Смотри мне в глаза, когда врёшь, — потребовала Ольга. — Глаза берегу — на тебя жалко, -огрызнулся он

Ключи от их квартиры она принесла сама — тихо вытащила из ящика в прихожей, пока дочь искала билеты на море. Никто тогда не придал этому значения — ну будет у матери ключ, мало ли что. А потом всё как-то само собой и покатилось: сначала Полина попросила маму посидеть с Артёмом, когда у неё смена накладывалась на совещание у Максима. Потом — оставить матери свои «девичьи вещи» в кладовке, потому что у неё дома затеяли смену батарей. Вроде всё временно, но в какой-то момент Ольга Николаевна перестала уходить.

Максим сразу почувствовал этот холодок — будто в спальню подселили кого-то ещё. Утром он стал замечать чужую чашку на его месте за столом, потом — мокрые следы чужих тапок в ванной. Полина смотрела виновато, но каждый раз отмахивалась: «Ну ты же сам просил помощи с Артёмом. Мамина поддержка — это же для нас».

Когда Ольга Николаевна появилась на кухне с вопросом, куда он дел старый дуршлаг, Максим чуть не захлебнулся чаем.

— Я его выкинул. Он весь ржавый был.

— Ты бы ещё мои кастрюли на помойку вынес. — Она посмотрела прямо, без улыбки. — Я этими кастрюлями тебя и твоего сына кормлю, если что.

Он тогда промолчал. В тот момент ещё верил, что можно договориться, если не спорить о мелочах. Но мелочи размножались, как муравьи: он возвращался с работы и видел новые коробки в коридоре, какие-то тряпки в ванной, «для Артёма». И непременно слышал за спиной: «Ты бы мусор вынес. Ты бы полку прикрутил. Ты бы Артёма одел потеплее — ты что, у ребёнка куртку не посмотрел?»

Самое странное было то, что Полина всё это пропускала мимо. Она кивала матери и кивала ему, исчезая за ноутбуком. Работа в клинике стала для неё спасением. Её не было дома по двенадцать часов, а иногда и ночами. И всё это время он оставался с тёщей и сыном — точнее, под её взглядом.

Ольга Николаевна умела смотреть так, что Максим чувствовал себя у себя же дома чем-то вроде временного жильца. Она обожала эти свои фразы с укором: «У нас Артём не ест на ночь сладкое», «У нас полотенца не так складывают», «У нас посуда моется сразу». Он сначала пробовал парировать — «У нас — это у кого? У меня дом свой». Но быстро понял, что эти слова тонут в её тихом, тяжёлом взгляде.

— Ты всё ещё чужой, — будто говорили эти глаза. — И будешь чужим, пока я здесь.

Он стал задерживаться на работе. И это тоже ей не нравилось: «Максим поздно возвращается — Полина переживает. Я переживаю. Артём без отца». Он слышал это всё чаще от жены — повторяла слово в слово, как заученный текст.

Однажды он пришёл домой и застал Ольгу Николаевну за его столом — она перебирала счета.

— Это что? — Максим постоял у двери кухни, не веря глазам.

— Полина просила помочь с квитанциями. У вас там долг за воду. Я уже перевела со своей карты, не беспокойся. — Она посмотрела поверх очков. — А ты бы когда собрался платить?

Он проглотил этот ком в горле. Внутри зашевелилась ярость — но ещё сильнее было тошнотворное чувство стыда. Сидит, считает его счета, платит за него. Завтра расскажет Полине, та кивнёт — «ну, зато с долгами разобрались». И всё.

На кухне пахло её пирогом — Максим ненавидел этот запах. Раньше он любил выпечку, теперь каждый кусок отдавал металлическим привкусом унижения.

В спальне Полина сказала тихо:

— Мамина пенсия — это ж мелочь. Она всё равно с нами живёт, что ей одной сидеть там? Зато Артём под присмотром. Я тебе сто раз говорила: ты бы сам тогда платил всё вовремя.

Он не стал отвечать. Взял подушку, ушёл к сыну в комнату — там на раскладном кресле хоть дышать можно было без этого взгляда за спиной.

Спать он не мог. Слышал, как за стеной Ольга Николаевна что-то тихо шепчет дочери. Её голос звучал так спокойно и буднично — точно она всё делает правильно. Правильно для них обоих. И для Артёма тоже.

А у него внутри всё гремело — злость, усталость и ощущение, что он сам себя и предал, и продал, пустив её в дом.

Максим не сразу заметил, когда их «мы» перестало быть о нём с Полиной.

