он и хозяин. А я — его мать. Я за него и квартиру платила, между прочим, когда он только начал работать. А теперь что? На улицу?

После этого ужин закончился быстро. Мать Киры еле сдерживала слёзы.

— Ты в этом живёшь каждый день? — спросила она у дочери, когда они спустились к машине.

Кира только кивнула.

— И Саша всё это слышит?

— Да. И видит. И впитывает.

— Тогда ты знаешь, что делать.

Через неделю Кира предложила Лёше поговорить.

— Долго думала. Дальше так нельзя. Либо мы устанавливаем правила, либо я с Сашей уйду. И не потому что я тебя не люблю. А потому что люблю себя. И его.

Лёша молчал. Потом спросил:

— Что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы твоя мама съехала. Не через год. Сейчас. Я не могу жить в напряжении, в атмосфере контроля. Это наш дом. Она его отняла.

— Она мать.

— Я — жена. И мать твоего ребёнка. А ещё человек, который тянет ипотеку, быт, работу. Мне не семечки щёлкать на балконе.

Он долго думал. Очень долго. Потом сказал:

— Я не могу ей это сказать. Я не смогу.

— Тогда я скажу сама.

Утром в субботу Кира встала рано. Заварила чай. Поставила два стула.

— Валентина Петровна, давайте поговорим.

Та насторожилась, но села.

— Я знаю, вам сложно. Но мне тоже. У нас слишком разные представления о доме. И, наверное, о границах.