В квартире на третьем этаже, в панельной девятиэтажке, по вечерам пахло пережаренным луком и запахами новых стиральных порошков. Эти запахи прочно вплелись в обивку дивана, на котором теперь сидела Ольга Сергеевна и что-то записывала в свой потрёпанный блокнот. Иногда она поднимала голову и смотрела в сторону кухни, где копошилась Вера.
Ольга Сергеевна жила с ними уже пятый месяц. Официально — «временно», пока не разберётся с ремонтом своего балкона и не «подлечит спину». По факту, Вера давно поняла, что никакого балкона ремонтировать никто не собирается. Вечерами свекровь напоминала сыну, что ей всё труднее подниматься на четвёртый этаж в её старом доме без лифта, а здесь — удобно. И Вера кивала, стискивая зубы, мол, конечно, пусть остаётся.
На кухне Вера резала морковь в суп. Она давно привыкла делать всё тихо, чтобы не слышать недовольное покашливание из комнаты. Вчера Ольга Сергеевна снова вылила половину борща в раковину — «кислый», сказала она сыну, бросив взгляд на Веру, как на продавщицу несвежего фарша.
— Вера, а ты не забыла, что у нас хлеб кончился? — донёсся голос Ольги Сергеевны из комнаты.
— Нет, сейчас сварю суп и схожу.
— Может, не тебе ходить? Пусть Пашка сбегает. — Ольга Сергеевна повернулась к сыну. Тот сидел с телефоном и кивал, не глядя.
Паша всегда так делал — кивал и молчал. Вера больше всего боялась этих его молчаливых кивков. Она знала: за ними — бесконечные разговоры по ночам, шёпот в спальне, где он будет оправдывать мать, напоминать, что она в возрасте, что «она одна», что надо потерпеть.
Сынок мамин. Ему было тридцать три, а в глазах Ольги Сергеевны он всё ещё пятилетний мальчик с царапинами на коленках. Вера как-то спросила прямо: «Когда ты станешь взрослым?» Он промолчал.
На обед пришёл брат Паши — Артём, с женой Леной. Ольга Сергеевна встретила их, будто это гости к ней домой. Она накрыла стол из чужих продуктов и чужой посуды так, будто хозяйка — она.
— Ой, Лена, а ты что, всё так же не работаешь? — Ольга Сергеевна внимательно посмотрела на невестку младшего сына.
— В декрете ещё, Полинка маленькая…
— А-а… Ну конечно, конечно, у Веры-то детей нет, она работать может сколько угодно. — И улыбнулась, словно выстрелила.
Вере стало жарко. Она смотрела на пустую тарелку и думала, что, возможно, надо было не держаться за работу, а родить хоть кого-то — тогда, может, к ней бы так не относились. Но дети не случались, сколько бы она ни ходила по врачам и ни копила на анализы.
Лена пыталась перевести разговор.
— Вера, у тебя такая кухня аккуратная. Это всё ты сама выбирала?
— Да. Мы кредит брали, пока ещё не расписаны были. Четыре года назад.
Ольга Сергеевна закатила глаза.
— Ага, кредит, конечно. Всю жизнь теперь будете платить за этот блеск. Лучше бы скромнее, но без долгов.
Вера почувствовала, как поднимается злость. Она взяла салфетку, чтобы вытереть губы, но поняла, что руки дрожат. Паша сидел рядом и молчал. Ему было невыносимо смотреть на этот стол и слышать, как мать едва заметно тычет в неё.
После обеда Артём с Леной быстро ушли. Ольга Сергеевна заперлась в ванной и долго разговаривала по телефону с какой-то подругой. Вера слышала за дверью глухие жалобы: «…Да я ей всё помогаю, а она… Представляешь, даже суп нормальный сварить не может…»
Паша шёл по коридору, поглядывал на жену виновато. Он хотел что-то сказать, но Вера подняла руку — не надо. Внутри у неё всё сжималось в один тугой узел, который она боялась распустить.
