С самого начала Саша понимал: мама Лены — не подарок. Но ведь не женишься же на женщине с прицелом на её родственников. А потом как-то само собой всё пошло: свадьба, ипотека, Алиска родилась — и вроде бы жизнь. Нормальная такая жизнь, со своими расходами, ремонтами, планами на будущее.
Когда Лена предложила на время поселить мать у них, Саша не особо возражал. Мол, та ногу подвернула, ходить тяжело, да и в квартире её воняет каким-то грибком — плесень в ванной, сама справиться не может. На пару месяцев, говорила Лена, «пока не встанет на ноги».
Пару месяцев прошло. Потом ещё пара. Мать Лены, Зинаида Павловна, обжилась. Оказалась совсем не беспомощной — на кухне крутилась, телек переключала со скоростью пулемёта, и даже с Алисой умудрялась на площадке гулять, хотя всё время охала, как у неё «хрустят колени от переживаний». Вечерами, правда, чаще лежала на диване с телефоном и хмурым видом — а Лена всё охала: «Мама расстроена, мама себя одиноко чувствует, ты бы с ней пообщался».
Общался. Где-то на второй неделе Зинаида Павловна спросила, сколько он получает. Не в лоб, конечно, а «так, к слову, интересно». Саша пошутил, что на всех хватает, но не сказал. С тех пор началось.
— Леночка, — слышал он, проходя мимо кухни. — А что у вас, каждый вечер пельмени? Это он кормит так тебя и ребёнка? Ты посмотри на него — сам вечно в телефоне, и всё мимо семьи. А ты терпишь.
Лена отмалчивалась. Иногда пыталась вставить: «Ну, мам, не всё так плохо…» — но вяло, без энергии. Саша замечал, что после этих разговоров она становилась нервной, обидчивой. На пустом месте начинались придирки.
Он старался. Реально старался. Приносил Зинаиде Павловне её любимый хлеб с отрубями, устанавливал ей приложение на телефон, чтобы смотрела «свои сериалы», даже купил для неё кресло-качалку, потому что «ей спина не даёт спать на обычном». Всё — ради мира в доме. Ради Лены. Ради Алисы.
Но мир не наступал.
Поначалу он считал, что всё дело в мелочах. Ну не закрыла она банку с кофе — бывает. Ну опять переставила его бумаги с рабочего стола — случайность. Только вот «случайности» повторялись. Он приходил вечером, а в наушниках вместо его музыки — тишина: тёща «почистила» телефон, он ж «весь глючит». Его сорочка в стиралке, хотя он специально её отложил на завтра — тёща решила, что «воняла уже».
— Это что, месть такая за то, что я ей не докладываю зарплату? — сдержанно спросил он Лену.
Та только вспыхнула:
— Боже, Саш, ну перестань уже! Мама хотела как лучше! У неё сердце — не камень, ей обидно, что ты с ней как с посторонней!
Потом были деньги. Неожиданно выяснилось, что Зинаида Павловна «скинулась» на продукты. Купила что-то в «Пятёрочке» и сунула Лене тысячу. Та, конечно, взяла. А потом началось:
— У нас дома масло-то раньше подороже брали, — отпускала тёща, выуживая из холодильника пачку «Крестьянского». — Ну да ладно, я понимаю — ипотека.
— Это он так приучил, — вздыхала она при Лене. — Себе всё, а на семью экономит. Я бы так не смогла. Вот твой отец — царствие ему — всё мне отдавал. А ты?
Саша сидел, молча ел и чувствовал, как в груди что-то копится. То ли злость, то ли бессилие.
А потом случился совсем странный разговор. Он возвращался домой поздно — задержался на работе, нужно было закрыть отчёт. А дома — сцена. Алиса плачет, Зинаида Павловна над ней нависает, а Лена в ванной, умывается заплаканная.
— Да ты сам послушай, что она ей говорит, — Лена кивнула на мать, всхлипывая. — Алиса не доела кашу, а мама сказала: «А вот если бы у папы была совесть, ты бы с маслом ела, а не на воде».
Саша резко втянул воздух.
— Я правильно понял? — обратился он к Зинаиде Павловне. — Вы учите мою дочь, что она должна стыдиться отца?
— А что, разве не так? — та спокойно вытерла руки о фартук. — Ты ж даже не удосужился купить ей кроссовки нормальные. Это я нашла со скидкой — а она их стесняется. Потому что дети видят, что ты жмот.
Он не стал говорить. Просто развернулся и ушёл на балкон. Взял телефон, пролистал ленту, как в детстве листают школьный дневник перед родительским собранием — в надежде, что двойка вдруг исчезнет. Потом вышел, подошёл к Лене, посмотрел ей в глаза.
— Ты на чьей стороне?
