Оля впервые увидела его сестру на их свадьбе. Та приехала с опозданием, села в первом ряду рядом с матерью и всю церемонию смотрела не на брачующихся, а в телефон. Позже на банкете она подняла бокал и сказала:
— Ну, теперь хоть попробуем ужиться втроём, не считая маму, конечно.
Все посмеялись, кроме самой Оли. Она не поняла, это шутка или предупреждение.
После свадьбы прошло два месяца. Жили они пока на съёмной квартире, скромно, но уютно. Муж — Саша — работал в логистике, часто задерживался. Оля вела клиентские соцсети, фрилансила из дома. Всё шло своим чередом — до звонка от свекрови.
— Леночка приедет на недельку, — сказала она. — У неё с мужем опять сложности, решила немного развеяться, у тебя ж работа не помешает?
Оля хотела сказать, что у них и так однушка, но Саша уже обнял её сзади и подмигнул:
— Родная, ну она же не навсегда.
Леночка — та самая сестра, с телефона на свадьбе, — появилась с чемоданом и коробкой обуви. Она была худой, с острым подбородком, говорила громко, смеялась резковато, а в квартире с первого дня чувствовала себя хозяйкой.
— О, у тебя только лавандовое мыло? Слишком резкий запах. Я купила себе другое, надеюсь, ты не против, что я твое убрала?
— Я постирала ваши полотенца с нашими, так быстрее. А твои кружевные трусы — ой, случайно попали в сушку, вроде не сели.
— Можно я поставлю свою косметику на полку в ванной? А то твоя косметичка — ну, такая… домашняя.
Оля молчала. Она терпела. Она не хотела выглядеть мелочной. Внутри же нарастало ощущение, будто её дом медленно выскальзывает у неё из-под ног. Муж не замечал. Когда Оля однажды осторожно пожаловалась, он ответил:
— Да ладно, она просто немного рассеянная. Ну, привыкла, что её все обожают. У нас же не война, родная.
Через неделю Леночка не уехала.
— Я пока не хочу возвращаться, — заявила она. — Там такая обстановка… токсичная. Ну и потом, я же не мешаю?
Она устроилась на диване, начала искать работу «по душе», перекладывала вещи в прихожей, в холодильнике и даже в гардеробе. Оля чувствовала, как с каждым днём становится всё меньше и меньше в собственной квартире.
Вначале она говорила себе: «Неделя — это немного». Потом: «Может, две недели — тоже не беда». Но на третьей, когда Леночка с подругой устроила спа-день дома и вымазала ванну какой-то грязевой смесью, оставив после себя пятна, — Оля впервые повысила голос.
— Ты могла бы убрать за собой?
— Угу, как только лак высохнет. Не кипишуй, Оль, ты чего такая на взводе стала?
Саша в тот день пришёл поздно. Оля попробовала объяснить, но он устал, махнул рукой и сказал:
— Ну зачем ты раздуваешь? Это же ванна.
Всё чаще Оля ловила себя на том, что прячется в кафе, задерживается в магазине или на прогулке. В квартире было тесно. Тесно не физически — душно морально. Входя, она чувствовала, как из неё как будто выдавливают воздух.
Однажды она пришла домой, а её ноутбук лежал не на столе, а на подоконнике.
— Ты пользовалась моим ноутбуком?
— Ну да, мне нужно было переписку с HR дослать, — равнодушно ответила Леночка. — Не кипишуй, я ничего не удалила. Просто твой браузер странный, вечно всё виснет.
— Это моя работа, — тихо сказала Оля.
— Ну вот, началось, — закатила глаза Леночка. — Знаешь, если у тебя такая хрупкая психика, может, тебе психолога найти?
Оля сглотнула злость. И, как всегда, промолчала.
Но в ту же ночь, лёжа рядом с уже спящим мужем, она впервые подумала: «А может, я правда не на своём месте?»
На следующий день Оля встала раньше всех. Точнее — просто не спала. Она медленно заваривала себе чай, пытаясь не разбудить Леночку, которая теперь не только спала на диване, но и хранила там свои тапки, плед, два бокса с косметикой и кружку с надписью «Я богиня».
Чай горчил. От нервов. Или от того, что сахар закончился, а она забыла купить. Оля вдруг вспомнила, как в первые месяцы брака они с Сашей делали имбирный чай с мёдом и лимоном, читали по вечерам книжки вслух. Сейчас всё это исчезло — то ли растворилось, то ли испарилось.
