Ты зачем квартиру на неё оформил, у тебя что - головы нет?

— Я ж на месяц всего, — сказала она. — У вас же комната свободная? Я не мешать. Мне только ночевать. Днем — на дачу.

Тон был такой, будто это она одолжение делает, согласившись пожить с ними. Никаких просьб — только констатация. А через полчаса в прихожей уже стояли два чемодана и клетчатая сумка, набитая так, будто она собиралась не на месяц, а как минимум на сезон.

Лена взяла сына на руки, и он уткнулся ей в шею — за последние месяцы мальчик стал чутким, нервным. Он перестал сам играть, просыпался среди ночи, когда та включала свет в коридоре, и плакал без причины. Лена винила себя: наверное, давила, кричала, уставала, срывалась. Но когда та приехала — она поняла: не она. Сын чутко ловил атмосферу в доме.

Светлана Аркадьевна говорила, что просто помогает. Но Лена всё больше чувствовала — это не помощь. Это контроль. Она будто возвращала себе утраченные позиции.

С того самого момента, как сын женился, съехал, взял ипотеку и стал жить без неё, мать будто потеряла почву под ногами. Теперь она эту почву подминала снова — под себя.

— Ты что, опять лапшу на сковородке жаришь? — бросала она мимоходом. — Ребёнку бы супчика. Куриного. На косточке. Где у тебя кастрюля нормальная?

— Вот, — спокойно отвечала Лена. — Здесь.

— Это ж не кастрюля, а миска. Стены тонкие, как фольга. Всё из-за таких кастрюль у тебя и не получается.

Она «не мешала», но ставила чайник в шесть утра, громко хлопала дверцей шкафчика, когда доставала свою любимую гречку. Она «не лезла», но постоянно комментировала:

— А что это у вас полотенце на одну вешалку с детским? Фу.

— Ой, ты в этих тряпках в полы моешь? Серьёзно? Ужас.

— Телевизор включаете, пока ребёнок спит? Гениально. Мальчику два года, а у вас музыка — как на дискотеке!

Когда Лена пожаловалась мужу, он потупился.

— Ну ты ж знаешь, у неё характер… Она просто хочет как лучше. Ты потерпи. Она стареет, ей тяжело одной.

Сашу Лена любила. Любила — или уже просто помнила, как любила. Он был ласков с сыном, старался. Приносил домой продукты, сам выносил мусор, и по выходным мыл полы. Но между ними теперь стояла его мать. Как бетонная стена — глухая, чужая, и при этом непрошеная.

— Мы же договаривались, что она только на месяц, — тихо напомнила Лена через пару недель.

— У неё крыша в бане течёт. Рабочих не найти. Ну не гнать же её на улицу, — отмахнулся он.

Потом был эпизод с креслом. Лена купила его в «Хоффе» — тёплое, серое, мягкое. На него откладывали почти полгода. Там она кормила сына, читала книги, спала иногда, когда не было сил дойти до кровати. Она его очень любила.

— Вот это? — фыркнула свекровь. — Ужас какой. Барахло.

Через пару дней кресло стояло на лестничной площадке.

— Оно мешало, я убрала. И вообще — место под сушилку нужно. Внука сушить надо, не книги читать!

Саша только вздохнул.

— Мам, ну ты зря, — тихо сказал он, но в квартиру кресло так и не вернул.

Флешбек тянул Лену назад — в первое знакомство. Тогда она была наивна. Казалось: главное — быть вежливой, терпеливой, принимать человека, ведь это же мать мужа. А она-то принимала. Дарила ей духи, звала на дни рождения. Даже выслушивала часами рассказы о том, какие у Саши были девочки «до неё».

— Светлая была такая, Наташка, помнишь, Саш? Училась в меде. Вот ты бы с ней, Лен, нашла общий язык. Она очень воспитанная была.

И ведь тогда Лена только улыбалась. Молча.

Теперь молчать становилось всё труднее. Особенно — после эпизода с кредиткой. Светлана Аркадьевна заявила:

— Мне Саша разрешил. Просто в аптеке надо было. Ты не волнуйся, я всё верну.

— А Саша тебе и PIN-код дал? — спросила Лена.

— Ну а что такого? Это ж общая семья, вы ж муж и жена. Чего ты начинаешь?

Лена тогда сказала: нет. Не трогайте наши карты, пожалуйста. Мы ведём бюджет отдельно. У нас своя система.