— Я не хочу выбирать, — прошептала она. — Это моя мама, Саш…
С этого дня в доме воцарилась тишина. Холодная, неприятная, с длинными паузами. Саша ел отдельно. Лена почти не разговаривала с ним. А Зинаида Павловна будто только ждала этой трещины.
Саша стал задерживаться на работе. Сначала — по делу, потом — просто так. Ловил себя на мысли: лучше уж ехать час по пробкам в сторону гипермаркета, чем вернуться домой, где тёща смотрит на него, как на гастарбайтера, забывшего, что он всего лишь временный в этом доме.
Он чувствовал себя чужим. К своему рабочему столу — не подойти: тёща разобрала его под «уголок для вязания». В ванной — кремы, склянки, упаковки от таблеток, её полотенце с надписью «мамочка» висит поверх его. Даже в холодильнике, как в коммуналке, — его продукты убраны в какой-то отдельный пластиковый ящик, как будто он носитель заразы.
Однажды в субботу он решился. Разговор должен был быть коротким и взрослым.
— Зинаида Павловна, — он вошёл на кухню, где та колдовала над чем-то в кастрюле. — Пора уже, наверное, вам возвращаться в свою квартиру. Три месяца прошло. Нога, как я понял, уже не болит.
Та не обернулась. Только зачерпнула ложкой суп и медленно попробовала.
— Горчит, — сказала. — От воды, наверное. У нас вон какая вода, хлорка. Всё на тебе экономите, даже фильтр нормальный не купил.
— Это не ответ, — Саша сдержался. — Я хочу, чтобы вы уехали. Это больше не вопрос комфорта, это — вопрос выживания. Мы с Леной перестали говорить. Алиса нервная. Я чувствую себя посторонним. Вы не просто гостья, вы заняли территорию и ведёте себя как хозяйка.
Тёща медленно обернулась. В глазах — ни капли удивления. Только что-то, похожее на насмешку.
— То есть, ты выгоняешь меня?
Он стиснул зубы.
— Я прошу.
Она отложила ложку, вытерла руки и вышла. Спустя десять минут в комнате уже шла женская дуэль. Лена кричала на него, рыдая:
— Ты в своём уме?! Это моя мама! Куда она поедет? У неё там грибок, сырость, в квартире полы провалились! А ты, видите ли, устал!
Саша слушал и не узнавал её. Та Лена, с которой они до ночи обсуждали имена для дочери, с которой вместе красили стены в новой спальне, с которой хохотали над старыми фото, — куда она делась? Сейчас перед ним была испуганная, обиженная женщина, повторяющая слова матери.
— Это твоя мама внушает тебе, что я тебе враг. — Он говорил тихо, чтобы Алиса не проснулась. — Она медленно и методично ломает нашу семью.
Лена сжалась.
— Уходи, если тебе так плохо. Мне надоело ходить на цыпочках. Устала я от ваших разборок.
Он ушёл. Просто хлопнул входной дверью. Сначала — к другу, потом — в съёмную однушку. Небольшая, но чистая. Без запаха валидола и тени укоров на лице. Вечерами — тишина, никто не ворчит, не переворачивает его футболки «некрасиво сушатся». Стало легче. Но ненадолго.
Через три дня пришло сообщение от Лены: «Алиса просит, чтобы ты пришёл». Он пришёл. Принёс игрушку, кефир, кексики, которые дочка любит. Девочка обняла его крепко, а потом спросила:
— Пап, а ты что, плохой? Бабушка говорит, ты жадный и никого не любишь.
Он почувствовал, как холод ползёт от позвоночника вверх.
— Нет, зайка. Я тебя очень люблю. И маму люблю. Просто взрослые иногда ссорятся.
В тот же вечер он пошёл к Лене, решив говорить без крика. Спокойно. По-взрослому.
— Лена, мы можем жить как семья. Но не втроём с твоей мамой. Я не могу больше это терпеть. Выбирай: либо мы снова вместе, но только ты, я и Алиса. Либо так и будем жить по отдельности.
Лена долго молчала. Потом тихо произнесла:
— Она не сможет одна. Ей тяжело. Она же мать.
— А я кто? — не сдержался он. — Папа твоего ребёнка? Муж? Или проходной кошелёк, который оплачивает ЖКХ и молчит?
Она отвернулась. Он понял всё без слов.
Неделю спустя он снова пришёл — забрать кое-какие вещи. Алиса встретила его в прихожей, обняла, а из кухни донеслось:
— Надеюсь, ты не собираешь тут снова устраивать спектакль?
Он промолчал. Собрал сумку. Выходя, услышал её голос снова:
— Ты у меня ещё пенсию пересчитать хочешь? — тёща криво усмехнулась, протирая посуду. — А то, может, тебе и ключи от квартиры отдать, раз ты такой главный?
Он посмотрел на Лену. Та стояла, опустив глаза. Даже не пыталась остановить. Даже не попыталась.
