Роза поставила чайник и присела у окна. За стеклом — унылый октябрь, ранние сумерки, мокрые ветки деревьев прилипают к фонарным столбам. Ни ветра, ни движения — просто стылая, промозглая тишина. И внутри — такая же пустота.
В пятьдесят четыре года Роза думала, что знает о жизни всё. Выросла в советском дворе, пережила перестройку, вырастила дочь одна — после того, как муж, прожив с ней семь лет, ушёл к молоденькой практикантке из поликлиники.
Тогда Юле было четыре. Сейчас дочери двадцать девять, живёт в соседнем городе, приезжает редко — работа, семья, своя жизнь.
А у Розы — аптека на первом этаже панельной девятиэтажки, дом-работа-дом уже пятнадцать лет. Квартира родительская, двушка в старом доме, зато своя, без ипотек и кредитов. Привычная тропа, тихая жизнь, спокойная старость — так она думала, пока три года назад судьба не столкнула её с Толиком.
Он пришёл в их аптеку за валидолом, высокий, сутулый, с потрескавшимися руками и усталыми глазами. Спрашивал, что дешевле — пенсия маленькая. Разговорились. Оказалось — приехал в город на заработки, строит дачи в пригороде.
Шестьдесят лет, разведён, детей нет. Жил в вагончике на стройке, но холода начались, а отопление барахлило.
— А где теперь? — спросила она тогда, сама не зная зачем.
— Да снял угол у бабки одной. Комнатушку с кроватью — мне много ли надо.
В тот день она сама себе удивилась — пригласила его на чай. Просто так. От одиночества, наверное. Он пришёл с пачкой печенья и смущённой улыбкой. На следующий день принёс букет рябины — красные гроздья на фоне первого снега.
А через месяц остался насовсем.
Толик оказался мастером на все руки. Перестелил полы в одной комнате, заменил смеситель на кухне, повесил книжные полки в комнате. И что-то оттаяло в Розе — женщина, которая пятнадцать лет жила одна, вдруг почувствовала — хорошо, когда рядом кто-то есть. Когда за ужином можно рассказать про работу, когда не страшно идти поздно домой, потому что есть мужчина, который проследит. Когда дома пахнет свежесваренным кофе и мужским одеколоном.
Первый год был — как в тумане счастья. Толик устроился в управляющую компанию слесарем, брал подработки — вечерами чинил телевизоры соседям, чистил бойлеры на дачах знакомых. Деньги были небольшие, но стабильные.
— Тебе на кофточку отложил, — говорил он, протягивая конверт с двумя тысячами. — Ты ж любишь эти… с кружевом.
Роза краснела, как девчонка. Конверты складывала в шкатулку, которую подарила мама на восемнадцатилетие — резную, с секциями. В одной хранила украшения, в другой — сохранившиеся письма родителей, в третьей — деньги «на чёрный день». Там же лежали кольца — золотое обручальное от первого брака и мамино, с маленьким рубином, доставшееся ей после смерти родителей.
А потом что-то изменилось.
Толик стал приходить домой позже. Говорил — заработался. Но от него пахло не стружкой или машинным маслом, а чем-то резким, сладким. Роза молчала.
— Ты нос-то не вороти, — бурчал он, заметив её недовольство. — Это ж я для тебя стараюсь. Чтобы дом был — полная чаша.
И она верила. Тем более что жили они хорошо — без ссор, без криков. Он никогда голоса не повышал, всегда был рядом, когда нужно. А если иногда и задерживался — разве это повод для скандала?
Холодок пробежал между ними в прошлом октябре. Роза открыла шкатулку, чтобы достать мамино кольцо — с рубином, хотела на встречу с подруге надеть. А его не было на месте.
Первая мысль — потеряла, не положила после последнего похода в кафе. Выпало где-то. Но ведь она не носила его уже год точно! Перерыла всю комнату, потом спальню, потом кухню…
А вечером, когда Толик пришёл, она просто спросила:
— Ты не видел моё кольцо? С камушком.
