Когда Люба предложила свекрови перебраться в их квартиру на пару месяцев, она и представить не могла, чем это обернётся. Тогда всё казалось разумным: мама Сергея осталась одна, дом в деревне требовал ремонта, да и жалко было женщину — зима обещала быть суровой. Они с мужем только въехали в новую трёшку, купленную в ипотеку, пока без ремонта, но просторную.
— Переждёшь у нас февраль-март, а там весна — снова в деревню, — с улыбкой сказала Люба, добавляя сахар в чай. — Будет где Юле побегать, и нам помощь, вдруг ты сможешь иногда с ней посидеть.
Свекровь, Валентина Михайловна, кивнула в ответ как-то отстранённо, всё рассматривая новые обои и краны в ванной.
— Всё-то новьё. А у нас вон до сих пор чугунная раковина с эмалью. Да и стояла сорок лет — ни капли ржавчины…
В тот вечер Люба ещё не обратила внимания, как долго Валентина Михайловна задержалась в детской, как водила пальцем по ручкам кроватки и молча приподняла пижамку дочки, чтобы заглянуть на ярлык — «не из Китая ли».
— Придирчивость от одиночества, — пожала плечами Люба, когда рассказывала подруге по телефону. — Надеюсь, привыкнем друг к другу.
Первые недели прошли относительно спокойно. Свекровь заняла маленькую комнату с видом на двор, сама переставила мебель — «чтобы окно не заслонять» — и начала готовить обеды. И даже вкусно. Только всё время жаловалась, что продукты дорогие, а мука «с этой вашей гречкой — ни вкуса, ни толку». Люба старалась не спорить. Пусть женщина чувствует себя нужной.
Но дальше стало сложнее.
— Я не понимаю, зачем вы столько тратите на молочку, — говорила Валентина Михайловна, глядя на чек из магазина. — Сметана за сто шестьдесят? У вас что, зарплата как у министра?
Люба нервно усмехнулась:
— А я предпочитаю не травить ребёнка дешёвым пальмовым маслом. Это мои деньги, я работаю, помимо декрета беру проекты на фрилансе. Мы не в минусе, если ты об этом.
Свекровь кивнула, но после ужина Юля получила на полдник «творожок подешевле», который Валентина Михайловна принесла из магазина через дорогу. Люба выкинула баночку, промолчала, но запомнила.
Муж всё списывал на усталость матери:
— Пойми, ей тяжело. Она сорок лет одна тянула дом, отца ты не помнишь — я его сам почти не видел. Ей хочется, чтобы всё было как у неё. Дай ей время, она привыкнет.
Привыкла. К их квартире. К общему холодильнику. К тому, что может открывать Любины шкафы — «проверить, что не отсырело» — и переодевать Юлю в «удобные» колготки, вязаные ещё ею самой, хотя ребёнок в них чесался и вертелся, как юла.
А потом был вечер, когда Люба пришла с подработки — она вела онлайн-курс по дизайну — и застала Валентину Михайловну в спальне. Та вела видеозвонок по WhatsApp с какой-то соседкой, показывая гардероб.
— Вот, смотри, Любины платья. Она модница, конечно. Всё синие, серые — как в офисе. А вот эти туфли — с каблуком. Она говорит, что они ей «для выступлений». Видать, артистка…
Люба стояла в дверях и слушала, как её обсуждают — дом, вещи, вкусы. Не злилась. Ей было стыдно. За свекровь.
— У вас что, экскурсии по личным вещам теперь? — спокойно сказала она, когда та положила трубку.
— А чего ты сразу с упрёком? Мы просто болтали. Это же не чужие люди, мы с Клавдией сто лет знакомы. Не дуйся, я ж не с вреда!
Люба не ответила. Просто закрыла дверь спальни. На замок.
Сергей в этот момент был в командировке. Как всегда. Он с февраля почти не вылезал из разъездов, и всё чаще Любе казалось, что он этому рад. Там — гостиница, коллеги, свобода. Здесь — затхлый запах старых кремов, кухонные споры и чужой человек, который вдруг стал решать, кто и когда ест, спит и стирает.
Юля стала капризничать. Плакала, когда бабушка мыла ей голову — горячей водой, с хозяйственным мылом. Спала тревожно. Люба начала ставить ночник, давать мягкую игрушку — но та однажды оказалась спрятана в кладовке.
— Пылесборник, — отрезала Валентина Михайловна. — Я не позволю, чтобы у внучки были астмы от ваших китайских зверюшек.
Люба молчала всё меньше. Она ещё не вступала в прямой конфликт, но ответы становились холоднее. Движения — отчуждённее. Каждое «давай так не будем» звучало уже как «проваливай».
