Когда Лида впервые переступила порог их двухкомнатной квартиры с чемоданом и вязаными сумками, Наташа поймала себя на том, что даже не попыталась улыбнуться. В глазах свекрови не было растерянности, с которой обычно входят в чужой дом, — наоборот, Лида огляделась, кивнула, будто проверяя, ничего ли не изменилось, и сразу велела зятю отнести её вещи в маленькую комнату, где раньше стоял рабочий стол Наташи.
— Мне всего на пару месяцев, — сказала она так, что никто не осмелился спросить, что значит «всего».
В тот вечер Артём что-то бормотал про ремонт в её квартире — вроде бы нашли грибок под обоями. Наташа слушала вполуха, заполняя в голове список продуктов: Лида ест только курицу, да ещё молоко парное ищет на рынке.
Наташа вспомнила их первое знакомство: свадьба была тихая, после загса — кафе с караоке и пять тостов. Лида сидела напротив, вытянув губы в ниточку, и поправляла локон за локоном. Наташа тогда не придала значения — думала, у всех матери волнуются. Но уже на второй день Лида принесла список блюд, которые «мужчина должен видеть дома». А потом шепнула Тёме, что Наташе не мешало бы курсы кулинарии пройти. Тот промолчал.
Теперь всё это вернулось: тарелки с куриным бульоном, пахнущим петрушкой, замечания о том, как Наташа сушит бельё («На балконе же пыль, Лида Михайловна!» — «Ты у нас слишком нежная, да?»). Она старалась не отвечать, но однажды утром, застелив за Лидой постель, наткнулась на аккуратно разложенные квитанции. За что — не поняла сразу.
Через неделю Лида сказала, что оплатила часть коммуналки, «потому что не люблю быть в тягость». Артём кивнул, Наташа промолчала. Но вечером он завёл тему, что раз теперь мама с ними, надо бы подумать, как её вписать в семейный бюджет.
— В смысле? — Наташа повернулась к нему с чашкой чая. — Это же наша ипотека, я почти всё тяну одна.
— Ну, зато мама пенсию даёт, — неуверенно сказал он. — Вдруг лишние пять тысяч и тебе полегче.
На кухне повисло молчание. Наташа впервые заметила, что Артём стал говорить её фразами, но совсем не с её интонацией. Словно кто-то вставлял ему слова в рот, но по пути они слипались, теряли смысл.
Через месяц в квартире пахло мазью для суставов и жареным луком. Лида теперь вставала раньше Наташи и будила Тёму громкими разговорами по телефону — то с подругой, то с двоюродной сестрой, которой она пересказывала каждый Наташин шаг.
Наташа стала задерживаться на работе, задерживать сына у бабушки со своей стороны, лишь бы реже пересекаться с Лидой. Но однажды вернулась пораньше — и застала свекровь на кухне за их бумагами.
— Это что? — Наташа бросила сумку на стул. — Почему вы смотрите наши счета?
Лида подняла глаза — ровно, спокойно, чуть со снисхождением:
— А что такого? Я хочу понимать, куда у вас деньги уходят. Вы же семья.
В тот вечер Наташа не спала — вертела в голове разговоры, старые обиды, Артёма, который шептал ей в постель, что «ну потерпи немного, всё ведь ради семьи». Она глотала этот «ради семьи» с каждым ужином, с каждым лишним пакетом из магазина, с каждой просроченной платёжкой по кредиту за кухню.
К утру она знала одно: если Лида не уедет в этом месяце, она уйдёт сама. Но как сказать это Артёму — не знала.
На кухне, где пахло вчерашним бульоном, Лида тихо напевала что-то себе под нос и подсыпала соль в кастрюлю. Наташа смотрела, как та держит ложку — уверенно, хозяйски, будто бы дом принадлежит ей. И Наташа вдруг поняла: может, так оно и есть.
В понедельник Наташа задержалась на работе дольше обычного — словно тянула время, лишь бы не заходить в квартиру, где Лида устроила свою штаб-квартиру. В сумке лежали бумаги на перерасчёт ипотечного платежа — Наташа уже несколько месяцев закрывала часть кредита сама, переводя Тёме деньги на карту. Он кивал, говорил «спасибо», а вечером уходил курить на лестничную клетку — Лида курить дома не разрешала.
