Когда Лена впервые переступила порог этой квартиры, она ещё верила, что всё можно уладить разговорами и терпением. Своё жильё они с Серёжей купили три года назад — однушка в панельной девятиэтажке, ипотека на двадцать лет, но зато своё гнездо. Лена тогда считала: если уж выкрутились с первоначальным взносом и ремонт сделали, то дальше всё пойдёт только лучше.
Тёща у Серёжи не было, отца он почти не помнил. Осталась только мать — Валентина Петровна. На момент свадьбы она жила в стареньком доме на окраине города. Дом требовал капитального ремонта, но Валентина Петровна вцепилась в него, как в память о муже. По крайней мере, так она говорила.
Сначала Лена пыталась с ней сблизиться — приглашала в гости на обеды, дарила шарфики, звала с ними в Тверь на выходные, где жила её подруга. Валентина Петровна тогда отнекивалась — мол, возраст не тот по музеям бегать. А через полгода после свадьбы Серёжа с Леной поняли, что зря наивно надеялись на лёгкие отношения.
Случилось всё буднично. В доме у Валентины Петровны потёк стояк, прорвало трубу в ванной — весеннее наводнение в отдельно взятом частном доме. Серёжа за пару дней организовал слесаря, купил трубы, но всё это было временным решением. Когда Лена спросила, не дешевле ли матери перебраться к ним на пару недель, чтобы нормально всё починить, Серёжа, не глядя на неё, сказал: «Наверное, так и надо. Ну, а куда ей ещё?»
Вечером Валентина Петровна привезла два огромных чемодана и три хозяйственных сумки. Лена тогда даже посмеялась: «Мам, вы как будто навсегда». Свекровь усмехнулась, посмотрела на сына и сказала: «В хозяйстве всё пригодится. Я ж не чужая».
Поначалу Лена пыталась не замечать, как Валентина Петровна переставляет вещи на кухне. Сначала она убрала чайник с подставки — мол, ближе к плите удобнее. Потом перенесла Ленины специи на верхнюю полку — «чтоб ребёнок не дотянулся» (какой ребёнок, если они только собирались подумать о малыше?). Потом началась история с холодильником. Лена всегда любила, чтобы полки были подписаны — молочка, овощи, мясо. Валентина Петровна считала это «дурью молодой».
На третью неделю Лена заметила, что свекровь стала хранить в холодильнике какие-то банки с супами, варёной картошкой и холодцами, которые сама же потом и выбрасывала. Лена однажды набралась смелости спросить: «Зачем столько?» На что Валентина Петровна обиженно развела руками: «Ну ты ж сама работать ходишь! Кто ж тебя кормить-то будет?»
Серёжа тогда отмахнулся: «Лен, ну пусть человек помогает. Ты ж сама говорила — работаешь допоздна». Лена промолчала. Ей вдруг стало стыдно за своё раздражение.
Через месяц выяснилось, что трубу-то так никто и не собирается менять. Валентина Петровна говорила: «Да у меня там полфундамента сгнило, куда мне одной». Лена пыталась завести разговор, что, может, проще дом продать, взять комнату в нормальном доме поближе, но Серёжа тут же отводил глаза: «Не лезь пока, Лен. Это мать, ей виднее».
Так Лена оказалась у себя дома гостем, который всё время натыкается на чужие сумки. В коридоре стояла Валентинина раскладушка — спальню она уступила сыну с невесткой, но вечерами всё чаще приходила туда сама — с чашкой чая и телевизионным пультом.
Иногда Лене казалось, что если бы Валентина Петровна могла, она бы спала прямо посередине их кровати.
Лена старалась не смотреть, как свекровь раскладывает по шкафам свои вещи. Вроде мелочь — ночная сорочка, старый махровый халат, лекарства в ящике с их документами. Но Лена всё чаще ловила себя на том, что шёпотом матерится, открывая ящики на кухне: соль снова не там, кастрюля с супом на передней конфорке, а её любимая форма для запекания бесследно исчезла.
Вечером она завела разговор с Серёжей — прямо в спальне, пока Валентина Петровна смотрела новости в зале:
— Ты говорил, что это на две недели. Прошло три месяца. Мы что теперь все втроём здесь?
Серёжа смотрел в телефон:
— Лен, ты ж сама хотела помочь. Куда ей? Дом гнилой. Там жить нельзя.
— Так пусть продаёт. Возьмём ей комнату или студию. Ты сам говорил — если что, в кредит поможем.
— Ну ты понимаешь, как она на это отреагирует? — Серёжа поднял глаза. — Ты хочешь, чтобы она подумала, что мы её выгоняем?
Лена не нашла слов. Она вдруг поняла, что Серёжа не будет ничего решать. Он вообще ничего не решает — он пережидает.
Через неделю Лена купила себе новый чайник — прежний Валентина Петровна зачем-то отдала соседке по даче. Купила форму для запекания — старая нашлась на балконе под тряпками. Она думала, что это самое неприятное, но ошиблась.
Однажды в обед Лена пришла домой пораньше — у неё болела голова. Она открыла дверь и сразу услышала голос Валентины Петровны за стенкой:
— Ну вот ты мне скажи, Анют, ты бы так смогла? Она же его держит на коротком поводке! Да, сама зарабатывает — ну и что? Женщина должна дома быть! А то вот сидит до восьми в офисе, а Серёжа приходит — всё сам. Мне жаль его, честное слово. Я за него всю жизнь…
Лена стояла в коридоре и слышала каждое слово. Валентина Петровна говорила с соседкой Анютой, той самой, что постоянно просила у Лены «чайку перехватить». Видимо, сегодня чай был с бонусом — обсуждением молодой хозяйки.
