Я всегда знала, что Таню любят больше. Не потому что она младшая, не потому что дочка. Просто… любят. Как будто в ней что-то есть такое, за что её можно бесконечно жалеть, гладить по голове, одобрять любой выбор — даже если он заведомо глупый.
Мы с Таней разница в шесть лет. Я — старшая, «разумная, самостоятельная». Так мама говорила с самого детства. Если мы обе начинали плакать — утешали Таню, мне говорили: «Ты же взрослая». Если я просила новую куртку, а Таня — плюшевого пса, пёс появлялся в тот же день, а мне говорили: «Подождёшь до зимы, твоя ещё целая».
Это вроде мелочи, но они как иголки: копятся в подушке, пока в один момент не окажется, что ты спишь на гвоздях.
Когда я поступала в университет, мама искала мне жильё — «но только что-нибудь попроще, без излишеств, денег нет». Я пахала — работала курьером, официанткой, репетитором. Днём учёба, вечером работа, ночью — отчёты по экономике. А Таня в это время ездила по городам на танцевальные конкурсы. На всё были деньги: и на костюмы, и на поезда, и на гостиницы с завтраками.
— Неужели ты не рада за сестру? — спрашивала мама, когда я что-то пробовала сказать. — У неё талант, она может пробиться.
Может. Только пробивалась она моими усилиями. Потому что, когда я устроилась работать в банк, первым делом мама пришла не с поздравлением, а с просьбой:
— Нам бы ремонт сделать. Денег нет. Можешь немного помочь?
Я помогла. Я ведь не монстр. У меня зарплата хорошая, перспективы. Я платила за косметику Тане, за репетиторов, когда она решила сдавать ЕГЭ в Москве. Потом — за общежитие, когда её не взяли на бюджет. Потом — за платную магистратуру.
Я встречалась тогда с Андреем. Мы мечтали о своей квартире. Я уже начала копить на первый взнос, но мама снова пришла.
— Папа заболел. Мы еле-еле тянем. Помоги с лекарствами.
А потом: «У Тани диплом, она хочет поехать в Европу — на стажировку. Можешь одолжить? Мы потом вернём». И вот уже у меня на счету осталось почти ничего, а Таня выкладывает в сторис фотки с Португалии, подписанные «My new happy place».
Я не злилась — я уставала. От бесконечных «немного помочь», от «у тебя есть, а у нас — беда». От маминого взгляда: ты должна, ты старшая, ты крепкая, ты справишься.
Когда Таня вернулась, она осталась жить с родителями. Без работы, зато с новыми планами: открыть студию современного танца. Денег, конечно, не было.
И я снова помогла.
Тогда Андрей ушёл. Он хотел семью, нормальную жизнь, а не бесконечное донорство моей семье. Я плакала две недели, а мама сказала:
— Знаешь, не факт, что он был бы хорошим отцом. Ты бы потом пожалела. Может, и к лучшему.
Меня передёрнуло, но я промолчала. Как всегда.
Сейчас мне тридцать четыре. Я живу в съёмной двушке и по вечерам консультирую клиентов, чтобы накопить на ипотеку хотя бы к сорока. Таня — в новом коворкинге, который ей арендовал один «партнёр по проекту». Она проводит уроки для детей и делает марафоны в Инстаграме. Всё красиво, стильно, модно.
А две недели назад мама позвонила с новостью:
— Мы хотим перевезти Таню в твою квартиру. Там условия лучше, и ей ближе к студии. Ты пока уедешь, а потом что-нибудь придумаем.
— В смысле — уеду?
— Ну, найдёшь себе что-то, ты же самостоятельная. А Тане надо старт. Она не потянет аренду. Это ненадолго.
Я вцепилась в трубку.
— Это моя квартира. Я её снимаю. За свои. Я работаю на неё.
— И что? Ты же снимешь другую. Ты всегда справляешься. А Таня — нет.
Я положила трубку.
На следующий день Таня написала:
«Ну ты не психуй. Просто обсудим. Мама сказала, что ты не откажешь. Мы же сёстры».
Сёстры. Только одна всегда «может подождать», а вторая — «ей надо срочно».
Я не ответила Тане. Удалила сообщение, выключила телефон и поехала к Лене — старой подруге, с которой мы вместе учились на первом курсе. Мы виделись нечасто, но именно с ней можно было просто молчать и пить чай, не объясняя каждый свой вздох.
