Когда Наташа с Егором только переехали в новую квартиру, у них было ощущение, будто начинается новая жизнь. Маленькая, но своя двушка в спальном районе. Не центр, конечно, зато недалеко от школы, сберкассы и остановки — удобно. Егор по вечерам возился с проводкой и шкафами, Наташа раскладывала посуду и гладила постельное бельё с улыбкой: вот оно, уютное счастье.
Радость длилась до первого звонка.
— Наташа, милая, привет. Я тут подумала… у нас в доме капремонт, вода отключена, пыль — дышать нечем. Приеду к вам на недельку, пережду. Всё равно вы рядом живёте, — голос свекрови звучал бодро, почти весело.
Наташа тогда не ответила сразу. Глубоко вдохнула. Хотела сказать, что у них и так всё впритык, коробки не разобраны, мебель не вся собрана, и Егор днём на работе, а вечером у него курсы по повышению. Но в трубке уже послышалось:
— Я уже такси вызвала. Не волнуйся, я скромно, сяду в уголочке.
«Уголочек» занялся быстро. Вместе с ним пришли четыре пакета из супермаркета, кастрюля борща, телевизор с кухни — «ну вы же всё равно не смотрите кабельное, а я к своим передачам привыкла» — и какой-то невероятный плед с меховой подкладкой. Наташа даже не знала, что в их квартире есть столько углов.
Первую неделю она терпела. Нервно хихикала, когда свекровь вытирала пыль не просто со стола, а под столом. Считала до десяти, когда та переставляла банки на кухне и говорила, как лучше: «У тебя руки из правильного места, но я ведь хозяйка опытная, поверь…»
Наташа поначалу верила.
Но потом начались намёки.
— Это, конечно, хорошо, что вы ипотеку тянете, молодцы. Но ты не думала, что, может, и не надо было? Квартиру бы на сына оформила — я бы помогла.
Наташа выдохнула. Спокойно ответила:
— Кредит на мне, и квартиру оформили на меня. Так безопаснее. Вдруг что случится.
Свекровь улыбнулась тонко:
— А ты сразу — про «вдруг». Значит, не доверяешь, да?
Потом были «случайные» разговоры с Егором на кухне. Наташа всё слышала из комнаты.
— Я понимаю, что вы вместе. Но она ведь не родня. А я — мать. Не забывай.
Или:
— Ты работаешь целыми днями, а у неё свободный график. Пусть бы ужин готовила нормально, а не эти модные салаты. Я тебе вчера суп поставила — ты попробовал?
Или:
— У них сейчас, у девочек, голова одна — свобода, границы. А семья — это когда терпят, а не обижаются. Я всю жизнь терпела — и жива.
Наташа терпела. Пока не вернулась домой с работы раньше обычного и не застала свекровь на кухне, сортирующую её личные документы.
— А вот это что? — женщина держала в руках папку с бумагами по кредиту. — Ты что, ещё один взяла? На что это, интересно?
— На ремонт, — Наташа вырвала папку. — И это мои дела. Пожалуйста, не трогайте мои вещи.
— Ах, это «мои вещи», — передразнила свекровь. — А ты уверена, что эта квартира — твоя, милая? Или всё же наша?
Вечером Наташа открыла эту тему с Егором. Спокойно. Чётко. Без криков.
— Дим, мы договаривались, что она у нас ненадолго. Уже второй месяц пошёл.
— Ну маме тяжело сейчас, ты же знаешь. У неё со спиной проблемы, в больницу не попасть. А ты как будто нарочно с ней воюешь. Ты бы не реагировала на всё — и конфликтов бы не было.
— Я не воюю. Я прошу границы соблюдать. Я не хочу, чтобы она рылась в моих документах, в шкафах, обсуждала мою работу, мои траты. Это… унизительно.
Он пожал плечами.
— Ладно. Поговорю с ней. Но ты тоже будь мягче, а?
Наутро Наташа проснулась от запаха жареного лука. Свекровь уже вовсю варила щи, что-то бурчала под нос, вытирая столы.
А на двери в ванную висело новое объявление, аккуратно вырезанное из блокнота:
«Горячую воду не тратить. Вода — не бесплатная».
Наташа смотрела на этот листок и чувствовала, как внутри начинает закипать что-то другое, гораздо опаснее, чем щи.
— Ты вчера сказал, что с ней поговоришь. — Наташа поставила перед Егором чашку кофе и села напротив.
Он зевнул, глядя в телефон.
