Телефон зазвонил в самый неподходящий момент. Люба как раз проверяла сочинения девятого класса — завтра нужно было сдать оценки, а работы, как всегда, оказались на редкость изобретательными в толковании «Героя нашего времени». Тянуть руку к мобильнику не хотелось, но желтая иконка с фотографией матери назойливо мигала на экране.
— Да, мам.
— Любочка, пятница сегодня, ты домой собираешься?
Люба покосилась на стопку тетрадей. Дома её никто не ждал, конечно. Три года назад они с Андреем расстались — спокойно и даже с грустной нежностью. Он хотел детей, она — нет. И дело было не в нелюбви к детям — как раз наоборот. Она любила их слишком сильно, чтобы рисковать. После собственного детства, после властной матери, бесконечных «ты должна», «сиди тихо», «не позорь» и «делай, как я сказала» — Люба твёрдо решила для себя: «Я не смогу дать ребёнку то, чего у меня не было. Лучше честно. Лучше не обманывать себя и других».
Андрей ушёл, но оставил ей двушку, купленную вместе за восемь лет брака. Она до сих пор помнила, как он крутил в руках ключи и смотрел — растерянно, тепло:
— Люб, ты честный человек. Пусть у тебя будет своя гавань.
Гавань — это точно. Пятый этаж, окна во двор. Шкафы с книгами, тахта в углу, где так удобно читать. Уют, который она создавала годами — каждая вещь на своём месте, каждая чашка подобрана с любовью. Кому-то покажется — ничего особенного, обычная квартира.
Но для Любы это был её мир. Её личное пространство, где ничто не давило, не кричало, не требовало постоянно соответствовать.
— Люб, ты слышишь? Ты сегодня приедешь?
— Прости, мам, — спохватилась Люба. — Не могу, надо проверить сочинения. Может, в субботу заеду?
— А, — в голосе матери прорезалось такое знакомое разочарование. — Ну, у тебя, конечно же, работа на первом месте. Важные дела. Понимаю.
Люба закрыла глаза. Вот это — прямо из детства. Два слова — и целый спектр чувств: вина, стыд, желание немедленно бросить всё и бежать исправлять, угождать, соответствовать.
— Мам, правда, завтра к вечеру закончу и в субботу с утра приеду. Как папа?
Мать помолчала.
— Нормально папа. Что ему будет. Ты лучше про Диму скажи, он звонил тебе?
Дима — младший брат Любы, младше её на десять лет. Мамин любимчик, незапланированный ребёнок, появившийся, когда родители уже думали, что вряд ли будут ещё дети. Любу он не то чтобы раздражал — просто они никогда не были особенно близки. Слишком большая разница в возрасте, да и характером Дима пошёл в мать — такой же напористый, уверенный, громкий.
— Нет, не звонил. А что, должен был?
— Ну, я думала, вы общаетесь, — в голосе матери появились странные нотки. — У него проблемы с жильём, они с Оксаной у её матери живут, сама знаешь. Ну, Оксанина мать — женщина своеобразная, трудно с ней. Они поругались на днях, крепко поругались. Дима хочет съехать. Я ему говорю — куда съезжать, денег-то нет на съёмную квартиру. А ребёнку скоро годик, нужно пространство, нужен режим.
Люба нахмурилась. К чему этот рассказ?
— Ему помощь нужна какая-то? Денег одолжить?
— Да какие у тебя деньги, — отмахнулась мать. — Ты учительница, сама копейки получаешь. Нет, я о другом думала. Ты ведь всё равно одна, целыми днями на работе. Вечером только домой приходишь. А у тебя двушка. Просторная. Светлая.
Пауза. Где-то в глубине души у Любы зашевелилось смутное подозрение. Нет, не может быть.
— И что?
— А мы с отцом подумали, — голос матери стал бодрым, деловым, — ты могла бы к нам переехать. У нас ведь сталинка, три комнаты, места много. А Димка с Оксаной и малышом в твоей бы пожили. Им очень бы это помогло.
Люба замерла, не веря своим ушам. Вот так просто? «Отдай квартиру — и переезжай к нам»?
