Когда Вере Николаевне пришлось переехать к дочери «ненадолго», всё казалось временным — и сложенные в углу сумки, и походные коробки под телевизором, и даже матрас, который днем прислоняли к стене в маленькой комнате. Она часто повторяла соседке, что ненавидит быть в тягость. Но каждый раз, когда дочь Лена просила маму «может, пока к сестре?», Вера Николаевна тяжело вздыхала и прикладывала руку к виску — давление, мол.
Зять Артём терпел. Он никогда не любил споры. Когда-то ему казалось, что у них с Леной всё получится — ипотека выплачивается, дочка в садике, он стабильно на работе, Лена иногда подрабатывает из дома. Но вместе с Веры Николаевной в двухкомнатную квартиру тихо въехало что-то ещё — ощущение, что теперь всё под контролем, только не у него.
Поначалу Вера Николаевна и правда старалась не лезть. По крайней мере так она говорила. Но стоило Артёму поставить свою любимую гитару в угол спальни, как она мимоходом замечала: «Места тут и так кот наплакал, ещё и это барахло… Ну, тебе виднее, конечно». И улыбалась устало.
Артём привык к её интонациям быстро — всё вроде и сказано мягко, но в воздухе оставался осадок. Лена, конечно, ничего не замечала — она с утра убегала в коворкинг или к подруге «для смены обстановки». Вера Николаевна сетовала: «Не женщина, а ветер. Семья дома, она где-то летает». И смотрела при этом на Артёма так, словно всё это — его упущение.
Спать Вера Николаевна устроилась в детской, рядом с раскладным креслом. Дочка Полина спала с родителями. Артёму это не нравилось, но он молчал — Лена сказала, что так хоть бабушка отдыхает, а Полине с ней тесно. Вечерами, когда он хотел поговорить с женой, обсудить кредиты, садик, Полина всё слышала. Или Вера Николаевна заходила с кружкой чая: «Вы тут шепчетесь, а я одна как сирота. Хоть посижу».
Артём вспоминал, как три года назад сидел с Леной на скамейке перед ЗАГСом — они обсуждали, как будут всё строить сами. Её мама тогда казалась ему энергичной женщиной, которая всё время занята своими делами. Он тогда и подумать не мог, что у этой энергии нет границ.
Первый серьёзный укол случился, когда Вера Николаевна нашла Артёма на кухне с калькулятором — он проверял, как погасить часть ипотеки досрочно. Она села напротив и сказала тихо:
— Ты бы лучше с Полиной погулял. Лена опять одна всё тащит. Ты вечно с этими циферками.
— Я считаю, как нам выгоднее, — объяснил он, стараясь не раздражаться.
— А что считать-то? Всё равно всё на моей Лене. Ты хоть понимаешь, сколько я трачу на лекарства? Если бы я у вас не жила, вы бы сейчас еле сводили концы с концами.
Он молча выключил калькулятор. Лена пришла поздно и не захотела слушать, что мама снова его уколола. Она быстро переоделась и легла к Полине.
— Мамина правда своя, у тебя своя. Не начинай, Артём, — устало сказала она.
Он тогда впервые подумал, что эта временная жизнь уже давно стала постоянной. Но вслух ничего не сказал — по опыту знал: любой разговор с Леной оборачивается обидой и тишиной.
А на следующий день Вера Николаевна открыла шкаф и нашла в нём мешок со старыми куртками Артёма. Без спроса выставила мешок в подъезд — «пусть люди возьмут, а то что хлам хранить».
Артём долго смотрел на пустую полку и впервые за долгое время почувствовал, что у него в собственном доме ничего нет своего.
После того случая с куртками Артём понял, что ничего выбрасывать или передвигать в доме нельзя — всё уже под надзором. Он пробовал поговорить с Леной, спросить прямо: «Почему твоя мама распоряжается моими вещами?» Лена пожала плечами и тихо ответила:
— Ну ты же сам хотел место освободить. Ты всегда жалуешься, что шкаф забит.
Он смотрел на жену и не узнавал её. Эта усталость в голосе, вечные отговорки, взгляд, который ускользает — всё это было не похоже на ту Лену, с которой он смеялся ночами, когда только переехали в эту квартиру и спали на матрасе под балконом. Тогда он считал, что ради неё он готов хоть снимать однушку всю жизнь, лишь бы их никто не учил жить.
Но теперь учат. Каждый день.
