Когда Лена в первый раз услышала, что они поживут с его матерью «пару недель, пока закончат с документами на квартиру», она почему-то сразу не поверила в это «пару недель». Она тогда устала так, что кивнула молча, лишь бы не спорить. Жили они тогда в съемной двушке: ипотеку одобрили, но хозяева попросили съехать раньше, а ключи от новой квартиры ещё не выдали. Тогда Паша и сказал: «Мама пригласила, у неё ж трёшка, развернёмся». Развернулись. И застряли.
У свекрови — Валентины Петровны — был особый талант делать так, что в чужом доме ты начинаешь чувствовать себя не то что чужим — лишним. И если в первый месяц Лена ещё пыталась не замечать её манеру заходить без стука, открывать шкафчики, переставлять тарелки и хмыкать над Лениным списком покупок, то к концу третьего месяца она перестала удивляться даже тому, что Валентина Петровна однажды притащила домой каталоги мебели и сообщила: «Я подумала, может, вам лучше не диван в кредит брать, а старый оставить, я ж на него чехол новый сошью. Экономия!»
Лена тогда просто кивнула. Ей казалось, что проще махнуть рукой — всё равно Паша молчал. Он говорил «Ты не переживай, маме непросто, одна всю жизнь, давай потерпим» и убегал на работу. А Лена оставалась. С кастрюлями, которые свекровь переставляла по-своему. С чайником, который она однажды вечером вымыла с какой-то пастой, после чего чай ещё неделю отдавал странным привкусом. С «доброжелательными» замечаниями, что ребёнка они заведут «не сейчас, конечно», потому что «в такой обстановке это безответственно».
Когда Лена уставала и писала Паше в мессенджере, он присылал смайлы: «Скоро всё решим». Но неделя за неделей ничего не решалось. Зато решалась Валентина Петровна. Она однажды вечером подошла к Лене с чаем и сказала:
— Слушай, Леночка, я тут квитанции смотрела. Вы ведь за квартиру мою не доплачиваете совсем. Коммуналка нынче ого-го какая.
Лена молча посмотрела на неё. А потом на Пашу. Он уткнулся в телевизор.
— Мы ведь пока ваши гости, — осторожно сказала Лена. — Мы ж договаривались…
— Гости, гости, — отмахнулась Валентина Петровна. — Кто ж гостей кормит три месяца?
После этого Лена стала переводить свекрови на карту. Не так много, но всё равно обидно: с их зарплатами и новой ипотекой каждый рубль был на счету. Её раздражало, что Паша, похоже, и не думал говорить с матерью, что они съедут вот-вот. Он словно скользил мимо всех острых углов. Он уезжал рано, возвращался поздно, а дома старался сразу включить телевизор или ноутбук.
Соседи из квартиры напротив — баба Нина и её внучка Юля — иногда спрашивали Лену в лифте, когда они переедут. Лена смеялась:
— Вот как ключи отдадут, так сразу.
— Ну-ну, — поджимала губы баба Нина. — Так и будете втроём куковать? Она ж тебе жить не даст. Я ж свою свекровь помню.
Иногда Лена ловила себя на том, что ей хочется остаться на работе подольше. В их отделе маркетинга все сидели допоздна — не потому что нужно, а потому что дома никому не хотелось возвращаться. Она ловила себя на том, что берёт себе лишние задачи, лишь бы не слышать Валентину Петровну за стенкой. Но домой возвращаться всё равно приходилось. Валентина Петровна любила оставлять Лене «маленькие напоминания»: не домыла плиту, не так сложила полотенца, «опять ешь эту химию» — так она называла Ленину овсянку с ягодами.
В конце марта Лена вдруг поняла: если она не начнёт ставить границы, ей просто снесёт крышу. Она решила, что больше не будет переводить свекрови деньги, пока они сами не рассчитаются с квартирой и не съедут. И сказала об этом Паше.
— Лен, ну ты же знаешь маму, — сказал он устало. — Она обидится.
— Пусть обижается, — ответила Лена. — Мне всё равно.
На следующий день она впервые услышала, как Валентина Петровна обсуждает её с кем-то по телефону. Не шёпотом — специально громко, чтобы Лена услышала из кухни:
— …сама не работает, сидит тут на моей шее, ещё и командует, куда мои деньги тратить! Вот так сейчас молодёжь живёт! Разучились уважать!
Лена не выдержала и хлопнула дверцей холодильника так, что свекровь умолкла на полуслове. Но в ответ та лишь вздохнула:
— Ой, ты уже тут? Я думала, ты на работе до ночи…
Лена смотрела на неё и думала, что больше не сможет так. Но куда деваться? На улице апрель, ипотека зависла, ключи от квартиры всё ещё у застройщика, а Паша опять обещает: «Скоро всё решим…»
К маю Лена уже знала все утренние и вечерние ритуалы Валентины Петровны назубок. Та вставала рано, еще до шести — с грохотом включала чайник, шоркала веником по коридору, громко шаркая тапками. Потом наливала себе кофе в старую чашку с облупленным рисунком, с важным видом садилась к столу и начинала разбирать почту. Лена слышала этот шелест конвертов, даже если пыталась спать в соседней комнате.