— Мам, а Дима сам просил об этом?
— Ему не до этого сейчас, сама понимаешь, — мать снова перешла в режим лёгкого раздражения. — Он с ребёнком, с женой, с тёщей этой скандальной. Мы с отцом сами придумали. Ты же понимаешь, он с малышом, а ты — свободная.
«Свободная». То есть, жизнь без детей — это не жизнь? Это пустота, которую можно заполнить чем угодно? Люба почувствовала, как внутри поднимается волна какой-то глубокой обиды. Словно ей снова десять, и её снова отодвигают в сторону, потому что пришли «важные гости», и нужно быть «хорошей девочкой».
— Мам, это… неожиданно. Мне надо подумать.
— О чём тут думать? — в голосе матери прорезалось нетерпение. — Брату помочь — это нормально. Это семья. Вы родные брат с сестрой. Тем более, мы ведь не просим тебя просто так съехать. Мы предлагаем к нам! Втроём жить будем, хорошо ведь. Я готовить буду, ты на работу ходить, папа… ну, папа тоже поможет чем-нибудь.
— Мне правда надо подумать, мам, — Люба старалась говорить ровно, не выдавая бури внутри. — Давай в субботу обсудим, хорошо? Мне правда надо сейчас работать.
Мать помолчала секунду, потом вздохнула с явным недовольством:
— Ладно. В субботу так в субботу. Но ты уж подумай хорошенько. Это же для брата. Для семьи нашей.
На следующий день телефон зазвонил снова — прямо посреди урока. Люба строго посмотрела на учеников и выключила звук. Перезвонит на перемене.
Но на перемене снова пришлось проверять сочинения — двое мальчишек не успели сдать накануне, клятвенно пообещав принести с утра. Люба погрузилась в работу и забыла о звонке.
Вспомнила только вечером, когда выдохнула наконец — все оценки выставлены, можно немного передохнуть. Мобильник показывал три пропущенных — все от матери. И сообщение: «Позвони, как освободишься. Срочно».
Люба запаниковала — вдруг что-то с отцом? Он давно жаловался на сердце, хотя мать всегда отмахивалась, мол, симулирует. Трясущимися пальцами нажала на вызов.
— Мам? Что случилось?
— А, соизволила позвонить, — желчно отозвалась мать. — Я на твои звонки отвечаю сразу, между прочим.
— Я на уроке была, потом сочинения проверяла, — Люба тут же почувствовала, как съёживается внутри, как снова превращается в ту самую «плохую девочку», которая всё делает не так. — Прости, пожалуйста. Что-то случилось?
— Случилось, не случилось, — мать явно не собиралась отпускать обиду так просто. — Ты о нашем разговоре думала? О квартире?
Люба выдохнула — значит, с отцом всё в порядке. И тут же разозлилась на себя — ей сорок восемь лет, а она до сих пор прыгает по струнке, когда мать дёргает за ниточки.
— Мам, я же сказала, что приеду завтра и мы обсудим.
— Я не пойму, чего ты упираешься, — мать перешла в наступление. — У тебя нет детей. У них семья. Ты всегда одна, а теперь помоги другим. Это такая малость — переехать к нам! Мы ведь родители твои. Не чужие люди.
Люба ощутила, как по спине пробежал холодок. Что-то было не так во всей этой ситуации. Что-то скрывалось за этим внезапным желанием собрать всех под одной крышей.
— Мам, я правда приеду завтра. И мы всё обсудим. А сейчас я очень устала.
— Конечно, ты устала, — мать не унималась. — А я, думаешь, нет? Мне скоро шестьдесят пять, между прочим! Отцу шестьдесят семь. Мы не молодеем. А тут ещё Димкины проблемы…
— Мам, давай завтра, правда, — Люба почти умоляла.
— Ладно, — мать сдалась, но явно неохотно. — Завтра так завтра. Но ты определись уже. Диме надо что-то решать с жильём.
Едва Люба положила трубку, как телефон загудел снова. На этот раз — Дима.