— Мы с мамой решили, что Артёма лучше в платный садик. Там группа меньше, питание хорошее. Ты бы всё равно не возил его утром, ты же уезжаешь ни свет ни заря.

— Мы с мамой купили новые шторы — эти твои в зал уже не годятся, пыль собирают.

— Мы с мамой посмотрели, ты там опять кредиткой расплатился. Зачем тебе новые наушники, Максим? Ты же дома музыку всё равно не слушаешь.

Вначале он пытался спорить. Пару раз кричал. Потом стал говорить тише — голос срывался, Полина смотрела на него с усталостью, будто он ребёнок, который капризничает не к месту.

— Ты думаешь, мне приятно? — сказала она однажды. — Ты хочешь, чтобы я между вами металась? Я и так на двух работах. Я и так стараюсь держаться. Ты хотя бы ради Артёма сдержись.

Максим знал, что ради Артёма и держится. Только непонятно было, что именно он держит: семью, фасад или себя самого.

Работа, дом — круг, который не разомкнуть. Иногда он оставался в машине у дома ещё час после работы — просто сидел, слушал гул за окном. В квартире за эти стены он возвращался не к жене, а к этой странной коммуналке, где у всего был запах чужих лекарств и её приторного лавандового мыла.

Ольга Николаевна любила открывать двери без стука — однажды он застал её у себя в гардеробной. Та молча держала в руках его рубашки.

— Зачем вы здесь? — он постарался не сказать «что вы роетесь в моих вещах», но голос всё равно дрогнул.

— Проверяю, что ты с вещами делаешь. Ты как ребёнок. Глаженое от мятых не отличишь. — Она обернулась, смерила его взглядом. — Полина не успевает за тобой. А я успеваю.

Потом она стояла на кухне и говорила дочери: «Максим совсем не бережёт вещи. Всё бы выкинул и новое купил. Не умеет экономить — вот и кредитка вся в минусе».

Он слышал каждое слово — дверь была приоткрыта. Но Полина только кивала. Слушала, не перебивая. Её глаза были усталыми и потухшими.

В выходной он предложил ей поехать с Артёмом в парк — просто втроём, без Ольги Николаевны. Полина закусила губу:

— Мамина спина болит, ты что… Она хотела бы прогуляться.

— Пусть прогуляется одна. Ты давно гуляла одна со мной?

— Максим, не начинай. Ей тяжело одной — вдруг плохо станет.

Он хотел сказать: «Ты-то хоть ещё моя жена?» — но проглотил этот вопрос. Потому что ответ он знал.

Соседи иногда переглядывались, когда встречали их всех у подъезда. Ольга Николаевна шла первой, вела Артёма за руку. Полина шла рядом, что-то отвечала матери. Максим плёлся сзади — чужой в этой процессии, которую кто-то со стороны ещё и мог бы принять за дружную семью.

На работе он говорил коллегам: «Да всё нормально». Никому не рассказывал, как однажды тёща сказала ему: «Если б не я, Полина бы с тобой не справилась. Тебе повезло, что я вовремя пришла». Как-то она оставила у него на столе листочек: «Нужно будет денег подкинуть на Артёма — детский сад поднял оплату». Подкинуть. Он тогда сидел над этим словом минут десять. Будто котёнку или собаке — подкинуть.

Всё изменилось в конце весны. Он вернулся с работы пораньше, дверь в спальню была приоткрыта. За ней Полина говорила с матерью. И каждое слово было таким ровным, спокойным:

— Ты же понимаешь, мам, что без тебя он бы уже сбежал. Ты же его держишь. Если б не ты — я бы не знала, как всё платить. Он бы меня с ребёнком оставил и всё.

Максим стоял у двери, держась за косяк. Руки дрожали. Он видел только край штор и свои ботинки на паркете. А в голове стучало одно: сбежал. Вот о чём она думает. Вот как она это объясняет.

А вечером Ольга Николаевна поставила на стол ужин — жаркое с курицей — и сказала спокойно:

— Завтра выйду с Артёмом в поликлинику. Ты бы хоть деньгами помог. Полина пока занята — ты у нас добытчик, не так ли?

Максим выдохнул. Посмотрел ей прямо в глаза и понял, что если сейчас не встанет из-за этого стола, то никогда больше не выйдет из этой клетки.

Максим не стал спорить за ужином. Он разложил еду Артёму, кивнул Полине — та едва подняла глаза — и молча поел. За спиной Ольга Николаевна с тихим довольным видом разливала чай. С кухни пахло её валерьянкой и духами — тяжёлый запах, который въелся во всё: в шторы, в подушки, в Максима самого.