Вера Николаевна облюбовала кухню так, будто она всегда была её. С полок пропали Артёмовы любимые специи — «зачем эта химия, всё должно быть натуральное». В холодильнике вместо банок с пивом — банки с вареньем и неизвестные коробочки с таблетками. Кухонный стол всегда завален какими-то квитанциями или упаковками от лекарств. Она любила сидеть на табурете у окна и перебирать счета — тихо бубня, что «всё нынче дорого, всё на ней».
Артём старался позже возвращаться с работы. После семи Вера Николаевна укладывала Полину, но вместо тишины из детской слышались её тихие жалобы:
— Папа твой всё время на работе. Бабушка вот всегда с тобой.
Полина стала спрашивать у Артёма: «Пап, а ты почему нас не любишь?» — и это било сильнее всего.
Лена уходила всё чаще. Сначала — по делу: встретиться с подругой, посидеть в кафе, поработать в библиотеке. Потом Артём начал замечать, что эти «дела» растягиваются до позднего вечера. Вера Николаевна то и дело вздыхала:
— Леночка у меня — птичка. Улетает, а гнёздышко кто держит? Я вот держу. А ты? Ты только деньги считаешь.
В один вечер Артём не выдержал. Он тихо закрыл за Леной дверь, развернулся к Вере Николаевне и сказал прямо:
— Вы бы могли хотя бы раз сказать «спасибо» за то, что я вас у себя держу? Вы у меня дома, между прочим.
— У тебя? — переспросила она с такой обидой, что он едва не осёкся. — Это всё Ленино. Ты бы без неё где сейчас был? В общаге?
— Кредит мы вместе брали. И выплачиваем вместе.
— А кто помог на первый взнос? Я! — Она ткнула пальцем в грудь. — Я свою дачу продала, чтобы вы не жили, как нищие! А теперь я тут, выходит, лишняя?
Он знал этот приём — демонстративная обида. Но когда она вдруг приложила ладонь к сердцу и тяжело выдохнула, он растерялся. Он видел это и раньше — у Веры Николаевны всегда находился повод пожаловаться на давление, сердце, спину.
Она ушла к себе в комнату и громко хлопнула дверью так, что Полина проснулась и заревела.
Потом была бессонная ночь, ссора с Леной на кухне шёпотом — Лена всё повторяла: «Мама старая, ну куда ей? Она только к тебе душой тянется». Артём смотрел на жену и понимал, что она всё ещё девочка, которая боится остаться плохой дочерью.
Следующим утром он встал раньше всех и уехал в гараж. Старый «Форд», которому он уделял время по выходным, вдруг стал его единственным убежищем. В машине он сидел с термосом кофе и звонил другу Косте — Костя слушал его молча, а потом говорил простое: «Снимай хату и живи отдельно». Но Артём не мог. Он слишком цеплялся за Полину. Он знал: если он уйдёт — Вера Николаевна врежется в их жизнь ещё глубже.
Через неделю случилось ещё одно — вроде бы пустяковое, но ключевое. Артём с получки купил Полине новое кресло для детской. Хорошее, с подлокотниками, с мягкой обивкой. Принёс, собрал — Полина была в восторге. А Вера Николаевна вечером зашла, поджала губы и бросила:
— Деньги бы ты лучше в дом вложил, а не в эту игрушку. У вас балкон весь прохудился, а он кресла покупает.
Артём тогда едва удержался — не хотел, чтобы Полина слышала. Но внутри всё треснуло окончательно. В ту ночь он впервые вышел на балкон и закурил. Сигареты он бросил ещё до свадьбы — тогда он обещал Лене, что «завязал навсегда».
На балконе было сыро, с улицы доносился лай дворовой собаки, а за спиной — тихий гул холодильника. И где-то за стеной он слышал, как Вера Николаевна шепчет дочери: «Дочка, ты только держись. Он у тебя всё равно ничего не понимает. Мужик — что с него взять».
Артём смотрел в окно и понимал: если он не выдохнет этот гул, однажды он не выдержит совсем.
После той ночи с сигаретой Артём понял: если не сказать вслух — сгорит изнутри. Он стал чаще оставаться на работе, брал смены, которые мог бы не брать, лишь бы возвращаться, когда Вера Николаевна уже спала. Но дома всё равно ждали холодные слова и взгляды мимо. Лена почти перестала касаться его рукой — будто он и правда стал чем-то лишним, вроде старой кастрюли, что Вера Николаевна однажды выкинула «за ненадобностью».
