Когда Костя предложил переехать в родительский дом на лето, Тоня не сразу поняла, насколько серьёзно он это говорит.
— Ну, чего нам тут жариться в городе, — убеждал он, щёлкая семечки на кухне. — Дом в деревне стоит, пустой. Мама с отчимом в санаторий намылились, два месяца никого. Простор, огород, воздух. Ты ж хотела с Сашкой на свежем посидеть?
Тоня вздохнула. Годовалая дочь засыпала у неё на руках после капризного вечера, и идея вырваться из душного мегаполиса действительно звучала заманчиво. Да и с деньгами в последние месяцы было туго — аренду пока тянули, но откладывать уже не получалось.
— Хорошо, — кивнула она, — но только если это будет наше лето, а не «мы там что-то должны».
Всё началось мирно. Деревенский дом стоял на окраине: просторный, светлый, с верандой и садом. Костин отец умер давно, а мама, Лариса Васильевна, после замужества с Геннадием Николаевичем постепенно отдалилась. Тоня старалась быть вежливой, но отношения с ней никогда не складывались — слишком разными были взгляды на всё: от воспитания до уклада дома.
Но Лариса с Геннадием действительно уехали, оставив записку на холодильнике: «Чувствуйте себя как дома. Пользуйтесь всем. Будем через два месяца!»
Тоня облегчённо выдохнула.
Первые недели прошли почти идиллически: утренние прогулки с Сашей, клубника с грядки, тишина. Костя помогал по хозяйству, строил беседку, подлатал крышу. Но всё изменилось, когда на пороге появились они — Ленка и Олег.
— Привет, родные! — Ленка, двоюродная сестра Кости, обняла его шумно и без стеснения. — А мы тут мимо ехали, решили заглянуть. Всё-таки почти родня.
Олег — грузный, с бесцветными глазами и вечной ухмылкой — стоял рядом с рюкзаком.
— Ночёвку дайте, а то до гостиницы не доехали.
Тоня переглянулась с Костей, но тот только пожал плечами.
— Да пусть остаются. Разок-то.
«Разок» затянулся.
На третий день Олег уже лежал на диване с пультом, в майке и трениках, как у себя дома. Ленка рылась в кладовке, перебирая банки:
— А чо, ваша мама всё это закрывает? Богато. О, огурчики!
С утра они устраивали дегустации, а вечером громко спорили, кто проиграл в карты и кому идти за пивом.
Тоня терпела. Не ругалась. Не замечала. Пока Сашка не проснулась ночью от воплей с веранды.
— Это что вообще было?! — сдержанно, но твёрдо сказала Тоня наутро.
— Да ладно, ну расслабься, — протянула Ленка, жуя варёное яйцо. — Мы ж не навсегда. Вот в пятницу уедем.
Но пятница прошла. Потом суббота. А в воскресенье Ленка заявила:
— Костя, давай там, угли разожги. Мы мясо привезли. Отметим немного.
И снова шум, дым, бутылки на столе, громкий смех. Тоня вышла к ним только затем, чтобы забрать Сашу с веранды в дом.
— Что ты как чужая? — крикнула ей Ленка вдогон. — Тоже посиди, выпей. Мы ж семья!
Тоня не ответила. Она заперла дверь и прижала дочь к себе.
— Кость, нам нужно поговорить, — начала она вечером, когда гости легли спать.
— Только не начинай, — перебил он устало. — Ну правда, чего ты заводишься?
— Потому что это не гости. Это нахлебники. Они даже мусор за собой не выносят! А холодильник — пустой. Ты видел? Всё мясо, сыр, молоко — всё вытянули. Мы в магазин каждые два дня ездим.
Костя молчал. Потом встал.
— Я с Ленкой поговорю. Но ты уж не остро реагируй. Она — не чужая.
Разговор, похоже, закончился ничем. На следующий день Ленка была как ни в чём не бывало. Даже наоборот — принесла с собой подругу, Вику, «на пару денёчков».
Тоня смотрела, как чужие руки берут ложки, достают из духовки её пирог, разливают компот для шумной компании.
А потом Ленка подошла и, будто невзначай, спросила:
— Слушай, а ты ж вроде не работаешь сейчас? А пирожки у тебя огонь. Может, замутим что-то вместе? Я вон Вике покажу, она как раз на кухне вертится. Вместе веселее!
Тоня вышла на улицу, обошла дом, села на ступеньки и долго смотрела на закат. Воздух был липкий и густой, как воск. Ребёнок кричал в доме — его подруга Вика зачем-то трогала игрушки. Она встала, пошла внутрь.
— Всё. Я больше не могу, — сказала она Косте. — Мы уезжаем. Хоть на вокзал, хоть куда. Но я не позволю топтать себя в собственном доме.
— Это мамин дом, — спокойно ответил он. — Мы тут не хозяева.
Эта фраза хрустнула в ней, как сухая ветка.
Она не стала отвечать. Она пошла паковать вещи.