— Ну да. Сказал, чтобы она аккуратнее, не лезла.
— И это сработало? — Наташа ткнула пальцем в сторону ванной. — Теперь у нас режим по воде. А вечером она вслух считала, сколько раз я заходила туда. Ты это нормально считаешь?
Егор молча отпил кофе.
— Мне на работу скоро, — наконец пробормотал. — Не начинай с утра.
— Я не начинаю. Я заканчиваю. Нам нужно решить, сколько она ещё живёт с нами.
— Наташ, ей тяжело. У неё подруга умерла недавно, теперь капремонт. Сама подумай: ты бы свою маму выгнала?
Она не ответила. Маму Наташа не видела уже год. Та жила в другом городе, и в отличие от свекрови, звонила раз в неделю, сдержанно и с вопросом: «Ты точно не занята, доченька?»
Свекровь же теперь занимала всё: кухню, ванную, телевизор, личное пространство, даже разговоры. Она вклинивалась, когда Наташа говорила с Егором. Она садилась рядом, если Наташа смотрела сериал. Иногда просто стояла за спиной и молчала, пока та работала за ноутбуком. Давящее молчание. Наташа чувствовала его физически, как давление воздуха перед грозой.
— Я на обед, — сказала Наташа коллеге, закрывая ноутбук.
— Опять выглядишь уставшей. Свекровь не уехала?
— Уехала бы — я бы шампанское принесла.
— А ты прям вот так ей не можешь сказать: «Собирайтесь»?
— Я говорила. Она либо болеет, либо «обиделась», либо переворачивает всё так, что я становлюсь виноватой.
— Манипуляторша?
Наташа кивнула. Она не сразу поняла, как свекровь это делает. Всё выглядело почти невинно: «Я ведь вам добра желаю», «Я с опытом, знаю, как лучше», «Ты молодая, горячая — с годами поймёшь». Но за каждой фразой пряталось: ты не такая, как надо. Я знаю лучше. Я хозяйка, а ты — временная.
На выходных Наташа решила съездить к подруге. Просто выдохнуть. Договорилась с Егором заранее.
— Я в субботу уеду на ночь. Катя предложила остаться. Хочу немного перезагрузиться.
— Конечно, отдыхай, — согласился он.
Но когда в пятницу вечером Наташа собирала сумку, свекровь стояла у шкафа с вытянутым лицом.
— Уезжаешь? Одну меня с сыном оставляешь?
— Ну, вы же как родные, — попыталась улыбнуться Наташа.
— Интересная ты. Мужа с матерью оставить — легко. А я вот, когда была замужем, даже в аптеку на пять минут не убегала. Всё в доме держала. А ты — себе на уме.
Наташа ничего не сказала. Просто повернулась и ушла. Уже в лифте у неё защипало в глазах. Хотелось разрыдаться, но она держалась. У Катиного подъезда дала волю слезам.
— Почему ты позволяешь ей так с собой обращаться? — Катя налила вина.
— Потому что я пытаюсь сохранить семью. Не устраивать сцен, не давить.
— А по факту — у тебя уже нет семьи. У тебя есть муж, у которого одна семья — мать. А ты — будто лишняя.
Наташа тихо поставила бокал.
— Я думала, это пройдёт. Что она просто переживает тяжёлый период.
— Да нет. Это у неё не период. Это стиль.
В воскресенье вечером дома было тихо. Свекровь спала, Егор что-то читал в планшете.
— Можно тебя на минуту? — Наташа села рядом.
Он поднял глаза.
— Я устала, Дим. Я правда стараюсь. Но я не могу больше жить в напряжении. Это не дом — это экзамен каждый день. Я не должна доказывать, что имею право на личную жизнь, тишину и нормальные отношения.
— Я понимаю, но что ты от меня хочешь?
— Чтобы ты выбрал. Или мы живём отдельно, или… я уезжаю.
— У тебя же квартира на тебе. Куда ты уедешь?
Наташа посмотрела на него. Он это сказал абсолютно искренне — не чтобы уязвить, а будто не понял, насколько неуместен его ответ.
— Не в этом дело. — Голос её сорвался. — Я не готова жить с человеком, который не видит, как меня разрушают.
— Наташ, ну подожди. Мамка старая. Ей тяжело. Я её одну не могу. Она же всё нам отдала: и на свадьбу, и на первый взнос…
Наташа вскочила.
— Не всё. Она отдала тебе, а теперь считает, что купила нас. Это не помощь, это расчёт!