На что свекровь ответила обиженным тоном:

— Да-да, я поняла. Вы теперь семья, а я — посторонняя. Можете и выгнать.

И Саша потом сказал:

— Ну чего ты так? Ты же знаешь, она всё близко к сердцу…

Лена снова замолчала. Снова проглотила. Но начала записывать всё, что происходило. Просто чтобы не забыть. Не свихнуться. Чтобы в один момент — показать. Или напомнить себе: ты не сумасшедшая. Это правда — невыносимо.

Почти каждый вечер Лена смотрела на входную дверь. Представляла, как встает, берет сына за руку, выходит в подъезд, вызывает такси — и уезжает. Куда? Неважно. К подруге. В гостиницу. Просто прочь отсюда. Из этого затхлого, шумного, «чужого» дома.

Но не уходила. Потому что ипотека была общая. Потому что детский сад ждали еще два месяца. Потому что Саша, несмотря на всё, был родным. Или когда-то был. И ещё — потому что надеялась: всё-таки съедет. Обещала ведь.

— Мне уже лучше, — говорила свекровь в телефон. — Ещё неделя-две, и поеду.

Но неделя шла за неделей, и она не уезжала.

Однажды Лена застала её в их спальне. Она сидела на кровати и перебирала вещи в выдвижном ящике комода.

— А что ты здесь делаешь? — с трудом сдерживая голос, спросила Лена.

— Да ищу крем для суставов. Помнишь, ты мне давала? Я подумала, может, тут лежит.

— Это наши личные вещи.

— Ой, да не начинай. Ничего страшного. У тебя что, секреты от меня?

Потом она вышла, громко хлопнув дверью. А через час Саша зашёл в комнату с кислым видом.

— Мам сказала, ты на неё наорала…

— Я не орала. Я просто не понимаю, почему она роется в наших вещах.

— Да она просто искала что-то. Ей тяжело, она не со зла…

Это «ей тяжело» звучало каждый день. Словно её усталость обесценивалась, потому что другая устала сильнее.

Саша всё чаще приходил с работы угрюмый. Лена чувствовала — он выгорает. Молчит за ужином. Играет с ребёнком, не глядя в глаза. Садится за ноутбук и не слышит, как она зовёт. Один вечер он просто не пришёл. Написал СМС:

«Задерживаюсь. У коллеги ДР. Не жди.»

Она ждала. А потом вымыла посуду, уложила сына, пошла в душ и услышала за дверью разговор. Тихий, напряжённый.

— …ну не говори ей пока.

— Я не могу так, мам.

— Значит, она тебя не понимает. Женщина должна чувствовать, когда мужчине тяжело.

Лена вышла из ванной, завернувшись в полотенце. Они замолчали. Саша быстро прошёл мимо. Светлана Аркадьевна пожала плечами и пошла на кухню. Как будто ничего не было.

Через несколько дней Лена отвела сына к подруге. Решила проветрить голову. Поехала в торговый центр — не за покупками, а просто походить. Там, среди манекенов, кофе на вынос и рекламы скидок, она дышала свободно. Телефон она достала, только когда вернулась в метро.

Пять пропущенных от Саши. Три — от свекрови. Сообщение:

«Твоя собачка в тапки нагадила. Надеюсь, ты хоть на этот раз скажешь ей “извини”!»

Потом голосовое от мужа:

— Ты серьёзно? Ты ушла на целый день и не сказала, где ребёнок? Мама уже хотела в полицию звонить. Ты в своём уме?

Лена почувствовала, как мир снова сжимается. Она сделала глубокий вдох и нажала на «вызов».

— Саш, я оставила сына у Наташи. У твоей бывшей однокурсницы. Которая — да, — «воспитанная» и «светлая». Только потому, что ты не дал мне вариантов. А сейчас у меня будет один вопрос: ты со мной или с ней?

Молчание.

— Саш?

— Я не хочу выбирать.

На следующий день он уехал. Сказал, что ему нужно подумать. Взял ноутбук, рюкзак и вышел. Обнял сына. Лену — нет. Она закрыла за ним дверь — и впервые за долгое время в квартире стало тихо.

Свекровь вышла из комнаты с видом мученицы.

— Я знала, что так будет. Твоя истеричность и давление… Зачем ты вообще рожала, если не можешь управлять собой?