— Снова твои? — спросила она, даже не глядя на меня. — По глазам видно.
Я кивнула.
— Они хотят, чтобы я съехала. Мама с Таней решили, что Таня будет жить в моей квартире. А я… «что-нибудь придумаю».
Лена усмехнулась и поставила передо мной чашку.
— А ты?
— А что я? Как обычно. В шоке, но ничего не сказала.
— А ты понимаешь, что это не разовая ситуация? Это схема. Ты отдаёшь — они берут. Уже даже не просят, а просто берут как должное.
Я хотела возразить, но не смогла. Да, именно так.
Когда мы были маленькими, Таня всегда что-то теряла: шарф, варежки, рюкзаки. Мне тогда мама говорила: «Отдай свои, ты аккуратная, у тебя не теряются». И я отдавала. Даже не спрашивая, когда вернут.
Сейчас всё то же самое. Только вместо варежек — моя жизнь.
— Ты же не дура, — сказала Лена. — Ты всё понимаешь. Вопрос один: ты собираешься что-то с этим делать или снова проглотишь?
Я уехала от неё с тяжёлой головой. По пути на работу открыла телефон — куча сообщений от мамы.
«Ты не понимаешь, как ей тяжело».
«Ты всегда была сильная, но Тане нужна помощь».
«Ты нас подводишь. Ты — часть семьи».
Таня тоже писала:
«Ты всё равно вечно занята, зачем тебе та квартира? Я хоть делом займусь».
Это было невыносимо. Я не отвечала, не могла. А через два дня мама приехала ко мне домой. Без предупреждения.
Я открыла дверь — она стояла с пакетом.
— Я ничего не решала, — сказала я сразу. — Это моё жильё.
— Мы не отбираем. Просто просим. Ну посмотри, Таня ведь старается. У неё, между прочим, мечта. Ей нужна опора. А ты… ты всё уже сделала: выучилась, работаешь. Всё у тебя есть.
— И это вы называете «есть»? — спросила я. — Комната в съёмной двушке, где я живу одна, потому что от меня ушёл человек, не выдержавший вашей жадности?
Мама помолчала. Села на стул.
— Я не понимаю, почему ты так агрессивно. Всю жизнь ты была добрая. А сейчас что? Из-за квартиры? Ну что тебе стоит уступить младшей сестре?
— Да не в квартире дело! — крикнула я. — Это же каждый раз одно и то же. Сначала «немного помоги», потом «у Тани трудный период», потом «ну ты же сильная». Я не живу — я латка на Танином одеяле.
Мама встала, лицо её стало твёрдым, как бетон.
— Хорошо, не хочешь — не надо. Но знай: у нас семья. И в семье надо помогать. Мы с отцом всю жизнь старались вам дать лучшее. Да, тебе больше доставалось обязанностей. Потому что ты старшая. А Таня — она мягкая, ей тяжелее. Она не такая, как ты.
— Она — потребитель, — выдохнула я. — И вы её такой сделали.
Мама молча надела пальто. На пороге обернулась:
— Ты эгоистка. Не ожидала.
После этого — тишина. Пять дней — ни звонка, ни смс. А на шестой мне позвонила тётя Римма, мамина сестра.
— Не знаю, что вы там не поделили, — начала она сразу. — Но мама сильно переживает. Говорит, ты отказалась помогать, обидела Таню, нагрубила. Она не ест, не спит, сидит на успокоительном.
— А то, что она хочет, чтобы я ушла со своей квартиры — это ничего?
— Ну, знаешь… Таня — девочка тонкая. Ей и правда тяжело. А ты всегда крепкая. Может, тебе и не трудно пожить где-нибудь пару месяцев?
Я отключила телефон. Пошла в душ. Сидела под струёй воды полчаса. Хотелось вымыть из себя этот запах вины, эту липкую прилипчивость их слов: «Ты сильная», «Ты должна», «Ты не имеешь права отказать».
На следующий день на работу пришёл курьер — доставил документы. Это был договор аренды на имя Тани. Сопроводительная записка от руки:
«Просто подпиши. Мы не хотим ссор. Пусть всё будет по-человечески».
У меня задрожали руки.