Возвращаясь домой, Наташа всё повторяла про себя, как скажет Артёму, что больше так не может. Слова были короткие, простые, но к тому моменту, как она открыла дверь и услышала Лидин голос из кухни, весь этот заранее придуманный текст распался на обрывки.
— Вот ты где, — Лида не смотрела на Наташу, помешивала суп. — Пришла бы раньше — сына бы накормила. А то Макс весь вечер чипсы жуёт.
Наташа прошла в комнату — Макс сидел на полу, обложенный учебниками, в руках — пульт от телевизора. Наташа села рядом, провела пальцами по его волосам — светлым, ещё мягким, пахнущим улицей. Он обернулся, пожал плечами и снова уткнулся в планшет.
За ужином Лида спросила, когда Наташа собирается купить новые шторы — «эти унылые, пыль собирают». Потом напомнила, что в холодильнике кончился творог, а молоко она «своё» больше брать не будет — дорого. Наташа не ответила — слышала только, как стучит ложка об тарелку.
Артём сидел напротив, уткнувшись в телефон. Макс возился с хлебом, сбрасывая крошки на колени. Наташа смотрела на мужа и думала, что если сейчас заговорит — Лида всё равно всё перевернёт. Слова застревали где-то под горлом.
— Ты чего молчишь? — Лида посмотрела на неё, чуть склонив голову. — Ты ж у нас хозяйка. Или только в трудовой книжке?
Наташа поднялась из-за стола, не дождавшись, пока Лида что-то договорит. На кухне за спиной ещё долго слышались голоса — Лида втолковывала сыну, что «надо всё держать под контролем», что «деньги просто так не падают с неба», что «женщина должна уметь подстраиваться».
В пятницу Наташа вышла на лестничную клетку, чтобы позвонить подруге — Кате, единственной, кому ещё могла сказать всё, не выбирая слова. Катя слушала молча, потом выдала короткое: «Ты либо выставь её, либо уходи сама. Иначе сгниёшь там».
Наташа почти смеялась в трубку: «Ну ты скажешь тоже. Куда я с Максом?» Катя молчала, а потом тихо спросила:
— Ты уверена, что это всё ещё твой дом?
Этот вопрос застрял у Наташи в голове на всё выходные. Она носила его, как занозу под кожей — вроде мелочь, но больно.
В воскресенье утром Лида устроила генеральную уборку. Наташа стояла в дверях кухни и смотрела, как Лида вытирает пыль с полок, перекладывает банки с крупами, расставляет кастрюли так, как удобно ей.
— Я не понимаю, — сказала Наташа, глядя на её спину. — Зачем вы всё трогаете? Это мой дом. Моя кухня.
Лида обернулась. В руке тряпка, пахнущая дешёвым средством для мебели.
— Дом? — Лида усмехнулась. — Девочка моя, у тебя ничего своего нет. И сына моего не держи на коротком поводке. Сама бы побольше зарабатывала — глядишь, и мне бы не пришлось тут сидеть.
Наташа почувствовала, как в груди разливается что-то горячее — злость, обида, страх, всё вместе. Она открыла рот, но Лида уже отвернулась, доставая кастрюли.
— Артём хочет, чтобы всё было по-людски, — сказала Лида через плечо. — А ты… Ты ещё зелёная, командовать лезешь. Посмотрим, сколько ты тут продержишься.
В этот момент Наташа поняла: Лида не уедет. Никогда. Её можно будет только выставить. Но кто её выставит? Тёма? Тот самый, который называет мать «святой женщиной»?
Наташа зажала рот рукой, чтобы не закричать. Макс из комнаты крикнул что-то про планшет. За стеной Лида шуршала тряпками, и Наташа впервые чётко услышала в этом шорохе не просто уборку — она услышала, как кто-то медленно и уверенно перекраивает её жизнь под себя.
Вечером Артём сказал, что мама снова хочет поговорить о коммуналке.
— Ты не против? — спросил он, даже не глядя в глаза. — Ну… чтобы долю твою переписать на всех. Так спокойнее будет.
Наташа рассмеялась — сухо, тихо, будто у неё внутри что-то сломалось. Артём не понял, что смешного.
А Лида уже стояла у дверного проёма — в халате, с платком на голове, как хозяйка дома.
И Наташа поняла — разговор только начинается.
Наташа проснулась рано. Солнце едва пробивалось сквозь старые шторы, которые Лида всё собиралась поменять. В детской тихо посапывал Макс. Наташа встала и долго смотрела на спящего сына — на его закрытые глаза, на нос, который сморщился во сне. В этом доме только он ещё был её.