— Ты когда за кредит своим родителям деньги вернёшь? — спросила она как-то Пашу на кухне, за спиной у свекрови. — Я устала слышать, что мы тут сидим за её счёт.
— Да не начинай, — вздохнул он, глядя в свой телефон. — Зачем ты всё усложняешь? Я всё выплачу, когда ипотеку оформим до конца.
— Ты слышал? — Валентина Петровна даже не скрывала, что слушает. — Выплатит он… А жить где будете? Тут останетесь, что ли? Ты ж одна не справишься.
Эти слова застряли у Лены в горле. Одна не справится. Она не хотела оставаться одна — не в том смысле, что без Паши, а в том, что она вдруг поняла: они вдвоём — не союзники. Он — тихий пассажир между ней и матерью, вечный медиатор, который молчит и кивает.
Иногда Лена уезжала к подруге, Кате. Катя жила в соседнем районе с мужем и двумя детьми, у них всегда было тесно и шумно. Но даже этот шум казался Лене отдушиной. Она сидела у Кати на кухне, пила чай из детской кружки с динозаврами и говорила:
— Я больше не могу там находиться. Я захожу — и чувствую, что в воздухе пыль. Как будто я и есть эта пыль.
Катя качала головой:
— Снимайте хоть что-то на эти месяцы. Переждёте.
— Ты не понимаешь, — Лена вздохнула. — Паша даже слушать не хочет. Ему удобнее так. Мама готовит, стирает его рубашки, ворчит, но всё делает за него.
— А ты что? — Катя смотрела жёстко. — Ты себя где оставила?
После таких разговоров Лена возвращалась с новой решимостью. Но решимость таяла за порогом. Валентина Петровна всегда встречала её так, будто Лена опоздала домой на сутки. «Опять ты по подругам шатаешься? Мужу ужин разогреть некому?» — и этот тон въедался под кожу, как уксус.
Однажды она не выдержала и врезала в ответ:
— Пускай сам себе разогревает. Он взрослый.
— Ой-ой, — Валентина Петровна театрально прижала ладонь к груди. — Так ты его к плите пускаешь? А кто ж его тогда жалеть будет? Мужчинам надо уют, а ты…
— Я не домработница! — Лена вдруг поняла, что кричит.
Паша вышел из ванной с мокрыми волосами. На них двоих смотрел с усталым недоумением.
— Ну что вы опять? Мама, Лена, хватит. Давайте поужинаем спокойно.
Но спокойно не получалось уже давно. Валентина Петровна молчала за столом, пихая вилкой котлету, и изредка поглядывала на Лену так, что та едва сдерживала дрожь. Паша глотал еду всухомятку и потом уходил к себе за ноутбук. Лена сидела, слушая, как в комнате напротив скрипит пол — свекровь бродит туда-сюда, что-то ищет, открывает и закрывает ящики.
Через пару дней Лена услышала, как Валентина Петровна говорит соседке — всё той же бабе Нине — в подъезде:
— Я уж не знаю, что делать. Она, видишь ли, деньги переводить перестала. А мне теперь за свет и воду расплачиваться самой. Сама у меня сидит, сама ещё и недовольна.
Лена застыла в прихожей, снимая ботинки. Она чувствовала, как кровь стучит в висках. Она знала, что соседка всё передаст другим — в этом доме слухи разлетаются, как пыль по ковру.
На следующий день свекровь снова вытащила квитанции и с упрёком положила на кухонный стол.
— Ты посмотри, сколько за электричество! Я не знаю, что ты там в своей комнате делаешь — утюг весь день включаешь или фен, но счёт бешеный!
— Я? — Лена рассмеялась так тихо, что свекровь моргнула. — У меня работы по горло, я феном тебя разоряю?
— Не надо! — Валентина Петровна откинула квитанцию. — Ты вообще здесь хозяйкой себя почувствовала? Заработала — давай плати!
Паша в этот момент молчал. Сидел рядом, уткнувшись в новости на телефоне, будто его всё это не касается.
Вечером Лена уткнулась в подушку и впервые за много месяцев тихо заплакала. Не потому что обидно — обидно было давно. А потому что понимала: выхода не видно. Денег на съём нет — всё уходит на первый взнос и проценты. Ключей от их квартиры всё ещё нет. Паша не выбирает сторону. Свекровь медленно, но верно занимает всё пространство — физически и морально.
И всё чаще Лена ловила себя на странной мысли: как бы она жила одна? Без этого дома, без этих криков через стены, без чужих рук в своих вещах.
Но утром она снова вставала и шла варить кофе. Потому что Паше «нужен уют». Потому что пока некуда деваться.
Потому что внутри копилась злость, которая однажды всё равно прорвётся.