После ухода Саши всё будто бы встало на паузу. Вроде никто не умирал, никто не кричал, не писал гневных сообщений. Но тишина звенела в ушах. Каждый вечер он возвращался в съёмную квартиру, пил чай у окна, слушал, как в соседях хлопают двери, и снова перечитывал короткие сообщения от Лены. Их было немного. В основном — вопросы про Алисину одежду, садик, один раз — про оплату кружка. Ни одного «как ты», ни одного «прости».
Он ждал. Наверное, надеялся, что Лена одумается. Что поймёт: этот конфликт не про маму и зятя. Это про границы. Про выбор. Про ту тонкую черту, за которой семья разваливается, если вовремя не сказать «стоп».
Прошло полтора месяца. Однажды вечером, после тяжёлого дня, Саша решился. Позвонил Лене. Она долго не брала трубку. А потом — короткое:
— Привет.
— Привет, — он сжал телефон. — Я думал, может, встретимся. Без скандалов. Просто поговорим. Без… мам.
— Я не могу, — быстро ответила она. — У неё давление. Сильно. Боюсь оставлять.
— У неё давление — у нас развод, — вырвалось у него.
— Не драматизируй, — сухо сказала Лена. — Мы просто живём отдельно. Ты сам ушёл.
Он замолчал. Вечером, уже лёжа в темноте, вспомнил, как в первый год брака Лена шептала ему на ухо, что с ним чувствует себя в безопасности. Как боялась рожать, и он держал её за руку в родзале. Как она плакала, когда Алиса впервые сказала «мама» — а он обнимал её, как будто это их маленькая победа. Всё это — будто из другого фильма. Где главные герои были другие люди.
Через пару дней снова позвонила Лена:
— Саша, ты бы мог Алису к врачу свозить? У неё кашель, а я не успеваю — мама плохо себя чувствует, я одна везде разрываюсь…
Он, конечно, согласился. Приехал, забрал дочку, по дороге купил ей сок и новую книжку-раскраску. На приёме держал за руку, вытирал нос, а потом отвёз обратно.
— Я могу заняться Алисой, — сказал Лене. — Но мне нужно понять: у нас что — так и будет? Ты с мамой, я с дочкой на выезде?
Лена пожала плечами.
— А ты предложи, что мне делать. Куда я её дену?
— Ты взрослая женщина, у тебя есть квартира, муж, дочь. Ты обязана делать выбор. А не прятаться за мамину спину.
— Обязана? — в её голосе зазвенело. — А ты? Что ты обязан? Ты ушёл! Ты всё разрушил!
Он только кивнул.
— Понял.
Потом были встречи с юристом. Не сразу — он не хотел доводить до развода. Думал: образумится. Но когда Лена предложила «оформить раздельное проживание, чтобы не делить имущество», — понял: всё.
С Алисой он продолжал видеться. Сначала по выходным, потом пару раз в неделю. Забирал её из садика, водил на площадку. Девочка была всё такой же — весёлой, открытой. Иногда спрашивала, почему он не спит с ними. Он отвечал, что теперь у него отдельная кровать, но он её очень любит.
Именно в один из таких вечеров, когда он возвращал Алису домой, случился финальный разговор.
Зинаида Павловна открыла дверь. На ней был её вечный халат с потёками от зелёнки на кармане. Глаза — прищуренные, губы поджаты.
— Ну вот, — сказала. — Привёз. Папаша года.
— Не начинайте, — устало ответил он. — Алиса простыла, но уже лучше. Температуры нет.
— Конечно, нет, — отмахнулась тёща. — Это у тебя, небось, давление должно быть — по бабам шляешься, а тут ребёнок болеет.
Он выдохнул. Наклонился к дочке:
— Пока, солнышко. Позвоню завтра.
Алиса кивнула. Он обулся. Уже на пороге обернулся — всё-таки, видимо, хотел услышать от Лены хоть одно слово. Но та стояла, глядя в пол.
И тогда он — не сдержался.
— Я думал, мы семья. Думал, ты рядом. А оказалось — я просто жил в съёмной жизни.
Тёща фыркнула.
— Что ты ноешь, мальчик? Пенсию мне ещё пересчитать хочешь? — криво усмехнулась она. — Или сразу прописку забрать?
Он посмотрел на неё — и впервые ничего не почувствовал. Ни злости, ни отчаяния. Только усталость. Глубокую такую. До самого дна.
— Знаете, — сказал он. — Можете оставить себе пенсию, прописку, квартиру. Я только дочку заберу в парк на выходных. И без ваших комментариев, ладно?
Он закрыл за собой дверь. А за ней — прошлую жизнь. Слишком тесную, слишком шумную. Без личного пространства, без уважения, без права быть мужем, а не «зятем при маме».
И пусть впереди ничего не ясно. Зато — без этой вечной усмешки за спиной.
– Меня зовут Настя. Я, наверное, ваша дочь