Саша вставал поздно, сонный, с телефоном в руках. Когда Оля пыталась поговорить с ним, он отвечал рассеянно, чуть раздражённо.
— Я работаю, у меня башка не варит, не начинай, пожалуйста.
А вечером, когда она пробовала рассказать, что ей тяжело жить втроём в однушке, он пожимал плечами:
— Ну а куда она пойдёт? Это же моя сестра. Ты же не хочешь, чтобы она на улице оказалась?
Оля всё чаще слышала от него эту фразу — «моя сестра». Будто её чувства имели меньший вес только потому, что она не из той же крови.
Прошёл месяц. Леночка работала удалённо. На кухне. За столом, где раньше работала Оля.
— Я ж с клиентом по зуму разговаривала, — пожимала плечами она, — мне важен фон. А ты и так на ноутбуке, можешь на диване посидеть.
Оля молча взяла кружку и пошла в спальню, где не было ни стола, ни нормального света.
Саша всё так же делал вид, что не замечает. А может, и правда не замечал. Он был погружён в свои задачи, в отчёты, в графики. А когда у них случалась редкая возможность поужинать вдвоём, то на столе уже стоял салат от Леночки, и разговор шёл не о паре, а о том, как «мужики — существа примитивные, всё им объяснять надо, причём по несколько раз».
Оля перестала ставить любимые свечи. Перестала включать музыку по утрам. Её голос стал тише. Она старалась говорить меньше — чтобы не подцепиться, не вызвать недовольство, не стать «нервной».
А потом была годовщина свадьбы. Оля заранее отложила деньги на ужин в ресторане. Хотела подарить Саше запонки с гравировкой. Он, правда, про гравировку забыл, но сказал:
— Я забронировал на вечер стол. Только Леночка с нами, ты ж не против? Она сказала, что если останется одна, расплачется.
Оля в тот момент улыбнулась. И кивнула.
А внутри — рухнуло.
Позже всё пошло стремительно.
Однажды Леночка вернулась поздно, пьяная, привела с собой какого-то мужчину. Оля встала в два часа ночи за водой — и увидела их в полутёмной кухне. Тот мужик ел руками курицу из холодильника, а Леночка громко смеялась, шепча ему на ухо:
— Мой брат — святой. Ну а Оля — так, временно тут.
Оля молча развернулась и ушла в спальню. Утром она рассказала всё Саше. Он выслушал, потер виски, сказал, что поговорит.
Леночка обиделась.
— Как ты мог поверить невестке? Она, видимо, хочет, чтобы я исчезла? Так и скажи! Вот так? Просто взять и выкинуть?
Она разрыдалась. Саша растерялся. Сказал, что просто попросил вести себя уважительно. И что все взрослые люди, и надо договариваться.
Оля молчала. Она больше не хотела объяснять, что такое уважение.
Через пару недель всё выглядело, как будто улеглось. Леночка стала чаще уходить. Говорила, что устраивается на новую работу, что планирует снять комнату. Саша снова начал приносить цветы. Раз или два он даже предложил провести вечер вдвоём.
Оля немного расслабилась.
До тех пор, пока однажды не пришла домой — и не увидела в ванной коробку с её вещами.
Всю полку занимала новая косметика Леночки.
Оля открыла шкаф — и поняла, что её халат висит на балконе, а в шкафу — пальто Леночки.
Вечером она тихо сказала Саше:
— Я больше не могу.
Он ничего не ответил. Только пожал плечами.
— Дай ей время.
Оля встала, достала коробку, начала складывать свои вещи.
— Ты куда? — спросил он.
— Пока к маме. Мне нужно подумать. Мне нужно… вернуться туда, где я могу дышать.
Прошла неделя. Потом вторая. Саша звонил. Оля отвечала холодно. Она всё ещё любила его. Но не понимала, за что борется — и с кем. Через месяц он приехал к ней сам.
— Она уехала, — сказал он. — Кажется, насовсем. Сняла квартиру.
Оля молчала. Она не знала, радоваться или нет.
Он взял её за руку.
— Вернёшься?
Она посмотрела на него долго. Очень долго.
Оля вернулась. Но вернулась уже другой.