На следующее утро Костя уехал в райцентр — «за досками для крыши» — и не вернулся до вечера. Ленка и Олег хозяйничали как ни в чём не бывало. Подруга их, Вика, устроилась на кухне, жарила оладьи, хихикала, пока Сашка скулила от жары и недосыпа.
— Ой, а что, у вас молока не осталось? — удивилась она, заглядывая в холодильник. — А вчера ж было. Ну ничего, я на воде сделаю, тоже норм.
Тоня ничего не сказала. Просто взяла ребёнка на руки и вышла в сад.
Там, за малинником, она впервые разрыдалась.
— Ты чего это, как чужая? — настиг её голос Ленки, когда та возвращалась к дому.
— Может, потому что чужая и есть? — бросила Тоня, не оборачиваясь.
— Эй, ну не гони, — лениво проговорила та. — Мы ж свои. Вон Олег сказал, давай навес сделаем у калитки. Ты ж сама хотела тень для коляски? Мы с ним смастерим. По-соседски.
— По-соседски — это когда спрашивают, прежде чем лезть, — бросила Тоня и захлопнула за собой дверь.
Вечером она написала подруге в городе:
«Вика, ты не могла бы взять нас на пару дней? Мы тут невыносимо. Не хочу скандалов, просто уехать».
Ответ пришёл быстро:
«Тоня, конечно! Приезжай хоть завтра. У нас на даче, но тепло, место есть».
Тоня с облегчением выдохнула. Впервые за недели у неё был план.
Она поставила будильник на пять утра — хотела выехать до того, как вся эта ватага проснётся. Но Сашка проснулась раньше — с температурой.
Семь утра. Девочка горячая, капризная, отказывалась от воды и кричала, когда Тоня пыталась собрать сумку.
Лекарства почти не осталось. До аптеки — пять километров. На автобус идти — бессмысленно, и погрузить туда ребёнка с температурой, сумкой и коляской — было за гранью возможного.
Она позвонила Косте.
— Я не могу выехать. Саша заболела. У неё жар. Что мне делать?
— Ладно, я сейчас отложу доски и приеду. Подожди немного.
Через полтора часа он был дома. Привёз жаропонижающее, воду, мороженое — бессмысленное, но от души.
— Прости, я не знал, что всё так запущено. Просто… ну это ж Ленка. Я с ней с детства. Мы росли вместе, как брат с сестрой.
— Тогда пусть живёт с ней, — прошептала Тоня. — А я поеду туда, где нас ждут. Не сегодня, не завтра, но поеду.
На третий день Саше стало легче. Она даже засмеялась утром, впервые за долгое время. Тоня, не теряя времени, начала собирать вещи. Костя смотрел на это с заторможенной тоской, будто осознал всё, но поздно.
— Может, я тоже с вами? — неуверенно спросил он.
— Если ты готов оторваться от маминого юбиляра и Ленкиной «почти семьи», — она глянула на него резко, — тогда давай. Но предупреждаю: больше таких историй не будет. Никогда.
Он кивнул. Неуверенно.
Уехать не получилось.
На пороге снова стояли Ленка с Олегом, оба с солнечными рожами и двумя огромными сумками.
— Угадайте, кто вернулся! — воскликнула Ленка, — Мы к вам с подарочками. Там и сыр, и мёд, и, главное — тёща моя хочет вас всех увидеть! Она с машиной, скоро подъедет.
— Мы уже собирались в дорогу, — сказала Тоня сухо. — Саша только болела. Нам лучше вернуться в город.
— А что это ты всё уезжаешь-уезжаешь? — прищурилась Ленка. — Мы ж договорились — как одна семья. Мы тебе и помогли, и в огороде вчера до темноты были.
— Ты воду по клубнике полила — ради фотографии в сторис, — отрезала Тоня. — Я не просила помощи. Я просила — не мешать жить.
Костя стоял рядом, сжав кулаки. В этот момент он сделал шаг вперёд.
— Лен, правда, хватит. Мы не вытягиваем. Вы как на курорт приехали, только за наш счёт. Мама не в курсе, чем вы тут занимаетесь. Но я ей расскажу. А пока — поживите у Олега, у кого угодно, но не у нас.
Тоня вздохнула. Она не ожидала этого. Она уже приготовилась идти одна. Но впервые за всё лето почувствовала — её услышали.
Они ушли.
На полдня. А потом вернулись. С тёщей Ленки и двумя коробками еды.
— Ну вы же понимаете, — сказал Олег, глядя на Костю, — мы ж по-родственному. Мы б это, супчик и пирог с собой прихватим — на дорогу, — кивнул он на холодильник.
Тоня почувствовала, как внутри что-то снова ломается.
Олег стоял с ухмылкой, не убирая руки с дверцы холодильника. Ленка рядом хохотала, будто он сказал нечто гениальное. Тёща её — полная женщина в ярком халате с принтом «розы и лебеди» — между делом вытирала руки о шорты и уже начинала разглядывать полки на кухне.
