Поначалу всё выглядело даже разумно: Ольга Михайловна приехала «ненадолго», помочь с детьми. Вероника тогда совсем выматывалась — младший каждую ночь просыпался по три раза, старший таскал игрушки под ноги, а к вечеру оба орали, как резаные. Ольга Михайловна обещала: «Месяц поживу, на ноги вас поставлю, потом обратно домой».
Но уехать оказалось некогда — сначала у младшего зубы полезли, потом старший подхватил какую-то инфекцию в саду, потом «ну ты же понимаешь, Вера, у меня давление, дорога — стресс, вот поправлюсь — поеду». Никто и не заметил, как с её приездом кухня наполнилась новыми правилами, холодильник — «правильными» продуктами, а зал — её вязаными пледами и домашними тапками, которые Ольга Михайловна заботливо купила всем — кроме Дмитрия.
Дмитрий терпел. Он много работал: и дома, и в офисе. После работы иногда сидел в машине — просто чтобы дослушать новости, перевести дух. Вечером возвращался и каждый раз спотыкался о Ольгу Михайловну — то она с досадой заглядывала в его тарелку: «Опять полуфабрикат? Я же суп сварила!», то начинала с порога: «Вероника, посмотри, что он притащил, это же деньги на ветер!»
Вероника старалась сгладить углы: «Дим, ну что тебе стоит супа поесть? Ну купил ты дрель, молодец… Мама же добра тебе хочет».
Добра? Дмитрий смотрел на жену и не понимал — она это правда или делает вид? Ведь ему не восемнадцать — он зарабатывает, платит ипотеку, закрывает кредит за Вероникин телефон и ещё умудряется каждый месяц отправлять деньги своей маме, которая живёт одна в соседнем городе. Вероника лишь кивала — да, да, спасибо. А Ольга Михайловна будто списком сверялась, кто кому и сколько должен.
Поначалу раздражало мелкое. Однажды он зашёл на кухню — а там его любимый нож валяется в ящике под мусор. «Ты зачем мой нож убрала?» — спросил.
«Он тупой, у меня свои есть».
«Но он мой».
«Вот именно, Дмитрий, он твой. А мы тут все вместе живём, значит, у нас всё общее. Ты ж не один, правда?»
Он тогда ушёл, хлопнув дверцей шкафа. Вероника за ним не пошла.
Прошло полгода. Дмитрий пытался найти компромисс: вынес мусор — Ольга Михайловна вздохнула, мол, хоть что-то полезное; починил полку — она же обвинила, что криво. Сел с сыном собирать конструктор — Ольга Михайловна увела ребёнка на кухню «компот попить».
Вероника всё чаще возвращалась поздно — работа, пробки, «я устала, Дим, поговорим завтра». Ольга Михайловна говорила с ним тихим голосом, как медсестра с психбольным — «Димочка, ты не нервничай, тебе же хуже будет». Только в её голосе всегда слышался металл.
За полгода Дмитрий заметил — дома для него не осталось мест. В зале — пледы Ольги Михайловны. На балконе — её заготовки и лопнувшие горшки с огурцами. На кухне — её банки, крупы и чайники. В спальне — Вероника, уставшая, отводящая глаза. Даже у детей — Ольга Михайловна, которая знает, что им читать и что им есть.
Иногда он ловил себя на том, что мечтает: вот бы собрать чемодан и снять квартиру поближе к офису. Одному. Без пледов, заготовок и «Димочка, ты что опять купил?». Но он не уходил.
Потому что дети. Потому что Вероника всё ещё его жена. Потому что он всё ещё надеялся, что однажды этот месяц кончится — и Ольга Михайловна уедет.
Только у неё всё не находилось билета домой. Зато она нашла новые темы — она всё чаще начинала разговоры про деньги. Сначала намёками — «а на что это всё уходит», потом прямее — «вот я пенсию получаю — хоть что-то детям даю», а потом открыто: «Ты знаешь, сколько я на продукты трачу? Ты бы попробовал без меня прожить — обнищали бы все тут».
