Когда Лена уехала учиться в другой город, ей было семнадцать. Уезжала с облегчением — как будто сбрасывала с себя мокрое одеяло. Дома было сыро, душно и тесно, даже если квартира и не подводила. Тесно было не стенами, а требованиями. Все — через «надо», через «должна».
— Ты у нас старшая, ты и должна.
— Лена, будь умнее, Сашка ещё маленький.
— Ну кто, если не ты, Леночка?
Сашке тогда было десять. Мама обожала его — умница, свет в окошке. А Лену — уважала, как дисциплину, как расписание. Только уважение без любви — странное топливо. Долго не горит.
В институте Лена работала с первого курса. Мыть полы по вечерам было даже в радость — никто не дёргал. Позже подрабатывала репетитором, потом — на кафедре. Никто из дома не помогал, кроме бабушки по отцу — она однажды прислала две тысячи с запиской: «На сапоги. Я знаю, как у тебя с деньгами.»
После выпуска Лена не вернулась домой. Осталась в этом же городе. Сняла комнату, потом перебралась в однушку, потом — ипотека. Никто ей её не оформлял и поручителем не шёл. Всё сама.
Саша к этому времени окончил колледж и жил с родителями. Пытался работать, но, как говорила мама, «вечно не везло с начальством». Папа, молчаливый и седой, ссориться не любил — он просто уходил в телевизор. Мама же оправдывала сына на каждом шагу:
— Ну что ты понимаешь, у тебя всё по плану, а он — творческая личность.
— Ну помоги ему чуть-чуть, ты же старшая!
— Он же тебе не чужой!
Лена несколько раз присылала деньги — «на курсы», «на ноутбук», «на первый взнос за машину». Никогда не возвращали, и она уже не ждала. Просто отдала, и всё.
Когда Лена родила Илюшу, маму словно прорвало. Звонила каждый день, спрашивала, не простыл ли внук, чем кормит, где гуляет. Её советы были похожи на приказы. А когда Лена осекалась, мама обижалась:
— Тебе что, сложно? Я ж добра тебе хочу. У тебя опыта ноль, а я детей подняла!
Но Лена впервые осмелилась. Перестала отвечать. Ограничила общение до минимума. Сына растила сама, муж помогал — не золотой, но нормальный. Из той породы, что сами уберут после себя, не ждут аплодисментов и умеют слушать.
Когда Илюше было шесть, Саша позвонил — тихо, на выдохе:
— Мамке плохо. Она в больнице.
Лена сорвалась с работы. Взяла билеты на поезд. Через семь часов стояла в коридоре поликлиники. Мама лежала, бледная, но бодрая — вцепилась в руку и заплакала:
— Не уходи пока. Саша один не справляется.
Она осталась. Устроила быт. Привезла из дома увлажнитель, фильтры, лекарства. Саша в это время куда-то пропал — говорил, что ищет работу, но вечерами его видели у магазина с кем-то из старых друзей.
На третий день Лена подняла вопрос:
— А ты не думал, что тебе стоит остаться с мамой, раз ты живёшь здесь? У меня работа, ребёнок.
— Мне ж тоже надо как-то жить, — буркнул брат. — У тебя всё схвачено, а у меня — только начинается.
Она не ответила. Просто уехала через неделю. Маме стало лучше.
Следующие годы прошли в привычной схеме. Мама болела, Саша сидел без работы, Лена помогала.
Иногда — деньгами. Иногда — покупкой телевизора, нового холодильника, лекарств. Иногда — приезжала и разбирала завалы в шкафах, сортировала справки, вела маму по врачам.
— Ты у нас ответственная, — говорила мама. — Сашке этого не доверишь. Он у меня слишком мягкий. Да и времени у него нет.
Иногда Лене казалось, что она живёт в каком-то спектакле, где её роль — быть нужной, но не любимой. Маму это устраивало. Её любовь была у Саши.
Однажды всё изменилось. Мама позвонила и объявила:
— У нас теперь новая помощница. Наташа. Очень хорошая женщина. Приходит каждый день, помогает мне, всё бесплатно, из доброты. Ты не против?
Лена не была против. Даже обрадовалась. Спросила у Саши:
— А ты что, совсем не заходишь?
— Да ну её, — махнул рукой. — Я только захожу за деньгами на оплату ЖКХ. Всё равно всё на ней оформлено, а мне что — носиться?
Лена впервые увидела Наташу через пару месяцев. Мама выглядела бодрой, Наташа — вежливая, без слащавости. Чай предложила, поинтересовалась, не устала ли в дороге.
— Я просто рядом живу, — сказала она. — Вижу, что женщине тяжело. У меня совесть бы не выдержала.
— А у тебя, значит, выдержала, — добавила мама в сторону Лены. — Вот у чужих людей больше сердца, чем у родных.
Это прозвучало как пощёчина.
Лена молча доела бутерброд и уехала.
Через год мама слегла окончательно. Диагноз никто не говорил вслух, но Лена поняла всё без слов: неоперабельное, запущенное, необратимое.