Однажды она услышала, как свекровь говорит Сергею по телефону:
— Люба устала, она нервная. Мне её жалко, но я просто хочу, чтобы в доме был порядок. А то что это за мать, если дочка вечно в телефоне, игрушки по полу, еда недосолена. Неуютно как-то у них…
Люба стояла за дверью и слышала, как её обсуждают — как невестку, как хозяйку, как мать. И поняла: если она сама не выставит границу, это сделает кто-то другой. Или уже делает.
Сергей вернулся через два дня. Привёз магнитик с какой-то конференции и бутылку вина — «вместе расслабимся». Люба покрутила бутылку в руках и поставила на полку. Пить не хотелось. Ни с ним, ни вообще.
— Я знаю, ты злишься, — сказал он, не дожидаясь, пока она начнёт разговор. — Мамка правда переусердствует. Но она ведь не из вредности.
Люба не ответила. Просто села напротив и глянула на него.
— Тебя вообще устраивает, что у нас дома каждое твоё отсутствие заполняется её правом на слово?
— Она временно… — начал он, но Люба подняла ладонь.
— Временно — это две недели, ну месяц. Мы живём так уже четвёртый месяц. Она переехала. Не к нам, а вместо нас.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Чтобы ты, наконец, выбрал, где твоя семья. Здесь — или в её представлениях о том, как надо.
Сергей встал, прошёлся по комнате. Потёр виски.
— Ты всё усложняешь. Ты сама её звала.
— Да, я. Но сейчас я зову её уехать.
Он не ответил. А потом крикнул из ванной:
— Я не могу ей сказать «уходи», ты же знаешь! Она одна. Куда ей?!
Следующий виток произошёл в день рождения Юли. Три года. Люба заказала торт, украсила комнату гирляндами, пригласила подругу с сыном. Свекровь с утра начала дуться: «зачем столько трат, у ребёнка день рождения, а не свадьба». Потом нарезала оливье «по-деревенски», в миске, которую Люба прятала — старую, облупленную. А после обеда начала отчитывать ребёнка прямо при гостях: мол, «нельзя столько конфет», «некрасиво хныкать», «сиди ровно».
Когда девочка разрыдалась и бросилась к матери, Люба взяла её на руки и спокойно попросила Валентину Михайловну не вмешиваться.
— Я воспитываю ребёнка. Не вы. И не сегодня.
Свекровь вспыхнула.
— Так это что ж выходит — я никто?! Только готовь, мой, сиди на табуретке, пока тут торжество? Я, значит, не бабушка?
Гостья неловко потупилась, Люба молча поцеловала Юлю в макушку.
— Ты бабушка. Но ты не мама. Есть разница.
После ухода гостей начался «разговор по душам».
— Ты хочешь, чтобы я сидела в комнате и не высовывалась? — шипела Валентина Михайловна, убирая посуду со стуком. — Чтобы я не вмешивалась? Тогда не зовите меня нянчить вашу девку!
— Мы и не зовём. — Люба подошла ближе. — Ты сама всё берёшь в руки. Даже то, что не просили. И ты не слышишь слова «нет».
Свекровь опустила взгляд и вымолвила:
— Просто мне хочется, чтобы всё было… правильно.
— Правильно для кого?
Ответа не последовало.
Люба начала подумывать о радикальном шаге. Но не ссориться — не выселять. А уехать. С Юлей — на съёмную квартиру. Она пересчитала сбережения, прикинула расходы. Сергей ни о чём не знал — вечно на встречах, звонках, между перелётами.
Тем временем Валентина Михайловна нашла «новое поле деятельности»: решила вести учёт бюджета.
— Ты знала, сколько уходит на ваши растительные молоки и какие-то батончики? Я посчитала — на неделю хватает и хлеба с маслом. А каша — она сытная, чего ещё нужно? Я могу составить список покупок, чтобы не выбрасывать деньги.
Люба молчала. Говорить не имело смысла.
А потом — последний удар. Она обнаружила в почтовом ящике письмо из управляющей компании. Сообщение о задолженности по коммуналке. Почти 11 тысяч. Хотя оплата производилась вовремя. Люба удивилась, позвонила, выяснила: часть платежей была отменена вручную через онлайн-банк.
Она открыла приложение — и поняла. Карточка, к которой был подключён счёт, недавно временно блокировалась по «подозрительной активности», Люба подумала, что это ошибка банка. А теперь всё стало ясно.
— Я просто перевела немного себе, на лекарства, — без тени смущения произнесла Валентина Михайловна. — Ты же знаешь, что у меня давление. А у вас — всё одно к одному. Я думала, ты поймёшь…
— Ты взяла деньги. Без спроса. Из нашего счёта, — голос Любы дрожал. — Это не «немного», это воровство, Валя.
— Ну вот! Уже на «ты»! — фыркнула свекровь. — Началось. Раньше на коленях умоляли помощи, а теперь я — воровка?
— Никто не умолял. Тебе предложили крышу. Еду. Семью. И ты всё это растоптала.
Сергей вернулся ночью. На кухне их ждал чайник, записка от Любы и пустая тишина.