И Дмитрий вдруг понял: эта женщина не собирается никуда уезжать.
Он понял это в тот самый вечер, когда пришёл домой раньше обычного. Устал — уволок в пакетах ужин, сладости для детей и какой-то ненужный, но дорогой конструктор — хотел растопить ледяную стену хоть между ним и сыном.
Тишина стояла странная — только приглушённые голоса из спальни. Дмитрий не стал сразу заходить, прислушался.
— …ты же понимаешь, Верочка, он деньги на ветер пускает, — мягко втолковывала Ольга Михайловна. — На работе сидит до ночи, а толку? Всё бы на детей тратил, на тебя. А он? Опять этот конструктор притащил.
— Мам, ну не начинай… — глухо отозвалась Вероника.
— Ты думаешь, мне легко? Я ж тебе добра желаю. Я тебя вырастила — ты же видишь, что он не умеет копить. Не хозяйственный он человек, Вера. Ты ещё молодая — зачем тебе вся жизнь с этим транжирой?
Дмитрий стоял в коридоре и сжимал ручки пакетов так крепко, что лента врезалась в ладонь. Он вдруг ясно понял — не будет никакого «отъезда», никакого «месяца». Ольга Михайловна зашла слишком глубоко. И Вероника слушает. Не выгоняет. Не защищает.
Он пошёл на кухню — молча выложил покупки. Сел, достал телефон. Открыл вкладку с объявлениями о съёмных квартирах — быстро пролистал несколько вариантов. Дорого. Глупо. Детей он так не заберёт. Да и не уйдёт он, пока хоть какая-то надежда шевелится.
На кухню вошла Ольга Михайловна — взгляд её был таким же мягким, как голос за дверью.
— Димочка, ты уж не обижайся. Я Верочке объясняю, как лучше для всех. Ты ж не против, что я ей советую?
Он молча поднял глаза — и впервые позволил себе смотреть прямо, не отводя взгляда. Она выдержала, но в глазах мелькнуло что-то — раздражение, может быть даже страх.
— Ты уж, — продолжила она, поджав губы, — не смотри так. Я же тебе как мать почти.
Дмитрий рассмеялся — глухо и коротко. Встал, открыл холодильник — половина полок забита её контейнерами. Его йогурт выкинут. На полке банка с вареньем, что он терпеть не может — но старший любит, и Ольга Михайловна это знает.
«Как мать» — звенело у него в висках. Своя мать никогда так не делала.
Через пару недель напряжение стало почти материальным. Он уезжал раньше всех, возвращался позже всех. Иногда его ужинал сын — молча, с мультиками на планшете, а Ольга Михайловна делала вид, что «ой, а я не знала, что ты придёшь, разогреть что ли?».
Вероника всё чаще ходила какая-то пустая, сероватая — вроде дома, а вроде нет. Когда он пытался говорить с ней всерьёз, она кивала — «да, Дим, поговорим потом». Потом не наступало.
Однажды он рискнул — предложил прямо:
— Может, маме твоей снять квартиру? Ну, поближе к нам, если уж она так за внуками приглядывает. Я готов платить.
Вероника напряглась:
— Ты с ума сошёл? Она обидится. Ты хочешь её выгнать? Она ж больная, у неё давление, она за детьми смотрит!
— Она не смотрит, она командует, — сказал он жёстче, чем хотел. — Я не могу так больше, Вера. У нас дома нет места для нас.
Вероника вспыхнула:
— Так уходи! Если тебе так плохо — найди себе угол! Мама нам помогает! Она хотя бы не орёт и не швыряет деньги налево и направо!
Ему стало смешно — от бессилия, от того, что его слова обернулись против него. Уходи. Найди угол. Она даже не услышала.
Он тогда ничего не ответил — просто взял куртку и пошёл на улицу. Сел в машину — завёл двигатель, но не поехал. Лежал на руле лбом, слушая, как мотор ровно тарахтит.
За неделю до того, как всё лопнуло окончательно, он пришёл с работы и увидел в коридоре незнакомые коробки.