Лена смотрела на неё — и внутри всё гудело. Накатывало так, что пальцы дрожали. Хотелось кричать, швырнуть что-нибудь. Но она просто прошла мимо и ушла в спальню.

Через неделю Саша вернулся. Сильно похудевший, с кругами под глазами. Принёс цветы. Сказал:

— Прости. Я подал документы на размен.

— На что? — не поняла Лена.

— Мама продаёт дачу. Покупаем ей студию. В соседнем доме. Она согласна.

— А деньги?

— Ну… у меня же есть доля. Я оформил…

Он не договорил.

Лена побледнела.

— Что ты оформил?

— Ну ты же знаешь, у меня там доля, — начал он, будто заранее оправдываясь. — Когда отец умер, квартира перешла мне и маме. Потом ты настояла, чтобы мы брали ипотеку — и, чтобы маму не бросать, я её долю в новой квартире сразу учёл. Тогда же договорились…

— Мы ничего не «договорились». Ты сказал, что оформим пополам, на нас с тобой, — перебила Лена. В голове звенело. Она не чувствовала рук, губы онемели.

— Так и есть. Но чтобы мама не осталась с носом — мы при покупке всё сделали через договор дарения. Я оформил свою долю на неё. На время. Чтобы она могла продать её и купить себе жильё. Иначе банк бы не дал одобрения на студию.

Слова звучали как из глубины тоннеля.

Он оформил свою долю на мать.

Ту самую долю, что вместе с Лениной составляет всю квартиру.

Он теперь в ней никто.

А значит — она осталась жить с матерью своего мужа в квартире, которую он ей подарил.

— Я думал, ты поймёшь, — тихо добавил он. — Это же временно. Пока не продадим…

Лена села. Аккуратно. Потому что ноги подкашивались.

— А если она не продаст?

— Продаст. Я с ней поговорю.

— Поговори прямо сейчас. При мне.

Светлана Аркадьевна вошла с чайной кружкой. Увидела их — и уселась в кресло, как хозяйка. Слова Саши встретила спокойно.

— Ну конечно. Продавайте. Я только рада. Жить с вами стало невозможно.

— Мам…

— Ты думаешь, мне легко? Я тут как на пороховой бочке. Она со мной не разговаривает, в глаза не смотрит, ребёнка мне не даёт. А я-то, по-твоему, кто?

— Ты собственник. Теперь — единственный.

— Я мать, Саша. А не вещь, которую можно выставить на продажу. И между прочим, ты сам подписывал бумаги. Ничего без твоей воли я не делала.

Саша потом несколько дней жил у друга. Звонил редко. Писал только: «держись» и «я всё улажу».

Лена не отвечала. У неё было ощущение, что все звонки — из параллельной реальности. Где кто-то другой — женщина, наивная, добрая, терпеливая — позволила у себя на глазах превратить её дом в гостиницу, а семью — в фарс.

Ей не хотелось мстить. Не хотелось скандалов. Хотелось выйти — без истерик, без крика, без позора.

Она сходила к юристу. Тот сказал прямо:

— Всё сложно. Но если докажем, что оформление доли было формальностью, суд может признать договор мнимым. Особенно если есть переписки, документы, свидетельства того, что вы оба оплачивали ипотеку.

Она принесла всё. Скриншоты переводов, чеки, старые разговоры, даже голосовые сообщения. Юрист сказал: да, шансы есть. Но это будет долго. И нервно. Возможно — не в вашу пользу.

— А если я просто уйду? — спросила она.

— Тогда вы откажетесь от части имущества.

— А сына?

— Сын — с вами.

— Тогда всё остальное — неважно.

Когда Саша наконец пришёл, у неё был собран чемодан. Не в истерике, не на эмоциях — продуманно. Документы, вещи сына, немного одежды. Остальное — потом. Или никогда.

Он стоял в дверях, растерянный.

— Я не знал, что всё так выйдет. Я просто хотел, чтобы всем было хорошо.

— Всем, кроме меня, — спокойно сказала Лена. — Но я больше не буду в этом участвовать. Ни в попытках примирить вас, ни в спасении того, что уже давно разрушено.

Он потянулся к сыну. Ребёнок прижался к Лене.

— Ты забираешь его?

— Нет. Я просто ухожу с ним. Я не «забираю». Он — не вещь. А ты — не жертва. Ты сделал выбор. Сам. Оформив на свою мать квартиру, где мы жили как семья.