В какой-то момент он попробовал схватиться за самое больное — за Полину. Решил: раз с женой не поговорить, поговорит с дочкой. Забрал её из садика раньше, купил мороженое, сел с ней на лавочке во дворе. Полина жевала рожок и с серьёзным видом слушала его странные вопросы: «А ты любишь, когда бабушка у нас живёт? А ты хочешь, чтобы папа был всегда рядом?»
Полина кивала, мороженое капало ей на куртку, она смеялась и тёрла рукавом. И он понял: он не сможет уехать один, бросить всё. Только ради неё он всё ещё ходит по этой квартире и терпит чужие руки в своих вещах.
Но в ту же ночь Вера Николаевна нашла повод для новой сцены. Он открыл банковское приложение на ноутбуке и увидел перевод — Лена перечислила матери пять тысяч. Просто так. Без обсуждения.
— Ты понимаешь, что у нас коммуналка скоро, садик, кредит? Ты зачем ей переводишь молча? — шептал он, но Лена упрямо стояла у стены, будто за ней можно спрятаться.
— Мама сказала, что таблетки кончились. Что я, по-твоему, должна была сделать?
— Пусть бы спросила у меня! Или ты! Это наши деньги, Лена.
Она смотрела на него так, будто он что-то отбирает у ребёнка.
— Ты бы лучше подумал, почему она вынуждена просить! Ты всегда всё считаешь!
Сквозь их спор скользнула тень — в дверях стояла Вера Николаевна. Она слушала их молча, потом медленно вздохнула, прижала ладонь к сердцу и выдохнула:
— Я вам тут только мешаю. Пойду к Светке на диван, раз уж такая история.
Светка — младшая сестра Лены — жила на другом конце города, в однушке с двумя детьми. Артём знал, что туда Вера Николаевна ехать не собирается. Это было всё тот же приём — показать, что она, старая, лишняя и никому не нужная.
Лена рванулась к матери, обняла её, приговаривая: «Ну что ты, мамочка, ну что ты…»
Артём вышел на лестничную площадку, сел на холодную ступень и закрыл лицо ладонями. Сквозь приоткрытую дверь слышал, как обе женщины шепчутся, вздыхают, успокаивают друг друга. В этом шёпоте не было места ему. И он это понял.
На следующий день он сказал Лене: «Я съезжаю. Найду комнату. Полину заберу к себе по выходным». Она смотрела на него, как на предателя.
— Ты бросаешь нас.
— Я ухожу от твоей матери. Не от тебя.
— Ты уходишь от всего.
Они сидели друг напротив друга, между ними стоял грязный стакан с недопитым чаем — кто-то из них оставил его ещё с утра. На кухне было сыро и тесно, будто чужая квартира.
Вера Николаевна не сказала ничего. Только поздно вечером, когда Лена заперлась с Полиной в спальне, она тихо подошла к нему в коридоре.
— Всё равно ты вернёшься, — сказала она и посмотрела поверх его головы, будто он был пустым местом.
А он тогда не ответил. Смотрел, как она поправляет на крючке своё серое пальто, чуть дёргает шарф и, не глядя на него, уходит на кухню.
Через неделю Артём снял однушку в старой хрущёвке. Впервые за долгие месяцы он проснулся от того, что в квартире была тишина. Никаких шёпотов за стеной. Никаких звуков кастрюль и жалоб о таблетках. Только он, скрипящий пол и его собственное дыхание.
В первый вечер, когда он забрал Полину к себе — надули вместе матрас, заказали пиццу, смотрели мультики. Полина смеялась, засыпая у него под боком. А он сидел и думал: он готов терпеть всё, лишь бы вот это — её ладошка в его руке — осталось у него.
А дома, где всё ещё стоял недопитый чай и пахло таблетками Веры Николаевны, Лена сидела за столом. Она слушала, как мать на кухне, укрывшись старым пледом, снова тихо жалуется, что давление скачет.
И только однажды ночью, когда Лена закрыла ноутбук, встала и подошла к дверному проёму, она услышала, как мать устало бормочет в пространство — тихо, почти шёпотом, чтобы не слышала дочь, но Лена услышала:
— Мне бы тишины немного, а не этих разборок каждый вечер, — устало сказала тёща.
Родне сказать последнее «Прощай!»