Вечером я снова пошла к Лене. Не потому, что хотела плакать, а потому что иначе боялась что-нибудь разбить или порвать.
— Они готовят захват, — сказала я с порога. — Уже договор на неё оформили.
Лена сжала губы:
— Послушай, а что если ты съедешь… но только не из квартиры, а из этой семейной роли? Просто выйти из неё. Сказать — всё, достаточно. Я больше не та, кого можно использовать.
Я молчала. Это звучало так просто — и так страшно.
Я не подписала договор.
Отнесла его в офис, где оформляли мою аренду, показала менеджеру.
— Без вашей подписи он ничего не значит, — сказала девушка спокойно. — С юридической точки зрения это просто бумага.
Но с точки зрения моей семьи — это было предательство. Мама звонила десять раз в день, Таня писала длинные монологи, в которых чередовались обида, сарказм и жалость к себе. Всё по учебнику.
Я выключила звук и жила в тишине. Первые дни — как на иголках, потом — как на холодной воде: свежо, страшно, но будто чище стало внутри.
В воскресенье вечером я всё-таки поехала к родителям. Надо было поговорить. Не убегать, не ссориться, а расставить всё по местам. Хоть раз.
Таня открыла дверь. На ней была новая кофта, волосы уложены, на ногтях — свежий маникюр. Безработная, нуждающаяся в старте, да.
— А, ну наконец-то, — сказала она, — соизволила появиться.
— Привет. Мама дома?
— Дома, но не в духе. Из-за тебя.
— Поговорим, — ответила я и прошла на кухню.
Мама сидела за столом, листала газету. Папа мыл руки у раковины. Воздух был тяжёлый, как перед грозой.
— Я не подпишу договор, — сказала я сразу. — И съезжать не собираюсь. Это моя квартира. Я работаю, я её оплачиваю. Она нужна мне.
Папа повернулся ко мне:
— Таньке ведь нужнее. У неё проект, у неё люди, клиенты…
— А у меня — жизнь. И я больше не собираюсь ею делиться по чьей-то команде.
Мама отложила газету.
— Ты изменилась.
— Нет. Я просто больше не молчу.
Таня села рядом. Голос стал жалобным:
— Я просто хотела попробовать. Это не на год, ну серьёзно. Всего на пару месяцев. Мне бы только набрать учеников…
— Таня, ты живёшь на подаяния уже десять лет. На мои деньги, на родительскую жалость, на бесконечные авансы от будущей жизни. А сейчас — всё. Мне больше нечем платить за твои попытки.
Мама посмотрела на меня жёстко:
— Значит, ты вычёркиваешь семью?
— Я отказываюсь быть донором. Я не обязана жертвовать собой, чтобы Таня «набивала руку».
— Всё ради квартиры? — тихо спросила мама.
Я рассмеялась. Не от радости — от абсурда.
— Всё ради себя. Ради того, чтобы проснуться в выходной и знать, что мне не придётся за кого-то расплачиваться.
Мама отвернулась.
— Раньше ты была другая. Добрая, отзывчивая.
— Нет, — ответила я. — Я просто молчала. Но всё помнила.
Мы сидели в тишине. Даже папа не вмешивался. Таня смотрела на меня как на чужую. И, наверное, впервые видела меня такой.
Через неделю я перевела часть накоплений на отдельный счёт, сменила номер телефона и наконец оформила ипотеку на квартиру, где жила. Да, это обязывает. Но хотя бы теперь никто не скажет, что я «могу и снять другую».
С мамой мы не общаемся. С Татьяной тоже. Иногда она выкладывает сторис — кофе в студии, милая обстановка, зеркало с лампочками. Видимо, всё-таки нашла себе спонсора. Или папа залез в кредит. Уже не моё дело.
Недавно я встретила Лену. Мы сидели в кафе, вспоминали институт. И в какой-то момент она спросила:
— А ты с мамой вообще не разговариваешь?
— Нет. Она писала пару раз, но опять в том же духе.
— Что писала?
Я достала телефон, нашла сообщение и показала Лене.
Там было всего одно предложение:
«Ты в детстве много получил, теперь Таню надо подтянуть», — написала мать.
Лена ничего не сказала. Только посмотрела на меня с таким выражением, будто увидела синяк, который не заживает.
И я поняла: больше возвращаться туда я не хочу.
Называй меня мамой! — требовала свекровь