Июнь в этом дворе пах черёмухой и чем-то сырым — с подоконников капала вода после редких дождей, и Лена всё чаще ловила себя на том, что задерживается во дворе, лишь бы не подниматься домой. Иногда она садилась на скамейку у подъезда, притворяясь, что говорит с кем-то по телефону, а на самом деле слушала, как кричат дети на площадке и как баба Нина делится новостями с другой старушкой.
Она бы так и сидела дольше, но однажды вернулась и нашла Пашу на кухне с Валентиной Петровной. Они не заметили, что Лена зашла — и она успела услышать:
— Ты понимаешь, что она тебе не пара, Паш? Ты бы давно один справился. Смотри, сколько ты тратишь на неё! Свою бы кровиночку берегла, а она ж тебя до нитки разденет! Ещё и ребёнка заведёт — на тебя всё взвалит!
Лена не помнила, как вошла. Её сердце застучало где-то в горле.
— Мам, хватит, — Паша говорил тихо. — Ты перегибаешь.
— Это я перегибаю? — вскинулась Валентина Петровна. — Ты посмотри, она ж тобой командует. Деньги перестала давать — а я тут всё тяну! Вон, посудомойку чинили — кто заплатил? Я! А она даже не спросила!
Лена закрыла за собой дверь чуть громче, чем нужно. Свекровь вздрогнула, Паша поднял глаза.
— Ты чего? — Он сказал это так буднично, будто бы ничего не произошло.
— Я? — Лена почувствовала, как внутри всё застывает. — Ничего. Продолжайте.
Она прошла мимо них в комнату, захлопнула за собой дверь. Села на диван. Тишина за стеной длилась секунд тридцать — потом снова послышался её голос:
— Не выдержит она! Не выдержит и уйдёт! Вот увидишь!
Этой ночью Лена спала плохо. Она слышала, как за стеной Валентина Петровна долго ходила по кухне, переставляла посуду, шуршала каким-то целлофаном. Потом был стук — шкафчик открыли, закрыли. Потом ещё что-то тихое, скользкое — будто кто-то стоял и слушал под дверью.
Утром всё было как обычно — Паша собирался на работу, Валентина Петровна варила овсянку и гремела ложкой о кастрюлю.
— Ты всё ещё злишься? — Паша посмотрел на Лену так, словно искал ответ не в ней, а где-то за её спиной.
— Не знаю, Паш, — сказала она устало. — Ты правда веришь, что мы так ещё долго протянем?
Он развёл руками:
— Ну а что я могу? Мама одна. Ты же знаешь. Потерпи чуть-чуть.
— «Потерпи чуть-чуть», — передразнила она его тихо.
В этот вечер Лена задержалась на работе допоздна. Вернулась уже после одиннадцати — и не сразу поняла, почему входная дверь чуть приоткрыта. В квартире было тихо. Свет горел только в коридоре. Лена поставила сумку и вдруг услышала, что в спальне кто-то есть.
Она шагнула к двери — и увидела Валентину Петровну. Та стояла возле комода, который Лена купила ещё до свадьбы, и молча рылась в ящике с документами. Руки у неё дрожали, но глаза были жёсткие — она явно не ожидала, что Лена так тихо войдёт.
— Вы что делаете? — Лена услышала свой голос, и он был чужой.
Валентина Петровна резко закрыла ящик:
— Я? Я ничего. Я просто хотела посмотреть, где у тебя там счета лежат. Ты ж не показываешь.
— Мои счета? — Лена шагнула ближе. — Вы зачем здесь роетесь?
— Не роюсь я! Ты чего, вздумала меня обвинять? Это мой дом! Я имею право знать, что ты тут хранишь!
— Это мои вещи, Валентина Петровна. — Лена старалась не повысить голос, но сердце колотилось так, что дрожали пальцы.
— Не ори на меня! — свекровь вдруг тоже повысила голос. — Ты вообще кто такая тут? Я всю жизнь Пашку одна поднимала, а ты приперлась — хозяйка нашлась! Ещё и деньги жалеешь! Я всё слышу, всё вижу!
Лена поняла, что ещё немного — и она просто сорвётся. Она сжала кулаки, шагнула к двери и резко захлопнула комод.
— А теперь уходите отсюда.
— Что? — Валентина Петровна даже поперхнулась. — Это мой дом! Ты мне ещё указывать будешь?
Лена посмотрела на неё так спокойно, как только могла:
— Вы чего меня под дверью подслушиваете? — сказала она тихо и вдруг почувствовала, что впервые за всё это время её голос звучит так, как ей нужно.
Валентина Петровна замерла — маленькая, но злая, сжимая в руке какой-то конверт. Они стояли друг напротив друга — две женщины, которых разделяло всё, кроме одного мужчины за стенкой. Мужчины, который так и не вышел.
Лена вдруг поняла: завтра она наймёт грузчиков и увезёт вещи в любую съемную квартиру. Пусть на последние деньги. Пусть даже одна. Потому что эта дверь больше не откроется для того, кто решил слушать её жизнь через щёлку.
А за стеной Паша так и не спросит, что произошло.
Проверка родни на жадность