Саша исчез. Телефон не брал, на сообщения не отвечал. Позже выяснилось, что он устроился работать водителем в частную фирму в другом городе. Маме он позвонил раз в две недели. Коротко. Без «как ты», больше про себя.
Лена снова взяла всё на себя. Поездки, лекарства, консультации. Она вывозила маму в платную клинику, платила, оформляла справки, объяснялась с врачами. Её сыну было тогда девять, и он всё больше оставался с отцом. Она моталась между двумя городами и на ходу писала школьному учителю:
«Извините, у нас больница. Дадим сочинение позже».
— А ты бы просто взяла отпуск, — удивлённо сказала как-то мама. — Мне Наташа рассказывала, как она уволилась, чтобы ухаживать за своей матерью. Вот это преданность.
Лена тогда едва не зажмурилась от обиды. Это был день, когда она отказалась от поездки с сыном на море, где он впервые научился плавать. Муж прислал фото: Илюша мокрый, счастливый, с медалькой за смелость.
А мама в это время рассуждала про Наташу.
— Да, она хорошая, — говорила Лена. — Я ей очень благодарна. Только ты ведь тоже мать. У тебя двое детей. Почему всё время один и тот же?
— Саша — особенный. Ты не понимаешь, он не выдержал бы всё это. А ты крепкая.
И всё. Разговор закончился.
Однажды Лена зашла в спальню, когда мама спала. На столе — открытка. Цветная, яркая. На обороте почерк Наташи: «Любимая Тамара Павловна, с днём рождения! Вы — как родная мама». Внутри — слова благодарности, рисунок, чайный пакетик приклеенный на скотч — «Ваш любимый». И фото. Наташа с внуками. Улыбка на весь объектив.
Лена долго смотрела на карточку. Подумала, что ей ни разу не писали таких открыток. Ни от кого. Ни в детстве, ни сейчас. Она не умела — быть нужной просто так.
За две недели до смерти мама отказалась от больницы. Сказала, что останется дома. Наташа переехала — ночевала рядом, вставала ночью, поила, кормила. Лена привозила всё, что нужно: бельё, памперсы, лекарства, еду.
На девятый день Лена услышала разговор. За стенкой — Наташа и мама.
— Ты правда так думаешь? — спросила Наташа.
— Конечно. Всё перепишу на тебя. Саша не справится, а Лена… Она не сердцем помогает. Она — из долга. А ты — с душой.
— Но это ведь может вызвать конфликт…
— Мне плевать. Я уже не в том возрасте, чтобы угождать. Ты мне ближе всех. Роднее. Вот так, Наташенька.
Лена села на пол. Спиной к стене. Её трясло. Не от злости. От бессилия. Как будто жизнь делала ревизию и ставила жирный минус в графе «семья».
Через три дня мама умерла. Спокойно, дома. Наташа держала её за руку. Саша не приехал. Лена организовала всё. Отправила документы, заказала катафалк, выбрала венок.
Никто не спрашивал её мнения по поводу наследства.
Через месяц Лена узнала, что квартира, в которой они росли, где она когда-то мыла полы, писала сочинения, откуда уезжала в институт с рюкзаком, теперь принадлежит Наташе.
Соседка позвонила:
— Лен, ты прости, я не удержалась. Видела, как к Наташе приходил нотариус. Говорят, ещё при жизни оформили. Там всё — квартира, мебель, дача. Даже кладовка.
— Саша знает? — спросила Лена.
— Думаю, да. Он приходил, скандалил. Наташа вызвала полицию.
Саша позвонил Лене в тот же вечер. Голос был взвинченный, обиженный:
— Ты знала? Почему ты ничего не сделала?
— А ты что сделал? — устало ответила она. — Ты вообще где был?
— Да мне плевать! — закричал он. — Это наше было! Ты же всегда была правильной! Почему не помешала? Почему не уговорила её?
— Я уже ничего не могла. Она выбрала.
— У тебя всё по плану, да? Ну и живи теперь в своём идеальном мире!
Он отключился. И больше не звонил.
Лена поехала в родной город. Без цели. Просто хотела пройтись по двору. Села на лавочку. Наташа выходила из подъезда. Увидела её — улыбнулась вежливо, без злорадства:
— Здравствуйте, Елена. Хотите зайти?
— Нет. Я просто… — Она запнулась. — Просто шла мимо.
— Хорошо. Если передумаете — чайник поставлю.
Наташа ушла. Дверь подъезда захлопнулась.
Лена посмотрела на окна. Они были чистыми, с белыми занавесками. Там больше не было её запаха. Её следов. Её голоса.
Только воздух. Только память.
Прошло два месяца.
Лена не звонила брату. Он — ей тоже. Молчание висело между ними, как провисшая бельевая верёвка, которую уже никто не собирался натягивать.
Муж спросил один раз, осторожно:
— Ты переживаешь? Может, с кем-то поговорить?
Она покачала головой. Слишком много боли, слишком мало слов. Всё было слишком. Даже тишина.