— Привет, сестрёнка, — голос брата звучал бодро и нарочито весело. — Как жизнь?
— Привет, Дим. Нормально. А ты как?
— Да как обычно, дел по горло. Ты к родителям собираешься?
— Завтра поеду, — Люба вздохнула. — Мама звонила насчёт… квартиры.
Брат помолчал секунду.
— А, она тебе уже сказала, — в голосе прорезалось лёгкое смущение. — Слушай, это не я придумал, если что. Мама сама. Я ей говорю — с чего это Люба должна переезжать, а она — мол, тебе надо с малышом, а ей — всё равно одной скучно.
Люба слегка приподняла брови. Значит, Дима в курсе. И, похоже, не против материнской затеи.
— То есть, ты реально не просил?
— Ну… не то чтобы просил, — Дима замялся. — Просто пожаловался, что с тёщей тяжело. А мама… ну, ты же знаешь маму. Она как танк. Если решила что-то — не остановишь.
«Знаю», — подумала Люба.
— Дим, а у вас правда всё так сложно с Оксаниной мамой?
— Да обычные тёрки. Квартира её, правила её. Мы на птичьих правах, — Дима вздохнул. — Но это не повод тебя выселять! Ты не думай, я маме сказал, что это не дело. Просто… если вдруг ты сама… ну, согласишься, ну не против… это было бы круто. Если ты сама захочешь, конечно.
Вот оно. «Если ты сама захочешь». Классическая тактика. Сначала мать давит и требует, потом Дима подключается с позиции «я-то не настаиваю, но было бы здорово». И в итоге Люба должна сама предложить — добровольно, конечно же. Чтобы потом нельзя было упрекнуть: мы тебя не заставляли.
— В общем, — продолжил Дима, не дождавшись ответа, — ты особо не парься, ладно? Если что, мы сами разберёмся. Просто мамка разошлась. У неё сейчас со здоро… — он осёкся. — В общем, нервничает она. Ну всё, мне бежать надо. Малыш проснулся. Пока!
И отключился.
Люба озадаченно посмотрела на телефон. Что он хотел сказать? «У неё сейчас со здоровьем»? Или что-то другое?
Утром в субботу Люба заварила себе крепкий чай, собрала небольшую сумку с гостинцами для родителей — конфеты, которые любил отец, печенье любимые мамины, которые она не покупала себе часто — дорого для неё. Хотелось начать разговор на позитивной ноте.
В метро она перебирала в уме варианты отказа. Потому что — нет, она не собиралась отдавать квартиру и переезжать к родителям. Как бы эгоистично это ни звучало. Квартира была её личным пространством, ЕЁ.
В свои сорок восемь она наконец научилась жить в ладу с собой. Научилась жить сама для себя. Разве она не заслужила этого права — быть собой, а не придатком чужой жизни?
Но как объяснить это матери? Как сказать ей: «Я не отдам свою квартиру брату, потому что она — моя. И точка». Мать не поймёт. Она скажет, что Люба наглая и жадная эгоистка. Что она никогда не думает о семье. Что без неё — никак.
Надо придумать вескую причину. Работа? Нет, можно и из родительской квартиры ездить на работу, хоть и дольше. Ремонт? Тоже не аргумент. Репетиторство? Ближе, но мать скажет — можешь и у нас заниматься.
А может, просто честно сказать? «Мама, я не переезжаю, потому что НЕ ХОЧУ. Это моя квартира. Моя жизнь».
Родительский дом встретил её привычным запахом — капустой, духов и табака. Люба поднялась по лестнице на третий этаж — лифта в этом старом доме не было — позвонила в дверь.
Открыла мать. На ней был передник, слегка испачканный мукой, волосы убраны под косынку.
— Наконец-то, — она посторонилась, пропуская дочь внутрь. — Я уж думала, не приедешь.
— Я же обещала, — Люба разулась, протянула матери пакет с гостинцами. — Вот, привезла вам.
— Спасибо, — мать заглянула в пакет. — О, папины любимые. Ну проходи, проходи. Я как раз чай поставила.
— А где папа? — Люба прошла в гостиную, огляделась. Отца нигде не было видно.