Она молча пошла на кухню, налила себе воды, взглянула на новую пачку сахара — снова пустая. Свекровь варит свой «специальный» компот, чтобы «для желудка». Банка сахара уходит за два дня. Но никто не говорит спасибо.
Вера присела на край стула. Она думала о том, сколько ещё месяцев можно терпеть эту маленькую осаду в собственной квартире. Её квартира, ипотека, ремонт — всё вроде бы её, но ощущение, что она здесь временно.
А Ольга Сергеевна уже вышла из ванной и направилась к сыну:
— Паш, ты мусор вынеси. И хлеб купи. А то Вера всё никак не соберётся…
Вера смотрела, как муж натягивает куртку, глядя в пол. Он снова молчал. И она знала — эта тишина однажды вырвется криком. Но не сегодня. Сегодня она просто допьёт воду и помоет за всеми тарелки.
Вере казалось, что зима в этом году растянулась нарочно, будто природа сама затеяла испытание. Снег лежал на балконах серым коржом, ветер дул так, что пластиковые окна дребезжали по ночам. Ольга Сергеевна по утрам жаловалась на сквозняки, проверяла батареи, тыкала пальцем в уплотнители — «вот тут продувает, Пашенька, смотри!»
Вера по привычке приходила с работы первой. Она занимала свои двадцать минут тишины — быстро раздевалась, ставила чайник, смотрела в окно. Иногда ей хотелось спрятаться в этой кухне навсегда, но скрип ключа в замке возвращал её в реальность. Ольга Сергеевна появлялась, будто хозяйка вернулась в свои владения.
— Вера, ты опять молоко не купила? Я ж тебя просила! — голос свекрови звучал ровно, без надрыва, но в нём сквозило что-то холодное.
— Я не успела. Думала, Паша возьмёт.
— Паша устал, он целый день на ногах. Ему ещё за молоком бегать, что ли? Женщина в доме должна всё предусмотреть. Неудобно мне перед соседкой просить в долг, вчера чашку молока брала у Татьяны Петровны.
Вере хотелось ответить что-то резкое. Сказать, что за квартиру платят пополам, что продукты тащит она почти одна, что эти бесконечные «мелочи» складываются в дыру в её зарплате. Но язык будто примерзал к нёбу.
Иногда она пыталась жаловаться Паше. Вечером, когда они лежали спиной к спине, она начинала с тихого:
— Ты не видишь, что она делает?
— Ты опять начинаешь… — вздыхал он. — Ну потерпи чуть. Ну ты же понимаешь, мама одна. Ей тяжело.
— А мне? Мне не тяжело?
Тогда он замолкал, и тишина обрушивалась на них, густая, липкая. Она засыпала с этим молчанием, а утром просыпалась от стука кастрюль и от запаха разогретых котлет — Ольга Сергеевна любила завтракать плотно и громко.
Через две недели Вера впервые не вернулась домой сразу. После работы она зашла к своей коллеге Жанне — посидели на кухне, попили чай, поговорили ни о чём. Жанна рассказывала про развод подруги, про очередной кредит на машину, про сына-школьника. Вере было странно слышать чужие заботы — её собственные казались каменными по сравнению с этим лёгким щебетом.
— Ты как сама? — спросила Жанна и посмотрела в упор. — Ты всё время как будто сжатая. Вы с Пашей всё нормально?
Вера отвела взгляд.
— Да всё как обычно.
На пороге Жанна обняла её, задержав руку на спине:
— Ты знаешь, что ты всегда можешь у меня переночевать? Просто знай.
Вера кивнула. Она вышла в ночь, снег скрипел под ногами. Телефон разрывался от звонков — три пропущенных от Паши, один от свекрови. Она не взяла трубку. Дошла пешком, будто нарочно затягивая возвращение.
Дома Паша сидел в коридоре, обутый, с телефоном в руке.
— Где ты была? — спросил он тихо.
— У Жанны. Чай пили.
— Мама волновалась.
— Правда? — Вера сняла сапоги и поставила их аккуратно у стены. — А ты?