Он замер, на секундочку. В глазах мелькнула тень. И Роза сразу всё поняла.
— Ты… взял его?
Толик опустил голову. Несколько секунд сидел молча, потом поднял на неё глаза — виноватые, собачьи:
— Розонька, милая, прости. Я не хотел… Брат приехал, понимаешь? Его на счётчик поставили, долг какой-то. Говорит, ноги переломают. Я бы сам не взял, веришь? Но он бы пропал. Надо было спасать человека, понимаешь?!…
Роза обомлела. Не от того, что кольцо пропало — от того, что он взял исподтишка. Не попросил, не сказал.
Она молча встала из-за стола и ушла в спальню. А там, уткнувшись в подушку, плакала, как не плакала со смерти отца — глухо, отчаянно, с каким-то звериным воем.
Толик потом всю ночь сидел у кровати:
— Розонька, ну прости. Я найду, куплю такое же. Я заработаю.
Утром она его простила. Пожалела. Может, и правда — брат, беда, а он не знал, как поступить. Да и нечего на кольцо молиться — не в вещах счастье. Главное — человек рядом, надёжный, заботливый. Горько осознал свою вину-раскаялся.
Через неделю Толик принёс ей новую зимнюю куртку:
— Примерь, Роза. У тебя ж старая совсем истрепалась.
Она знала, что куртка — с его и так небольшой зарплаты. Что он сам в осенней куртке ходит — значит экономил. Поэтому не стала напоминать про кольцо.
А вскоре и забыла — ну было и было.
Зима прошла тихо, спокойно. Весной Толик устроился на лучшую работу — на стройку, прорабом. Платили больше, да и коллектив получше — не попойные, как в управляющей компании, а нормальные мужики.
Роза радовалась — наконец-то муж (так она его называла, хоть и не расписаны) нашёл дело по душе.
В апреле она заметила — пропала цепочка. Золотая, крученая, с маленьким крестиком. Роза не носила её всегда, только ночью снимала.
В этот раз она не искала — сразу спросила Толика.
— Ты взял мою цепочку?
Он не стал отпираться. Опустил глаза, забормотал:
— Роза, это последний раз, клянусь. Понимаешь, у меня друг в больницу попал, срочно на операцию нужно было. А у меня всю зарплату за материалы вычли, начальство сказали — косяк вышел слишком дорогим… Я отдам, обещаю. Вот получу премию…
Она тогда не выдержала, закричала:
— Ты как можешь брать чужое?! Это не твои вещи! Не твои! Если нужны деньги — попроси! Я дам!
Толик закрыл лицо руками:
— Не кричи, Розочка. Я знаю, что виноват. Знаю, что подлец. Я слабый… Но я исправлюсь. Я всё верну.
Горько и тогда плакала Роза. Но…
И она снова его простила. Не сразу — неделю не разговаривала, спала в другой комнате. А он ходил за ней тенью, готовил завтраки, писал записки, оставлял на холодильнике: «Прости. Я слабый. Я тебя подвёл. Я всё верну. Я больше никогда».
Но что-то надломилось. Роза перестала носить украшения — серьги, кольца, всё убрала в коробочку и спрятала. Не в тумбочке, где раньше стояла, а глубоко в кладовке, за коробками с детскими вещами Юли, которые Роза хранила «на внуков». Авось туда не доберётся.
Лето пролетело незаметно. Толик работал на стройке, Роза — в аптеке. Вечерами сидели на балконе, пили чай с вареньем, смотрели сериалы. Как обычная семья.
В сентябре дочь позвонила — приеду на выходные. Роза обрадовалась, стала готовиться: пирогов напекла, комнату убрала. Толик тоже суетился, помогал.
Хотел, чтобы Юля его наконец приняла — все эти три года дочь держалась отчуждённо, всё никак не могла привыкнуть, что у мамы теперь мужчина в доме.