Сына Лена записала в кружок по робототехнике. Сама взяла дополнительную нагрузку. Не от жадности — от желания заполнить пустоту. Иногда ей снилось детство. Как она делает маме чай. Как гладит Сашкину рубашку к первому сентября. Как ждёт: вот сейчас, может быть, мама обнимет. Может быть, скажет: «Ты у меня самая любимая».
Но мама всегда говорила: «Спасибо, Леночка. Надёжная ты у нас девочка».
Весной пришло письмо. Бумажное. С мокрой печатью.
Лена держала его в руках минут десять, прежде чем открыть. Всё знала — и так. Но в тексте было чётко: «В соответствии с завещанием, составленным при жизни… всё движимое и недвижимое имущество… передаётся гражданке…»
Наташа.
Не было ни «к сожалению», ни «вопреки ожиданиям». Просто сухой факт. И точка.
Она позвонила Саше.
Тот ответил сразу — как будто ждал.
— Ты тоже получила?
— Получила.
— Я в шоке, если честно. До сих пор не верю.
— А ты думал, мама что-то тебе оставит?
Он замолчал. Потом выдохнул:
— Я думал… ну, хотя бы что-то. Я ж её сын.
— И я её дочь.
— Но ты всегда была ей как бухгалтер. А Наташа — как человек.
Эти слова Лена не забыла. Они легли ей на грудь и лежали. Тяжёлые.
Прошло лето.
Лена встретила во дворе соседку — ту самую, что всё знала, всё слышала, всех знала по именам.
— Ну, Наташа там теперь хозяйничает, конечно. Всех старых вычистила. Подъезд перекрасили, лифт починили. Молодец, не спорю. Только говорят, теперь с ней не так-то просто. Ни «одолжи», ни «подай». Всё — по расписанию. Прям хозяйка, да ещё какая. На месте твоей мамы теперь.
— На её месте быть не хочется, — тихо сказала Лена.
— А Саша? Он вообще что?
— Живёт. Где-то.
Соседка махнула рукой:
— Вот всё-таки странно. Кто носил, кто терпел — тот и остался ни с чем. А кто просто рядом оказался — тот теперь в шоколаде. Несправедливо.
Лена пожала плечами.
Справедливости она давно не ждала. Не в этой истории. Не в этой жизни.
Однажды вечером она заглянула в старый электронный ящик. Нашла письмо. Мама писала три года назад, коротко:
«Лена, спасибо за лекарства. Ты у нас всё берёшь на себя. Я знаю, ты справишься. Ты — сильная. Целую».
Лена перечитала раз десять.
Сильная. Надёжная. Ответственная.
Ни одной строчки: «любимая».
В октябре Наташа позвонила сама. Вежливо.
— Здравствуйте. Хотела сказать, что кое-что осталось от Тамары Павловны. Документы, какие-то записи, альбомы. Может, хотите забрать?
— Спасибо. Нет, не надо.
— Как хотите. Я всё равно оставлю. На случай, если передумаете.
Лена отключила звонок.
А потом пошла и распечатала фото — где она с Илюшей на море. Тот самый день, когда мама лежала в больнице, а сын впервые нырнул с пирса.
Они смеются на фото. Без фальши. Без «надо». Просто смеются.
Лена вставила снимок в рамку и поставила у кровати.
Через неделю позвонил Саша. Пьяный.
— Лена… ты ж у нас умная. Ну сделай что-нибудь. Обратиться надо. Это же наше. Её обманули, подло. Это всё неправильно.
— Не обманули. Она всё подписала сама. Сознательно. С полным пониманием.
— Ну ты же знаешь, она всегда была наивная. Она думала, что так правильно. Она…
Он всхлипнул.
— Она просто не любила нас, Саш. Не так, как мы хотели.
Молчание. Потом — злость:
— Ты же ничего не делала! Ты всегда сидела в углу и молчала! Как монахиня! А я — я хотя бы пытался!
— Ты пытался что?
— Получить своё!
— Вот и получил.
Он отключился.
Через день она собрала коробку. Вложила туда бабушкину вышивку, мамины старые платки, детские рисунки Саши, где он с короной на голове. Вложила и листок с маминым почерком: «Саша — наш свет, наша радость. Ему бы небо да крылья».
Лена повертела листок в руках, положила обратно.
Потом закрыла коробку. Вынесла на чердак.
Вечером, укладывая сына, он вдруг спросил:
— Мам, а бабушка… она была хорошая?
Лена задумалась. Долго.
— Она была… разная. Но она старалась. Как умела.
— А ты по ней скучаешь?
Она посмотрела в окно. За окном горел фонарь. Как в детстве, когда она сидела у окна и ждала: может, мама зайдёт, обнимет, что-нибудь скажет… Тёплое.
— Иногда. Но знаешь… Я уже научилась скучать без боли.
А потом наступила зима.
И в один день Саша прислал сообщение:
«Ты у нас самостоятельный, обойдёшься и в этот раз как-нибудь, — сказала мама.»
Без приветствия. Без подписи. Просто так.
Лена перечитала и улыбнулась. Горько.
Пожалуй, это и было их общее наследство.
Точка. Или запятая.
– Ты должна вернуться ко мне. Мама очень страдает, – выпалил Эдик