Лена тихо зашла в комнату, переоделась, легла в спальне и закрыла глаза. Голова гудела, как трансформатор. Серёже она ничего не сказала.
В тот же вечер Валентина Петровна устроила «разговор по душам»:
— Леночка, ты не обижайся, но я вот подумала: ты всё работаешь, работаешь, а как же дети? Серёжа так хочет сына. Или дочку. Я бы помогла! Ты ж понимаешь, я пока живая, всё для вас!
Лена кивнула — у неё не было сил что-то отвечать. Она знала: стоит только возразить — Серёжа опять встанет посередине. Лучше промолчать.
Через две недели они с Серёжей впервые всерьёз поссорились. Лена предложила свекрови оплатить обследование дома — «пусть специалисты посмотрят, может, и не так всё плохо». Валентина Петровна всплеснула руками:
— Ты что, хочешь, чтобы меня бульдозером снесли? Да ты вообще кто такая, чтобы мой дом трогать?!
Серёжа пытался шутить, что «девочки, ну не начинайте», но Лена уже не смеялась. Она понимала: эта квартира теперь для Валентины Петровны не просто запасной аэродром — это её новый дом, который она собирается обустроить под себя.
На следующий день Лена уехала ночевать к подруге. Вернулась поздно вечером. В спальне на подушке лежала записка от свекрови: «Не думала, что ты такая неблагодарная». Больше в той квартире Лена чужих записок не находила — но начала всё чаще замечать, что её труды дома куда-то утекают сквозь пальцы.
Она мыла полы — и через час Валентина Петровна тащила из кладовки старый ковёр: «На полу холодно, я застелю». Лена стирала бельё — свекровь вытаскивала простыни ещё влажными, развешивала по батареям. В холодильнике появлялись новые контейнеры с едой, которые никто не ел.
Серёжа всё чаще задерживался на работе. Иногда он приходил поздно вечером, тихо раздевался и ложился спать, почти не глядя на жену. Лена ложилась к стене и слышала, как за дверью скрипит раскладушка — Валентина Петровна не спала допоздна.
Однажды ночью Лена сидела на кухне с кружкой чая. Она смотрела в окно и думала: а если завтра она просто уйдёт? Снимет однушку где-то на окраине и заберёт с собой хоть что-то своё — своё пространство, свои привычки, своё молчание, которое никто не будет перешёптывать по телефону с соседкой Анютой.
Она сидела, прижимая горячую кружку к груди, и не знала — хватит ли у неё сил действительно встать и уйти.
Весна в этом году началась с сырости и мокрого снега, который налипал на окна Лениных надежд. Она вставала раньше всех — наливала себе кофе в новую кружку (старую Валентина Петровна «разбила нечаянно»), ставила будильник на час раньше только ради того, чтобы успеть немного побыть одна.
Серёжа теперь дома почти не ел. Валентина Петровна говорила соседке по телефону, что «сын у неё на работе ужинает, потому что дома не доедает» — Лена слышала это сквозь приоткрытую дверь кухни. Слышала, но молчала. Она больше не пыталась спорить.
В какой-то момент Лена начала ловить себя на том, что считает дни — сколько Валентина Петровна уже живёт у них. Семь месяцев. Полгода и ещё немного сверху — и всё это время жизнь напоминала крошечную комнату с узким окном и шкафом, забитым чужими вещами.
Однажды вечером Лена принесла домой пакет с продуктами. На кассе она думала о том, что их зарплаты еле хватает — ипотека, коммуналка, еда на троих. Серёжа за этот год дважды занял у друзей на «непредвиденные расходы». Лена отдала свой небольшой вклад, который держала на чёрный день. Чёрный день оказался растянутым на месяцы.
Валентина Петровна сидела на кухне и перебирала свои таблетки:
— Ты что опять купила это молоко? — с упрёком спросила она. — Я ж сказала, мне то не подходит. Я всё равно потом своё беру.
Лена положила пакет на стол, не глядя на неё.
— Купишь своё — значит, своё и пейте.
— Что ты сказала? — свекровь чуть привстала.
Лена посмотрела ей прямо в глаза:
— Я сказала — если вам что-то не подходит, купите за свои. Я больше кормить всех не обязана.
Валентина Петровна фыркнула:
— Ну вот и попёрло. Ты гляди, Серёжа узнает, как ты тут хозяйничаешь.
— Пусть узнает, — Лена кивнула. — Я с ним тоже поговорю.
В ту ночь они с Серёжей поругались так, как ещё никогда не ругались. Лена говорила тихо — голос срывался на шёпот. Серёжа сначала молчал, потом срывался:
— Что ты хочешь? Чтобы я мать на улицу выгнал?!
— Я хочу, чтобы ты понял: мы так не можем. У нас нет своих стен. Нет денег. Нет будущего. Ты дома гость.
— Значит, ты хочешь жить одна?!
Лена впервые посмотрела на него так, будто видела впервые:
— Наверное, да. Если ты считаешь, что по-другому никак.
Через три дня Лена собрала чемодан. В нём были вещи, документы, ноутбук и коробка с семейными фотографиями. На кухне стояла Валентина Петровна, скрестив руки на груди. Серёжа ушёл «прогуляться, чтобы не видеть этот цирк» — так он сказал, хлопнув дверью.
Лена обулась молча. Валентина Петровна смотрела, не отводя взгляда. На губах у неё играла почти незаметная улыбка. Она шагнула ближе, коснулась пальцем чемодана и тихо сказала:
— Ну что, хозяйка, к кому теперь с чемоданом пойдёшь?
Лена не ответила. Она только выдохнула — и услышала за дверью, как щёлкнул замок.
Именно из-за тебя она ушла, — сказал отец про мачеху (2)