— Вот, пирог, говоришь? А с чем? — спросила она, открывая крышку формы.
— С капустой и яйцом. Детям делала, — ответила Тоня тихо, но с каменным лицом.
— Да разве ж это пирог, — вздохнула тёща. — Вот у нас в Вязниках так делают, что корка хрустит, а начинка — сочная. Не то что тут.
Костя сжал кулаки. Тоня подошла ближе, встала прямо между гостями и духовкой.
— Хватит. Я не позволю вам разговаривать со мной так в моём доме.
— Ну-ну, — протянула Ленка, — твой дом? Не обижайся, но это ж не твоя собственность, а мамино. Ты тут вообще временно, если на то пошло.
— Да что ты говоришь? — Тоня смотрела ей в глаза, чувствуя, как в груди нарастает жар, похожий на ярость. — Так вот, «временно» или нет, но пока я тут живу, вас тут не будет.
— Ты нам не указ! — отрезала тёща. — Мы по семейной линии ближе, чем ты. Сначала выйди замуж нормально, а потом указывай, кому где стоять!
Саша, испуганно всхлипывая, выглянула из-за косяка.
— Всё. Уходите, — сказала Тоня, не повышая голоса, но голос дрожал. — Немедленно.
— Да мы, может, и уйдём! — взвизгнула Ленка. — Только ты потом не ной, что осталась одна. Вот только поймёшь, кого прогнала.
— Я знаю, кого прогоняю, — тихо ответила Тоня. — И ни разу не жалею.
Они ушли. Шумно. С гремящей посудой, пыхтением и длинными прощальными репликами вроде «и не стыдно!», «тебя ж сюда пустили!» и «да кому ты без нас сдалась!».
Костя сидел на крыльце. Курил. Он почти не говорил весь вечер. Лишь тихо произнёс:
— Прости. Я слишком долго смотрел на это как на норму.
Тоня подошла и села рядом. Они долго молчали.
На следующий день они с Сашей гуляли по саду. Девочка срывала мяту и радостно размахивала ею, как флажком. Костя копался в старой клумбе, пересаживал цветы, говорил, что надо бы осенью привезти розы.
Телефон запищал — сообщение от Ларисы Васильевны:
«Привет! Мы освободились раньше. Будем через два дня. Надеюсь, всё хорошо? Ленка писала, что вы там пироги печёте на всех и весело проводите лето!»
Тоня прочитала вслух. Костя застонал.
— Ну всё, начнётся.
— Да, начнётся, — согласилась она. — Только теперь — по-другому.
Два дня прошли в тревожном ожидании. Тоня привела в порядок кухню, выбросила старые пластиковые контейнеры, перемыла все банки и подписала полки. Костя вымыл пол на веранде, заново прикрепил москитную сетку.
Когда в воротах затормозила машина, Тоня уже держала на руках Сашу, а рядом стоял чемодан.
— Вы куда? — удивилась Лариса, только выйдя из машины. Геннадий таскал пакеты, как будто не слышал ничего.
— На время, — коротко ответила Тоня. — Пока вы не определитесь, кто у вас тут «семья», а кто — обслуживающий персонал.
— Ты чего? Что за тон? Мы ж вам доверили дом! А вон Ленка писала, что вы ссоритесь, не делитесь, суп не даёте даже!
Костя подошёл ближе.
— Мама, не надо. Мы потом поговорим. Но я прошу — не делай вид, будто ничего не было.
— А что было-то? — вскинулась она. — Ленка — наша родня. Они же не просили много. Просто перекантоваться.
— Они жили, как в пансионате. Мы были им кухарками и няньками, — вмешалась Тоня. — А теперь пусть живут у других. Мы не обязаны.
Молчание.
— Мы б это, супчик и пирог с собой прихватим — на дорогу, — вдруг отозвался с крыльца Олег, шагнув из-за угла. — Ленка просила передать.
Тоня посмотрела на него. Долго и внимательно.
— Холодильник пуст. Возьмите хоть совесть. Если найдёте.
Они уехали в тот же вечер. Вика согласилась приютить, а потом и комната у подруги в городе нашлась — временно. Но с тишиной. С дверями, за которыми никто не рылся в вещах. С вечерними молчаниями, где не надо было оправдываться, почему не сварила борщ на всех.
Лето подходило к концу.
Саша выздоровела. Костя подрабатывал удалённо. По вечерам Тоня пекла тот самый пирог — с капустой и яйцом. Только теперь — не на всех, а на тех, кто не просит пирог на дорогу, а приносит с собой — уважение.
А дом остался за спиной.
С вопросами, которые Лариса Васильевна вряд ли будет задавать себе. С Ленкой, которая снова напишет в семейный чат: «Ну я ж говорила, эта ваша городская штучка — с приветом».
Конфликт остался открытым. Но границы были поставлены. Впервые. И, может быть, не в последний.
Родители потребовали, чтобы дочь продала свою квартиру