Она ушла в спальню. До утра пролежала без сна, перебирая в голове все разговоры, попытки, срывы. Когда рассвело, поняла — наступил предел.
Утром, перед уходом на работу, она оставила на кухне записку:
Дим, я у мамы. Не звони. Мне нужно время. Подумай, в чьей ты семье живёшь.
И ушла.
Без истерик. Без хлопков дверью.
Просто собрала сумку и ушла.
А вечером ей пришло сообщение от Егоровой матери:
«Я тебя насквозь вижу, девочка. Думаешь, прогнешь меня шантажом? Не выйдет. Ты меня на старости лет на улицу? Не дамся!»
Первые дни Наташа просто жила.
Просыпалась в маминой старенькой двушке — на диване в гостиной, в тишине. Пила чай, смотрела в окно, слушала, как в соседней комнате шуршит утюг. Ни громких шагов, ни сквозного вздоха у затылка, ни «ты опять не так делаешь».
Никто не обсуждал, что она ест, во сколько ложится, куда тратит деньги.
И эта простая тишина была лучше любых оправданий.
Мама почти не спрашивала. Сказала только:
— Останься сколько нужно. У нас и чай, и место найдётся.
Через несколько дней Наташа съездила к себе. Проверила почту, забрала кое-что из вещей. В квартире стоял запах котлет, слышалось какое-то ток-шоу из кухни. Свекровь даже не вышла, просто громко щёлкнула пультом — и звук стал тише.
Егор стоял в коридоре, растерянный, с красными глазами.
— Наташ, ну ты хоть скажи, как это всё теперь?
— Это ты скажи. Ты хоть раз смог её остановить?
— Я… не хочу между вами. Я хочу, чтобы вы как-то договорились.
— А я больше не хочу быть той, кто постоянно сдерживается. Я не жила, Дим. Я выживала. Ты даже не замечал, как я гасну.
Он отвернулся.
— Я любил тебя. Просто всё стало сложнее. Она ведь не вечная…
— Ты говоришь о будущем, а я живу в настоящем. И в этом настоящем мне больно, холодно и одиноко. Хотя, казалось бы, вы вдвоём, а я одна.
Через неделю Егор пришёл к ней сам.
С букетом, с виноватым взглядом. С тихим:
— Мам уехала. Я понял, что иначе тебя не вернуть.
Наташа слушала и ждала, что он скажет что-то ещё — о том, что осознал, как всё выглядело со стороны, как он её предал, как будет меняться.
Но дальше последовало:
— Она пообижалась, конечно. Говорит, ты её выставила. Но, может, со временем… перебесится.
— «Перебесится» — это она. А я — человек. Я не хочу больше быть на втором плане. Ни перед кем.
— А мы… можем начать заново?
Наташа не ответила.
Внутри неё что-то щёлкнуло — не громко, но окончательно.
Оказалось, чувства не уходят громко, с истериками. Они просто… устают.
Через пару месяцев Наташа сняла небольшую студию. Сама. На себя. Без чьего-либо совета, контроля, давления.
Мама помогла на первое время, друзья подтянулись — кто со шкафом, кто с торшером.
В какой-то момент она поняла, что впервые за много лет делает что-то только для себя. Обед, например. Или шторы в цвет, который нравится ей, а не всем остальным.
С Егором они виделись пару раз. Один раз — чтобы подписать бумаги. Второй — случайно в магазине. Наташа поздоровалась и пошла дальше. Он стоял в проходе у замороженных пельменей, как вкопанный.
Весной Наташа узнала, что свекровь… прописалась в той самой квартире. По закону. Егор не сопротивлялся.
Теперь они жили вдвоём.
Соседка, которая была в курсе, однажды написала ей:
«Ты знаешь, она всем рассказывает, что ты её чуть не на улицу выгнала. Слово в слово сказала: „Ты меня на старости лет на улицу? Не дамся!“ И что ты якобы ушла из-за того, что она борщ не так варила…»
Наташа долго смотрела на сообщение.
А потом вдруг улыбнулась. Настояще, впервые за долгое время.
Она вспомнила, как металась между «быть хорошей женой» и «не предать себя». Как думала, что можно договориться, если постараться. И как поняла: нельзя. Не со всеми. Не в любой ситуации.
Иногда сохранить себя — важнее, чем сохранить брак.
Иногда «не дамся» должно быть сказано не чужой женщиной, цепляющейся за сына…
А собой — себе.
Месть бывших