Накануне Юлиного приезда Роза откопала спрятанную коробочку — решила достать жемчужные серьги, которые дочь когда-то подарила ей на день рождения. Хотела порадовать — вот, мол, ношу твой подарок.
Открыла шкатулку, а серьги на месте. И кольца, которые остались. А вот две золотые цепочки — одна с кулоном «Рыбка», другая без ничего, просто толстое панцирное плетение — исчезли. У Розы руки задрожали, перед глазами потемнело.
«Нет, — подумала она. — Нет, ну не может быть».
Но уже знала — может. Уже догадывалась, что бесполезно искать. Что Толик опять залез в её шкатулку. Как нашел-то её?!?
Опять он взял то, что ему не принадлежит. Опять предал её доверие.
Она добрела до кухни, тяжело опустилась на табуретку. Внутри всё окаменело. Нет ни слёз, ни крика — будто из груди вынули всё живое.
Толик должен был прийти с работы через час. Он будет врать, извиняться, обещать. Слова сами всплыли в голове: «Последний раз. Я больше никогда. Я всё верну».
Роза медленно поднялась, прошла в коридор, сняла с крючка Толикову куртку. Из внутреннего кармана достала бумажник. В прозрачном окошке — паспорт, выцветшая фотография. За пластиковыми кармашками — несколько сотенных купюр. И листок из блокнота, сложенный вчетверо.
Она развернула. Там — адрес и номер телефона, женским почерком: «Позвони, если надумаешь. Алла». И маленькое сердечко вместо точки.
Роза долго смотрела на листок. Потом аккуратно вернула всё на место. Положила бумажник в карман, повесила куртку. И стала ждать.
Толик пришёл не через час, а через два. Весёлый, улыбающийся, с пакетом в руке.
— Розочка, я тут курочку купил. Пожарь, а? С картошечкой, как ты умеешь.
— Курочку ты купил, молодец какой — нервно почти прошипела я.
Он прошёл на кухню, сел за стол. Роза молча поставила сковородку, включила плиту.
— Завтра Юля приезжает, — сказал он, развязывая пакет. — Надо её как-то задобрить, а? Может, я ей сувенир какой куплю?
— Угу, — Роза режет лук, не поднимая глаз.
— А что с тобой? Ты какая-то… не такая.
— Устала, — коротко ответила она.
— Понимаю, — он подошёл, обнял её сзади. — Зато я хорошую новость принёс! Получил зарплату на этой неделе! Дела пошли! Вон с мужиками отметили! Посидели.
Роза замерла с ножом в руке. Медленно повернулась:
— Сегодня пятнадцатое.
— Ну да, — он улыбался, довольный.
— А зарплата у тебя двадцать пятого.
Улыбка сползла с его лица. В глазах мелькнул страх.
— А аванс? — пробормотал он. — У нас же авансы дают…
— Десятого. Пять дней назад.
Толик захлопал глазами. Отступил на шаг:
— Ты чего, Роза?
Она не ответила. Медленно прошла в коридор, накинула халат, надела тапочки. Толик смотрел ей вслед растерянно:
— Ты куда?
— Сейчас приду.
Роза вошла в кладовку, достала коробочку. Открыла. На дне — пустая секция. Она взяла шкатулку, вернулась на кухню.
Толик уже сидел за столом, ел прямо из сковородки холодную картошку, оставшуюся с обеда.
— Курочку ты купил, молодец, а цепочка моя где?
— Я хотел сам сказать, — заговорил он, увидев коробочки в её руках. — Я всё верну, обещаю. Ты только не начинай опять… У меня правда работа есть, просто с выплатами задерживают…
— Ах ты получил зарплату и празднуешь с дружками, молодец, муж, — Роза смотрела на него без всякого выражения. — Только не спусти всё — на аренду пригодится, а ко мне в квартиру не суйся.
Толик замер с вилкой в руке:
— В смысле?
— В прямом. Вещи твои у порога, слава Богу не много их у тебя — она кивнула в сторону коридора, хотя никаких вещей там пока не было. — В квартиру — не суйся. Третьего раза не будет.