Той прежней, наивной и терпеливой, с которой можно было переставлять её вещи, занимать её место и не извиняться, — не осталось. Теперь в квартире вместе с ней жила тишина. Не мягкая, уютная — а настороженная. Саша это чувствовал.
— Мы же одни теперь, — говорил он почти умоляюще. — Всё будет по-другому.
Оля кивала, но чувствовала, что тень его сестры никуда не делась. Она витала в воздухе, жила в трещинке на ванной плитке, в пятне от лака на подоконнике, в выцветшей надписи на дверце холодильника — «Я богиня», которую кто-то нацарапал гелевой ручкой.
Они пробовали вернуть прежнюю близость. Саша предлагал ужины, цветы, даже выезды на выходные. Но между ними постоянно что-то вставало. Как будто все слова уже были произнесены, все паузы — пережиты, и ничего нового родиться не могло.
А потом Леночка вернулась.
Не пожить. Не с чемоданом.
— Просто зайду, передам кое-что, — сказал Саша, будто заранее извиняясь.
Оля открыла дверь и увидела ту же самую — ухоженную, с выпрямленными волосами, с блеском на губах, в коротком пальто.
— Приветик, — сказала она с нарочитой лёгкостью. — Не волнуйся, я ненадолго.
У неё в руках был какой-то пакет — кажется, документы и флешка. Но в квартире она задержалась на сорок минут. За это время она:
— Обняла Сашу на прощание чуть дольше, чем надо.
— Прошла в ванную и сказала: «О, ещё та плитка. Надо бы уже сделать ремонт».
— Уселась за кухонный стол и рассказала, что устроилась в агентство недвижимости.
— И спросила у Оли с фальшивой улыбкой:
— А ты всё ещё фрилансишь, да? Ну, зато свободный график.
Когда она ушла, Оля подошла к зеркалу в ванной и долго смотрела на своё отражение. Потом тихо сняла с крючка полотенце и понюхала.
Леночкин запах. Всё тот же.
Неделю спустя у них дома снова был конфликт. Небольшой. Пустяк. Саша задержался, не предупредил. Оля высказала, спокойно. Он ответил устало:
— Опять начинаешь?
Она почувствовала, как в груди всё стянулось.
— Я просто хочу, чтобы ты уважал моё время.
— А я хочу, чтобы ты не искала повода для скандала. Мы же сейчас без неё. Успокойся наконец.
Слово «успокойся» сорвало последнюю нитку.
Оля резко встала из-за стола, подошла к шкафу, начала убирать свою одежду в сумку.
— Да что опять? — всплеснул руками он. — Оля, ну что ты творишь?
Она повернулась к нему и впервые сказала вслух то, что копилось месяцами:
— Ты говоришь, что её нет. Но ты сам её не отпустил. Ты её оправдываешь, защищаешь, позволяешь ей быть в нашей жизни как будто между прочим. И я больше не могу жить с этой «между прочим».
— Но это моя сестра! — воскликнул он.
— А я кто?! — в её голосе дрогнуло. — Я тебе жена. А была — как квартирантка. Пока она здесь устраивалась, ты смотрел сквозь меня. Саш, я молчала, когда она пользовалась моими вещами. Я молчала, когда она вытирала ноги о мою границу. А ты всё не замечал. И даже когда она ушла — ты не понял, что уже поздно.
Он ничего не сказал. Только сел, уткнувшись в руки.
Она стояла с сумкой у порога, не зная, уйдёт ли навсегда. Всё зависело от него — но и от неё самой тоже.
И тогда он, не поднимая головы, тихо произнёс:
— Ты говоришь, будто я пустил её в твою жизнь. Но, может, ты слишком остро всё воспринимала? У неё ведь никого, кроме меня…
Она сделала шаг назад. И ещё один.
Поставила сумку на пол.
И вдруг — чётко, без крика, сдержанно, но с отчаянием в голосе, которого он прежде в ней не слышал, сказала:
— У нас, конечно, не твоя берлога — но ты постаралась и быстро загадила квартиру, — отчаянно сказала Оля сестре мужа.
Фраза была не адресована ему — но и не себе. Она повисла в воздухе.
И стала точкой. Или троеточием.
Он поднял глаза.
Она смотрела мимо него.
За спиной у него — всё ещё стояла её тень.
– Кто вам, Антонина Васильевна, в старости стакан воды подаст? – спросила сноха