— В спальне, телевизор смотрит, — мать махнула рукой в сторону дальней комнаты. — Сейчас позову его. ВАСЯ! ЛЮБА ПРИЕХАЛА!
Отец вышел из спальни — грузный, с редеющей сединой, в домашней растянутой футболке. Обрадовался, увидев дочь, обнял:
— Любочка! А я тебя на завтра ждал, думал, ты на работе.
— Нет, пап, сегодня суббота, я не работаю, — Люба улыбнулась, встречаясь глазами с отцом. Он выглядел как обычно — тот же взгляд, те же морщинки в уголках глаз. Никаких признаков болезни или недомогания.
— Ну, садитесь, — мать принялась суетливо накрывать на стол. — Чай уже готов. И сладенькое к чаю есть. Васенька, ты рубашку накинь хоть, всё-таки гости.
— Какие ж тут гости? — усмехнулся отец. — Дочка родная. Любаш, ты как? Работы много?
— Да, конец четверти, аттестация, сочинения, — Люба кивнула. — Учеников много, не успеваю иногда.
— А вот если бы ты жила с нами, — тут же встряла мать, — я бы тебе помогала. Ужин готовила, стирку делала. У тебя бы больше времени было.
Люба поймала недоумённый взгляд отца.
— В каком смысле — жила с нами?
— Ну, я Любе предложила переехать к нам, — как ни в чём не бывало продолжила мать. — А её квартиру Диме отдать. Им же с ребёнком тяжело у тёщи, сам знаешь.
— Чего это вдруг? — отец нахмурился. — С какой стати Любка должна свою квартиру отдавать? Она там живёт сколько уже — десять лет?
— Восемь, — тихо поправила Люба.
— Восемь! — подхватил отец. — Обжилась, уютно у неё, я видел. С какой стати переезжать?
— Потому что у неё там места много, а она одна, — мать начала раздражаться. — А Димке с семьёй тесно. Любе какая разница — тут или там? А им — большая помощь.
— Ещё какая разница, — возразил отец. — Это её дом. Её жизнь. Вот захочет человек сама — тогда пусть. А так — нет. Неправильно это.
Люба сидела, не веря своим ушам. Отец её защищал? Выступал против матери? Это было… необычно.Да и мать сказала, что эт они вдвоем придумали с отцом. Обычно он старался не встревать в их конфликты, предпочитая нейтралитет.
— Нет, конечно, если Люба сама хочет, — добавил он тут же. — Тогда другое дело. Любаш, ты сама-то что думаешь?
Мать сверлила её глазами. Отец смотрел вопросительно. Люба сглотнула.
— Я… не планировала переезжать. Мне хорошо в своей квартире. И потом, я часто даю уроки дома, репетиторство. Удобно, все знают адрес, родители привыкли.
— Вот видишь, — обратился отец к матери. — Человеку неудобно. Зачем настаивать?
— Да что в этом такого? — мать всплеснула руками. — Подумаешь, переехать! Родителям помочь! Брату! Совсем от рук отбилась — никто тебе не указ!
— Таня, ну чего ты завелась? — отец попытался успокоить жену. — Дочка взрослая, сама решит.
— Да она вечно всё для себя решает! — мать вдруг повысила голос, стукнув ладонью по столу. — А о других подумать? О семье? О брате, у которого ребёнок? Всё сама, сама, сама! Всё ей, ей, да ей!
Люба сидела, чувствуя, как каждое слово матери словно камень ложится ей на плечи, придавливает к земле. Всё как всегда. Все её желания, потребности — ничто перед желаниями и потребностями других. Даже если эти «другие» сами не просят помощи.
— И вообще, — мать внезапно поднялась со своего места, нависла над столом, — хватит разговоров! Значит так, — она ткнула пальцем в сторону Любы, — сделаешь как я говорю! К нам с отцом переедешь, а брат с женой в твоей квартире поселятся — у них ребёнок. И точка! Всё равно ведь сделаешь по-моему, всегда так было.