После ужина он встал, зашёл к Артёму в комнату. Мальчик уже собирал игрушки по команде бабушки — «не швыряй, раскладывай аккуратно, бабушка смотрит». Максим присел рядом, провёл рукой по голове сына, вдохнул этот детский запах — ещё не успевший впитать весь этот чужой уклад. Внутри что-то рвалось: обида на Полину, злость на Ольгу Николаевну, страх — не за себя, за этого маленького человека, который всё слышит, всё запоминает.

Ночью он почти не спал. Лежал в зале на диване — снова, как посторонний. Слушал, как в спальне шепчутся две женщины. За эти шорохи он бы многое отдал — только не слышать. Но стены были слишком тонкие.

Наутро он ушёл на работу раньше обычного. В офисе сидел весь день, тупо глядя в монитор, лишь бы не думать. Коллега подошёл ближе к обеду:

— Ты чего, Макс? Ты какой-то не свой.

Максим хотел отмахнуться, но вместо этого вдруг выдохнул:

— А если бы к тебе тёща подселилась насовсем, ты б что делал?

— Насовсем? Серьёзно? — Коллега фыркнул. — Да я б сбежал. Или тёщу выселил.

Максим усмехнулся. «Выселил». Красиво сказано. Только тёщу, похоже, никто и никогда не выселяет. Она сама решает, когда уйти. И он уже понял — его тёща уходить не собирается.

Через неделю вечером он принёс домой коробку с продуктами. Полина встретила его на пороге с Артёмом на руках — сын хныкал, уткнувшись ей в плечо. Ольга Николаевна стояла за её спиной, руки скрестила на груди:

— Ты зачем потратился? У нас всё есть. Ты что, лишние деньги печатаешь?

— Я купил фрукты. Для Артёма, — сухо сказал Максим, обходя её плечом.

— Ты бы лучше кредит закрыл. Полина мне сказала — проценты уже капают. Кто потом расплачиваться будет? Всё на мои пенсии вывозить собрались?

Максим поставил коробку на кухонный стол, развернулся:

— Хватит.

— Что хватит? — Ольга Николаевна прищурилась.

— Хватит считать мои деньги. Хватит командовать у меня дома.

— Это не только твой дом, Максим. — Она сказала медленно, отчеканивая каждое слово. — Здесь растёт мой внук. Тут живёт моя дочь. Ты думаешь, ты тут главный? Ты тут просто мужик, который может в любой момент собраться и уйти. А я — мать.

Полина молчала. Стояла у стены, прижимая к себе ребёнка. Ни слова — ни «мама, хватит», ни «Максим, успокойся». Как всегда. Как будто её и не было вовсе.

Максим вдруг чётко понял: он один. Совсем один. И всё это больше не дом. Просто место, где он спит и работает на всех вокруг.

В тот же вечер он собрался поздно — когда Полина уже уложила Артёма и легла с ним рядом. Ольга Николаевна что-то шептала дочери сквозь дверь — он слышал её голос, пока складывал свои рубашки в старую дорожную сумку.

На кухне он оставил записку: «Я не могу больше так. Когда решишь, где твоя семья — найди меня».

Он ушёл к другу, снял уголок в его двушке. Спал на диване, вставал на работу, заваривал дешёвый кофе. Три дня Полина молчала. На четвёртый прислала сообщение: «Ты как мог так? Артём скучает. Мама говорит, ты трус».

Максим перечитал это «мама говорит» раз пять. И понял: он ничего не потерял. Всё потерялось раньше — ещё тогда, когда ключи от их квартиры легли в сумочку Ольги Николаевны.

Прошёл месяц. Он приезжал забирать Артёма — на выходные, иногда на пару часов в парк. Полина встречала его молча, не смотрела в глаза. Ольга Николаевна обязательно выходила на лестничную площадку:

— Ты хоть штаны ему купи новые. На тебе ж экономить нельзя.

Максим однажды выдохнул ей прямо:

— Смотри мне в глаза, когда врёшь, — потребовала Ольга.

Он усмехнулся, шагнул к лифту:

— Глаза берегу — на тебя жалко, — огрызнулся он и захлопнул дверь.

За дверью хлопнул замок — но это была уже не его дверь. И не его дом. И не его чужая клетка.

Жми «Нравится» и получай только лучшие посты в Facebook ↓

Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Смотри мне в глаза, когда врёшь, — потребовала Ольга. — Глаза берегу — на тебя жалко, -огрызнулся он