«Я больше не могу. Мы с Юлей пока поживём отдельно. Я оставляю тебе право решать, кто для тебя важнее. Но я не буду жить с женщиной, которая распоряжается моей жизнью, как своей. Ты знаешь, где нас найти, если поймёшь, что хочешь быть с нами — не как сторонний наблюдатель, а как муж и отец».
Сергей сел за стол, прочитал записку ещё раз, потом долго смотрел в окно. Слов не было. Только ком в горле.
А в спальне, закрыв дверь на ключ, Валентина Михайловна уже набирала сестру:
— Да, Лид, представляешь. Ушла. С ребёнком. Наверное, обиделась. Хотя за что — понятия не имею…
Прошло две недели.
Люба сняла небольшую двухкомнатную квартиру недалеко от парка. Простая, с ремонтом «под сдачу», но чистая и своя. Она выдохнула. Даже плитка на кухне — дурацкая, с розовыми цветами — казалась освобождением.
Юля сразу стала спокойнее. Перестала вздрагивать по ночам, охотно ела и просилась на улицу. Люба теперь работала только удалённо — заказов хватало, а вечером они вместе гуляли, катались с горки или рисовали. Не было чувства постоянного напряжения, как будто из воздуха ушёл яд.
Сергей звонил. Сначала каждый вечер. Потом — через день. Люба брала трубку, но говорила коротко.
— Мы в порядке.
— Юля здорова.
— Нет, возвращаться пока не собираемся.
Однажды он пришёл. С тортом, цветами и усталым видом.
— Мамка ничего не понимает. Говорит, ты её выгнала. Плачет, давление, таблетки…
Люба аккуратно поставила коробку с тортом в холодильник.
— Я ничего не объясняла. Просто ушла. Потому что иначе было бы бессмысленно.
Сергей молчал.
— Знаешь, что самое страшное? — продолжила она. — Я не злилась на неё в начале. Мне казалось, мы справимся. Но она не захотела меняться. Ей удобно жить в роли жертвы. А ты — в роли между.
Он покачал головой:
— Ну не выбрасывать же её на улицу…
— Речь не об улице. А о границах. Ты даже не попытался их обозначить. Она ворвалась в наш дом — и ты отступил. Я — нет.
Сергей ушёл, ничего не сказав. Через день прислал деньги. Через неделю — видео для Юли. Через две — опять появился, уже без цветов, но с вещами дочки, которые остались «дома».
— Она уехала. В деревню. Пока.
— Потому что ты попросил? — спросила Люба.
— Потому что не смог больше молчать.
Валентина Михайловна вернулась в свой старый дом под Рязанью. Писала сыну каждый вечер. Поначалу — с упрёками, потом — с жалобами, потом — с вопросами, не заболела ли Юля, не похудела ли. Любе — ни слова.
Люба знала, что это — перемирие, а не конец. Свекрови не уйдут навсегда. Не исчезнут. Не забудут.
Но теперь у неё были правила.
Лето подошло к концу. Юля пошла в садик, Люба — на частичную занятость в студию дизайна. В квартире появились новые занавески, несколько полок, книги. Вечерами — тишина. Спокойствие. Свобода.
Однажды Сергей предложил съехаться снова. Он снял квартиру побольше, в новом доме. Сказал, что хочет начать заново. Без матери. Без вранья.
— Ты не против? — спросил он, глядя ей в глаза.
— Я не против. Но есть условия.
Через месяц они вернулись — уже в другое жильё, с другим договором между собой. Письменным — нет. Но внутренним — точным.
И вот однажды, в конце октября, в новой квартире раздался звонок. Люба открыла. На пороге стояла Валентина Михайловна. С чемоданом. В руках — коробка с пирогом, на лице — натянутая улыбка.
— Я тут подумала, у нас в деревне отопление барахлит. Может, я немного у вас перекантуюсь?
Сергей замер в коридоре. Юля выглянула из-за двери, потом убежала обратно в комнату. Люба стояла молча.
И вдруг что-то щёлкнуло. Не гнев, не страх, не обида. Просто твёрдость. Как будто позвоночник встал на место.
— Ты приехала без звонка? — спокойно спросила она.
— Так я ж… семья…
Люба взяла чемодан из рук Валентины Михайловны, развернула его и поставила за порогом. Подала коробку с пирогом.
— Возьми. Нам не нужно. И давай договоримся сразу.
Она посмотрела свекрови прямо в глаза.
— Здесь теперь всё моё, и я решаю, кто останется.
Дверь закрылась тихо. Без скандала. Без крика.
Только Юля из комнаты спросила:
— Мам, а кто приходил?
— Просто бабушка, — ответила Люба. — Но она уже ушла.
И пошла ставить чайник.
Советую Вам расплатиться до суда за разгром квартиры, — сказал Павел Ольге, — Иначе Вам придется компенсировать и судебные издержки