Столько лет Люба терпела, сдерживалась, пыталась быть «хорошей дочерью». И что? Всё по-прежнему. Её не слышат. Её не воспринимают как взрослого человека.
— Ты что, меня как маленькую всё оскорбляешь? Ремнем, что ли, ещё пугать будешь?! — Люба сама не заметила, как перешла на крик. — Хватит! Но я-то больше не подчиняюсь! Слышишь? Не подчиняюсь! Я взрослый человек, а не твоя марионетка!
Мать отшатнулась, потрясённая этой вспышкой. За все сорок восемь лет жизни она ни разу не слышала, чтобы дочь кричала. Тем более — на неё.
— Да как ты смеешь… — начала было она, но Люба перебила:
— Смею! Смею говорить правду! Я могу помогать, хочу помогать. Но не так! Не ценой своей жизни! Не отдавая свой дом!
— Убирайся, — процедила мать. — Не хочу тебя видеть. Настоящая дочь так бы не поступила.
Она развернулась и вышла, хлопнув дверью кухни.
Люба осталась за столом с отцом, не зная, что сказать. Неловкое молчание нарушил он:
— Ты это… не бери в голову. Мать вспыльчивая, сама знаешь. Отойдёт. Просто за Димку переживает.
— Пап, — Люба подняла глаза. — А Дима правда не просил мою квартиру?
Отец покачал головой:
— Понятия не имею. Я вообще впервые об этом слышу. Но ты на мать не сердись сильно. Она хотела как лучше.
— Да, как лучше, — эхом отозвалась Люба. — Всегда хочет как лучше. Но только на мнение других ей все равно!
Два дня Люба провела как в тумане. Мать не звонила. Дима тоже молчал. Люба пыталась работать, но не могла избавиться от гнетущего чувства вины. Может, она слишком жёстко поговорила с матерью? Может, нужно было согласиться?
Но что-то новое, упрямое внутри неё сопротивлялось этим мыслям. «А почему ты всегда должна уступать? — спрашивал этот внутренний голос. — Почему твоя жизнь всегда на втором плане?»
На третий день Люба поняла, что так дальше нельзя. Нужно прояснить всё раз и навсегда. Может, удастся объяснить, что она не против помогать, но не хочет терять свою свободу и самостоятельность.
Она созрела для этого разговора к вечеру вторника. Вопреки обыкновению, не позвонила, чтобы предупредить о визите. Надела куртку, вызвала такси и поехала к родителям.
В подъезде было тихо. Люба поднялась по лестнице на третий этаж, собираясь с мыслями — что скажет, как всё объяснит. Но прежде чем она успела позвонить в дверь, из соседней квартиры вышла Анна Ивановна — пожилая соседка, жившая рядом с родителями уже лет тридцать.
— Люба? — удивилась та. — Ты к родителям? А я к ним как раз собиралась, лекарства занести.
— Здравствуйте, Анна Ивановна, — Люба через силу улыбнулась. — Да, к родителям. А что за лекарства?
Соседка осторожно огляделась по сторонам, словно кто-то мог их подслушать, и понизила голос:
— Для отца твоего. У него ведь… проблемы. Эти приступы…
— Какие приступы? — Люба почувствовала, как холодеет внутри.
— Ой, милая, а ты разве не знаешь? — Анна Ивановна всплеснула руками. — Совсем плох Вася. То на Татьяну набрасывается — не узнаёт её, кричит. Тут на днях ушёл «в магазин» — искали его с братом твоим до полуночи. Мать всё звала жить его к ним, чтобы помогал за отцом присматривать, а он за малыша боится, вдруг отец что ещё вытворит. Опасно.
Люба стояла, оглушённая. Отец набрасывается на мать? Не узнаёт её? И Дима знает об этом? Но почему… почему никто не сказал ей?
Тут из-за двери родительской квартиры донёсся грохот, за которым последовал отчаянный женский крик.
Люба бросилась к двери, судорожно нащупала в сумке ключи. Руки дрожали так, что она не могла попасть в замочную скважину.
— Да что там такое? — испуганно спросила Анна Ивановна.