Он не ответил. В комнате слышался шум телевизора — Ольга Сергеевна любила засыпать под сериалы про врачей. Она специально делала громче, чтобы слышал весь подъезд. Вера подошла к двери, хотела сказать «тише», но передумала.
— Мы поговорим? — спросила она мужа, когда он зашёл следом на кухню.
Он сел на табурет, наклонил голову.
— Я не хочу скандала.
— А я хочу.
Он посмотрел на неё так, будто впервые увидел чужую женщину: глаза красные, волосы распущены, руки дрожат.
— Я больше так не могу, Паш. Я прихожу домой, и я тут никто. Ты молчишь, она командует. Ты думаешь, я ради этого всё тяну? Кредит, еда, всё на мне. Она вытирает об меня ноги, а ты молчишь.
— Ты знаешь, что ей тяжело одной…
— Опять! Опять «ей тяжело»! А мне как? Ты слышишь меня?
— Тише, она услышит…
— Пусть слышит!
Он поднялся, подошёл ближе, хотел взять её за руку. Но Вера отстранилась.
— Я не буду жить с ней в одной квартире. Либо она — либо я.
Он опустил руки. Она знала этот его взгляд — уставший, сломленный, виноватый.
— Ты знаешь, что я не могу её выгнать. Она мать.
— А я кто тебе?
Он молчал.
Вера отвернулась к окну. Она слышала, как Ольга Сергеевна кашлянула за дверью. Слышала, как потом открылась дверь в туалет, как хлопнула крышка бачка. И снова этот мерзкий скрип половиц под её шагами.
Вера вдруг поняла — этот звук шагов будет преследовать её всегда, если она сама не остановит это.
Утром она встала раньше всех. Сделала себе кофе, положила пустую пачку сахара в пакет и выбросила в мусор. Потом пошла собирать сумку — документы, косметичка, зарядка. Она не знала, куда пойдёт. Может, к Жанне. Может, к тёте в соседний район.
Она услышала, как Ольга Сергеевна поднялась с дивана и подошла к двери спальни.
— Ты куда собралась?
Вера обернулась, сумка уже была в руке.
— На работу.
— С сумкой?
Вера ничего не ответила. Она слышала, как в спальне скрипнул матрас — Паша тоже проснулся.
Ольга Сергеевна посмотрела на неё сверху вниз. В её взгляде была не забота — скорее, что-то вроде спокойной победы.
— Ты подумай, Вера. Женщина должна уметь терпеть. А ты — ни семьи, ни детей…
Вера шагнула к двери и не обернулась. Она слышала за спиной, как скрипнула половица, как свекровь выдохнула что-то невнятное, почти шёпотом.
За дверью был холодный подъезд, запах сырости и мокрых курток. Вера вдохнула этот воздух так, будто впервые за долгое время смогла дышать.
Вера ушла к Жанне. На первое время её пустили с радостью — диван в комнате сына, который у бабушки на каникулах, вдруг стал островком покоя. Несколько ночей Вера спала с телефоном под подушкой. Каждый раз, когда экран вспыхивал именем Паши, она гасила звонок, прижимая руку к груди. Ей хотелось поднять трубку, но голос Жанны в соседней комнате напоминал: «Ты сама сказала: ещё немного. Подумай. Передохни».
Через пару дней Паша прислал сообщение: «Вер, маме плохо, у неё давление. Может, приедешь поговорим?»
Вера перечитала раз десять и не ответила. Она знала этот трюк: сначала «давление», потом «голова», потом «скорую вызывали», чтобы вернуть всё на круги свекровиных жалоб и упрёков.
Но звонок всё-таки раздался — не телефонный, а в дверь. Жанна открыла первой, ахнула: Паша стоял на пороге, мял в руках пакет с пирожными.
— Я просто поговорить, — сказал он тихо, глядя на Жанну. — Можно?
Вера вышла в коридор, закрыла за ними дверь кухни. Пирожные он протянул ей — нелепый мирный знак. Она даже не взяла.
— Что ты хочешь сказать?
Он развёл руками. Бледный, не выспавшийся — видно, что мать не давала покоя.
— Вер, я не хочу, чтобы так было. Ты дома нужна.