— Что это? — спросил у Ольги Михайловны.
— Я порядок наводила, — ответила она спокойно. — Твои старые вещи перебрала. Половина уже никому не нужна — всё равно только место занимают. Я и Веронике сказала — выкинем или отдадим.
— Ты мои вещи выкинула?
— Ну а что ты ими дорогу завалишь? Ты ж ими не пользуешься! Я ж тебе добра желаю!
Дмитрий встал над коробками — там были его старые книги, какие-то папки с бумагами, фотографии из студенческих времён, даже коробка с проводами и зарядками. Мусор, да. Но его мусор.
В спальне Вероника закрылась — не вышла. Ольга Михайловна хлопотала на кухне, напевая себе под нос.
Он вышел на балкон — выкурил три сигареты подряд, хотя бросил много лет назад. Тогда и решил — терпеть он больше не будет.
Он начал с мелочей — перестал оставлять деньги на кухонной полке, где обычно лежали «домашние» расходы. Завёл отдельную карту — и часть зарплаты стал класть туда. Сначала Ольга Михайловна делала вид, что не замечает. Потом обронила вскользь за ужином:
— Дмитрий, ты не забыл? Завтра в магазин ехать надо — денег оставь, я список уже написала.
Он посмотрел на неё и проглотил кусок рыбы — без соли, зато «полезно» — и медленно сказал:
— Магазин? На что не хватило? У Вероники же есть карта. Пенсия твоя есть.
Ольга Михайловна вздохнула трагично, уставилась в потолок:
— Я, значит, на хозяйстве весь день кручусь, суп варю, полы мою, с детьми сижу — а ты мне копейки считаешь? Ну ладно, Дмитрий. Бог тебе судья.
Он не ответил. Внутри у него уже не дрогнуло ничего. Ни жалости, ни злости — только странная холодная решимость. Ещё два дня он молчал. На третий вечером дождался, когда Вероника пришла с работы, и сказал прямо:
— Либо твоя мама съезжает, либо я. И заберу детей. Иначе — развод.
Вероника села прямо в прихожей, опустила голову:
— Дим… ну ты чего… мама ведь старается… она ж ради нас…
— Ради кого? — он уже не кричал, не срывался. Говорил так, словно диктовал договор. — Она ради себя тут сидит. Я тебе жильё даю, еду, всё. Ты за мной шла, а не за ней. Я твою мать не выбирал. Она у тебя одна, я понимаю. Но семья — это мы с тобой и дети. Всё.
Вероника ничего не ответила. Только встала и закрылась в ванной. Ольга Михайловна стояла в коридоре с полотенцем в руках, будто врасплох застали. Смотрела на него, прижав полотенце к груди.
— Ты что задумал, Дмитрий? — тихо спросила. — Ты Веру до инфаркта доведёшь. Она ж у меня сердечная. Ты не смей, слышишь? Ты никуда не уйдёшь. Всё здесь твоё — вот и сиди тихо.
Он подошёл ближе — почти нос к носу.
— Попробуй ещё слово скажи — на улицу вылетишь! — крикнула Тамара, сжав полотенце так, что побелели костяшки пальцев.
— Тогда ты со мной — за компанию, — хмыкнул зять.
Он знал, что дети слышат. Знал, что Вероника всё слышит сквозь закрытую дверь. Знал и то, что этот дом уже не их общий — а его поле битвы.
Через пару часов он спал на диване в зале, рядом дремали дети — прижавшись к нему так крепко, как не прижимались давно. Ольга Михайловна не вышла больше из спальни. Вероника тоже.
Утром он встал первым — сварил кофе, разбудил детей и тихо собрал сумку. Не чемодан — только документы, ноутбук и старый свитер. Соседи на лестничной клетке молча глядели ему вслед, когда он шагнул в лифт.
И он впервые за много месяцев ощутил — воздух, холодный, утренний, чужой. Но свой.
В этот момент он решил: если уж вылетать — то не одному.
Родня мужа поперек горла встала