— Не знаю, — Люба наконец справилась с замком и распахнула дверь.
В квартире царил хаос. В прихожей валялись осколки чего-то фарфорового, из гостиной доносились рыдания. Люба бросилась туда.
Посреди комнаты стоял отец — растрёпанный, с безумным взглядом, в руке он сжимал осколок тарелки. На стене напротив — свежее пятно, словно что-то разбили о неё с силой. А мать, скрючившись у стены, плакала и собирала с пола черепки.
— Папа? — осторожно позвала Люба, делая шаг к нему. — Это я, Люба.
Отец резко повернулся к ней, вскинул руку с осколком:
— Кто ты? Зачем пришла? Уходи! Уходи, я сказал!
— Вася, опусти это, — тихо попросила мать, поднимаясь с колен. — Это же Люба. Наша дочь, Люба.
— У меня нет дочери! — закричал он, отступая к стене. — Вы все врёте! Вы хотите меня отравить!
Люба застыла, не в силах поверить. Это не её отец. Не может быть. Её отец всегда был спокойным, рассудительным. Сдержанным. Надёжным.
А сейчас перед ней стоял человек, в котором она с трудом узнавала собственного отца.
— Люба, выйди, пожалуйста, — тихо сказала мать. — Иди на кухню. Я сама.
Она медленно приближалась к отцу, говоря что-то успокаивающее, тихим, ровным голосом. Наконец ей удалось забрать у него осколок и усадить в кресло.
— Теперь иди, — шепнула она Любе. — На кухню.
Люба, как в тумане, прошла на кухню. Села за стол, обхватила голову руками. Что происходит? Почему ей никто не сказал?
Через несколько минут вошла мать — осунувшаяся, с покрасневшими глазами, руки слегка дрожат.
— Вот и познакомились, — горько усмехнулась она, опускаясь на табуретку. — Это теперь наш папа. Деменция. Быстро прогрессирующая. Начиналось с забывчивости, рассеянности. А теперь — вот так. Не узнаёт меня. Думает, что я хочу его убить. Бьёт посуду. Кричит. А ещё уходит и не может найти дорогу домой.
— Почему ты мне не сказала? — Люба еле выговорила слова. — Почему?
Мать покачала головой:
— А зачем? Ты бы примчалась спасать. Из чувства долга. Из жалости. А я не хотела так. Я хотела… по-человечески. Чтобы ты переехала, а Димке бы отдала квартиру. Всё логично, всё по уму. Никто никому не должен, никто никого не жалеет.
— Мама, — Люба не могла сдержать слёз. — Но я бы всё равно узнала рано или поздно. Или ты думала скрывать это всё время?
— Я не знаю, что я думала, — мать закрыла лицо руками. — Мне страшно, понимаешь? Страшно одной. А Димка не может переехать — у него ребёнок. Им и правда лучше отдельно пожить, без тёщи. Но он всё равно не сможет с отцом. С маленьким опасно такое.
Она начала плакать — тихо, сдавленно, закрывая рот ладонью, чтобы отец не услышал из гостиной.
Люба встала, подошла к матери, обняла её за плечи. И, как в детстве, мать уткнулась лицом в её живот и разрыдалась в голос.
— Я не справляюсь, — всхлипывала она. — Я стараюсь, но не справляюсь. Мне страшно одной. А ты далеко, Димка занят, а Вася… Вася уходит. Маленькими кусочками. Каждый день — кусочек. И я ничего не могу сделать.
— Тихо, мам, — Люба гладила её по голове. — Тихо. Теперь я помогу. Я перееду к вам. Разберёмся. Вместе.
Она обнимала рыдающую мать, и в голове была только одна мысль: «Я остаюсь не потому, что подчиняюсь. А потому что сама так решила».
В гостиной полумрак. Отец сидит в кресле, смотрит в одну точку, не узнавая ничего вокруг. У его ног — рассыпанные осколки тарелки. А за окном — огни города, который никуда не спешит. Который дал ей время всё-таки сделать правильный выбор.
Выбор не из страха. Не из вины. А из любви.
Обнаглевший муж