— Я? Или я нужна, чтобы тебе не пришлось выбирать?
Он вздохнул.
— Ты знаешь, что я не могу её одну оставить. Ей тяжело. Она…
— Хватит. Я всё поняла. Она всегда будет. Всегда важнее меня. А я — что? Рабочая лошадь? Слуга? Кто я тебе?
Паша глянул в пол. В этом взгляде было всё то же молчание, от которого Вера устала до дрожи.
Она видела, как он открыл рот, хотел что-то сказать. Закрыл. Потупился.
Сзади Жанна кашлянула нарочно — напомнила: «Ты не дома. Тут твои уговоры не пройдут».
Паша сжал пакет так, что из него хрустнуло. Пирожные продавились сбоку, крем размазался по пакету. Он смотрел на это, будто на обломки чего-то важного.
— Я могу уговорить её поискать что-то своё… — пробормотал он.
— Она не уйдёт. — Вера говорила спокойно. — Ты сам не хочешь, чтобы она ушла. Так удобнее.
Он не спорил.
— Я тебя люблю, Вер.
Она усмехнулась. Первый раз за много дней — почти по-настоящему.
— Ты меня любишь? Так любишь, что молчишь каждый раз. Я устала, Паш. Я не могу так больше.
Они простояли так пару минут. Потом Жанна открыла дверь шире — молча. Паша понял, что разговора не будет. Он шагнул к Вере, хотел коснуться плеча — но она отстранилась.
Две недели Вера жила у Жанны. Звонили родители — Вера все объясняла как могла. Мама ругала: «Ты что, обратно к нему! Там твой дом!»
А Вера молчала. В её голове крутилось одно: где мой дом? Там, где тебе не дают закрыть дверь на ночь?
Ольга Сергеевна за это время успела поднять на уши половину знакомых. То к Жанне приходила Татьяна Петровна — соседка снизу — «Доченька, ты что ж мать-то бросила, старушку!»
То звонила Лене — жене Артёма — и шептала, что Вера «ведёт себя безответственно», «подставляет Пашу перед людьми».
Но Вера не брала трубку. Она писала только Паше: «Не приезжай. Не звони».
Весна пришла быстро — снег под окнами Жанны за два дня растаял. Вере предложили взять командировку — месяц в другом городе, обучение плюс проект. Она согласилась не раздумывая. За день до отъезда она вернулась в квартиру — забрать вещи.
Ольга Сергеевна открыла дверь сразу, будто ждала. Она стояла в тёплом халате, с пледом на плечах, и тут же принялась кашлять.
— Верочка, ты домой? Правильно. Дом — семья, надо прощать.
Вера прошла мимо неё молча. Ольга Сергеевна увязалась следом по коридору, волоча тапки. Вере хотелось всё схватить и убежать. Но она выдохнула — медленно, спокойно. Она не боялась больше.
В спальне сидел Паша. Он смотрел в окно, спина сгорблена. Услышал шаги — не встал.
— Ты надолго? — спросил он, когда Вера сложила вещи в сумку.
— Не знаю.
— Ты не можешь так… Ты ведь понимаешь?
Она повернулась к нему. Этот человек сидел на их общем диване — и всё, что было между ними, вдруг показалось ей чужим. Она видела только пустые обои, старую мебель и мать, стоящую в дверях, будто часовой.
— Я могу. — Вера затянула молнию сумки. — Ты ничего не можешь. А я могу.
Она шагнула к двери, но Ольга Сергеевна преградила проход. Она схватила сына за рукав, будто за спасательный трос.
— Сынок, ты что молчишь? Пусть убирается сама! — сказала она тихо, но так отчётливо, что Вера вдруг рассмеялась.
Смех был без звука, но внутри всё оттаяло.
Она вышла, не обернувшись.
Сумка билась о бедро. Весна под ногами хрустела лужами. И впервые за долгое время Вера знала точно: у неё снова есть воздух. И право закрывать дверь за собой.
«Достали шпаргалку на экзамене? – Пожалуйте в тюрьму». Разные страны – разные законы