— Роза, ты чего?..
— А я — всё, — она отступила на шаг. — Я была тебе не жена. Я была — кладовка с золотом. Только кладовка закрылась.
— Ты меня выгоняешь? — он не верил. — За какие-то цепочки?
— За предательство, Толик, — просто ответила она. — Не за цепочки. И не за кольцо. И даже не за записку от Аллы, которая ждёт твоего звонка. А за то, что я тебе дважды верила. Верила, когда ты клялся, что это «последний раз». А ты знаешь, что значит «последний»? Это значит — потом не будет. А у тебя — каждый раз «последний». Я устала, Толик. Я больше не могу верить.
У него затряслись губы:
— Роза, ну нельзя ж так… Куда я пойду? У меня ж только ты…
— И кладовка с золотом, — она кивнула. — Поищи себе новую.
Он начал кричать. Впервые за три года их жизни — кричать, что она чёрствая, что не понимает, что у человека в жизни может быть трудный период, что он же любит её, а она его вот так — на улицу…
Роза смотрела на него уже без эмоций. Где тот заботливый, ласковый мужчина, который заменил ей смеситель на кухне? Где тот тихий, скромный строитель, который принёс ей рябину под первым снегом?
— У тебя есть час, чтобы собрать вещи. Вон из моего дома — она развернулась и вышла.
Он ушёл через сорок минут. С рюкзаком и двумя пакетами. Перед уходом пытался обнять её — она отстранилась.
— Ты пожалеешь, — тихо сказал он. — Одна останешься.
— Я уже была одна, — спокойно ответила Роза. — И не пропала.
На следующий день приехала Юля. Они, как обычно пили чай с вареньем, дочь рассказывала про свою работу, про мужа, про собаку, которую недавно завели.
— А где дядя Толик? — спросила она, когда Роза ни словом о нём не обмолвилась.
— Съехал, — коротко ответила мать.
Юля закусила губу, помолчала. Потом тихо сказала:
— Я не хотела тебе говорить… Но он у меня деньги хотел взять взаймы. Типа тебе сюрприз готовил, а денег не хватает.
Роза устало улыбнулась:
— Да какая теперь разница.
— Я его с первого дня раскусила, — Юля сжала кулаки. — Только не хотела тебя расстраивать, накручивать. Думала, тебе с ним хорошо.
— Мне хорошо, — Роза накрыла дочкину руку своей. — Просто по-другому теперь будет.
Толик звонил на второй день. И на третий. Потом пришёл — стоял внизу с пакетом, кричал: «Роза, ну открой! Давай поговорим!» Она не вышла.
Через неделю прислал сообщение: «Я был бараном. Вернись. Мне никто больше не нужен».
Роза долго смотрела на эти слова. Что-то дрогнуло внутри — может, правда раскаялся? Может, понял? А жить одной в пятьдесят семь — не страшно ли?
Пустая квартира, тихие вечера, некому даже кран починить…
Она почти нажала кнопку «ответить». Но вместо этого открыла шкатулку. Потрогала пустые секции. Перебрала оставшиеся украшения, фотографии, письма. И напечатала только одно:
«А мне — не нужен тот, кто тянет свои руки к моим вещам».
Отправила. И отбросила телефон.
За окном дрожали под дождём последние жёлтые листья. Ветер гнал по лужам мусор. Роза смотрела на этот унылый, промозглый пейзаж и улыбалась. Почему-то стало легко. Пусто — но легко. Словно из квартиры вынесли не просто вещи, а всю грязь и ложь, которые копились годами.
Звякнул еще раз телефон. Это Юля написала:
— Мам, ты как?
— Хорошо, дочь. Даже очень.
Хотела добавить что-то ещё, но поняла — не надо слов. И так понятно: только выгнав из дома мужчину, который трижды предал её доверие, она впервые за долгое время почувствовала себя по-настоящему дома.
Новенькие в деревне