На кухне Лида уже кипятила воду и раскладывала таблетки по блюдечкам — у неё теперь целый ритуал по утрам: давление, суставы, «сердце прихватило», если вдруг что не по ней.
— Ты чего в халате? — Лида посмотрела на Наташу поверх очков. — Иди Макса буди, он в школу опоздает.
Наташа молча достала кружку, налила себе чаю и присела за стол. Чай был холодный, как и взгляд Лиды.
— Нам поговорить надо, — Лида села напротив, положив ладони на стол, как судья перед приговором.
— Говорите, — Наташа не подняла глаза.
— Артём мне всё рассказал. Про то, что ты его пилишь. Про ипотеку твою. Про то, что ты на работе с утра до ночи — кто семью кормит, а? Ты что думаешь — без тебя развалится всё? — Лида слегка наклонилась вперёд. — Ты за счёт моего сына всё это тянешь. Забыла, что он тебе семью дал?
Наташа поставила кружку, вытерла губы салфеткой. Слова снова застряли в горле. В голове крутилось только одно: «Мой сын». Всегда «мой».
— Я ипотеку тяну, Лида Михайловна. Не вы. И не Артём. — Голос прозвучал тише, чем хотелось.
Лида чуть скривилась, улыбнулась уголками рта.
— Да что ты. Ты думаешь, бумажка твоя тебя спасёт? Квартирка эта. Всё ведь на нём, деточка. А если что — я всегда рядом. — Она положила ладонь поверх Наташиной руки, и Наташа едва не дёрнулась. — Поэтому я и говорю: спокойнее будет, если всё по-человечески оформить. Поровну. Мы ж семья.
Макс вышел на кухню, спросонья протёр глаза.
— Мам, где мой пенал?
Наташа встала, словно её ударили током. Пошла искать пенал, но в голове гулко отдавалось: «Поровну». Лида даже не скрывает — она не гостья, не временно. Она хозяин. Она решила так. Её сын молчит. Значит, согласен.
Наташа помогла Максу надеть куртку. Пока он завязывал шнурки, Лида говорила Артёму, что надо бы к юристу съездить — «пусть бумажки глянет». Наташа слышала каждое слово, даже не глядя на них.
Она шла с Максом до школы, держа его за руку, и чувствовала, что дыхание сбивается — не от холода. На обратном пути купила себе кофе в пластиковом стаканчике и стояла на остановке дольше, чем нужно. Никогда ещё за всё время брака она не чувствовала себя такой чужой в собственном доме.
Вечером она позвонила Кате. Та сняла трубку сразу.
— Всё. Я ухожу, — выдохнула Наташа.
Катя молчала пару секунд, потом спросила:
— Куда?
— Не знаю. Сниму что-нибудь. Макса заберу. Пусть этот музей живёт, как хочет. Сколько можно…
Катя снова молчала. А потом сказала:
— Скажи хоть ему.
Наташа не ответила. Скажи ему? Кому? Артёму? Тому, кто слушает мать больше, чем жену? Тому, кто кивает на всё — лишь бы не шуметь?
Когда Наташа вернулась домой, Артём сидел за столом, Лида заваривала ему травяной сбор — «для нервов». Они оба замолчали, как только Наташа вошла.
Она подошла ближе, положила папку с квитанциями и ипотечными выписками прямо перед ними. Тишина повисла над столом, как тяжёлое одеяло.
— Что это? — спросил Артём, хотя и так всё видел.
— Это всё, что я тяну одна. Ты хоть раз открыл счёт? — Она говорила ровно, спокойно, сама удивилась.
Лида шумно втянула воздух сквозь зубы.
— Тёма, не слушай её. Женщина должна быть благодарна. А она…
Наташа посмотрела прямо в глаза свекрови. И вдруг усталость сменилась чем-то другим — таким холодным и твёрдым, что Лида чуть отпрянула.
— Лида Михайловна, — Наташа подняла папку и постучала ею по столу. — Я ухожу. С Максом. Живите здесь как хотите.
Артём открыл рот, но ничего не сказал. Лида вскинула подбородок — и вот тогда, впервые за всё это время, Наташа услышала в её голосе что-то похожее на настоящую злость:
— Долю перепишешь — тогда и поговорим.
Наташа кивнула. Развернулась. И больше не обернулась.
Приворожила мужа, а тот узнал