Поначалу это казалось разумным. Даже правильным. Ну а как иначе? Мама одна, а ей тяжело. После операции — сложности с передвижением, за продуктами не выйти, каждый день врача ждать. Близких нет, да и подруги все по разным городам разъехались. Наташе казалось, что она поступает как любящая дочь. Виталий согласился не сразу, но спорить не стал. Просто посмотрел как-то устало и кивнул. «На пару месяцев», — сказал он тогда.
Прошло полтора года.
Мама Наташи жила теперь в их квартире как у себя дома. В буквальном смысле. Утром вставала раньше всех, включала чайник с громким щелчком, потом бродила по кухне в своих шлёпанцах — с кожаным верхом, как из 90-х. Они звучали, как два резиновых молотка по линолеуму. Виталий в это время спал, потому что ложился поздно — он вёл фриланс-проекты, часто работал до ночи. И каждое утро её шлёпанцы были как будильник без кнопки «отложить».
Однажды он попытался объяснить, что можно быть потише. Она обиделась. Не вслух — демонстративно. Наташа потом весь вечер ходила за ним с поджатыми губами, как будто он провинился. А наутро тёща готовила яичницу. Сильно солёную. Настолько, что Наташа не смогла проглотить даже кусочка. Виталий промолчал.
Таких мелочей становилось всё больше. Ложка не туда положена, полотенце не так висит, ребёнка не так одели. Он делал ей замечания всё реже — не потому что стал терпеливее, а потому что понял: бесполезно. В ответ были только вздохи, полные трагедии, или ледяная тишина, в которой Наташа оказывалась между ними, как в воронке.
— Она не специально, — повторяла она. — Просто мама волнуется.
— Она контролирует каждый наш шаг, — отвечал он.
— Ты преувеличиваешь.
И уходила в спальню, оставляя его на кухне с остывшим чаем.
Первые серьёзные трещины пошли в день, когда он не дал денег на новую стиральную машину. Старая ещё работала, но тёща считала, что «эта дребедень» портит бельё. Он спокойно объяснил, что сейчас есть приоритетные расходы — ипотека, школа, лекарства ребёнку. Тёща не спорила. Просто перестала стирать. Совсем. Вещи копились. Наташа нервничала. Виталий начал стирать сам — ночью, чтобы не было скандала. Через неделю она вызвала мастера, и тот «вдруг» сказал, что барабан вот-вот сломается. Совпадение?
Он купил машину. Новую. И — конечно — дорогую.
Тёща была довольна. Наташа — напряжённая. А Виталий чувствовал, что его снова переиграли.
Поначалу она жила в гостиной — там стоял раскладной диван. Но через полгода заявила, что спина болит, нужна кровать. Наташа предложила поменяться — мол, пусть мама спит в спальне, а они в гостиной. Виталий хотел возразить, но не стал. Всё равно Наташа по вечерам задерживалась на работе, ребёнок был у бабушки на каникулах, и всё чаще он засыпал в одиночестве, втиснутый в угол дивана, потому что раскладушка стояла вплотную к книжному шкафу.
Они отдалялись. И чем дальше, тем быстрее.
Наташа стала раздражительной. Она не ругалась, не кричала, но всякий раз, когда он что-то просил, её лицо становилось одинаковым — маской усталости. Словно у неё и так забот по горло, а тут ещё он со своими просьбами. Иногда Виталий ловил себя на мысли, что он гость в собственном доме. Он не мог спокойно поесть — тёща обсуждала, сколько масла он кладёт на хлеб. Не мог выпить кофе — она тут же вздыхала: «У тебя давление подскочит». Не мог просто сесть на диван — она включала сериал, громко и с явным умыслом.
Квартиру они купили вместе, в ипотеку. Родители Наташи дали небольшой взнос, но основную часть тянул Виталий. Работал на трёх проектах, спал по пять часов. И всё ради этой «семейной крепости». Теперь крепость была захвачена. Он это чувствовал: стены, которые строил, давили на него. Не защищали, а прижимали. Парадокс.
С тёщей они почти не разговаривали. Она тоже молчала — с особой грацией. Её молчание заполняло комнату: будто на каждом предмете висела этикетка — «не твоё». Она пересматривала шкаф, убирала вещи, переставляла посуду, прятала конфеты от ребёнка. И всё это — с видом хозяйки, которой можно всё.
Он стал задерживаться на работе. Брал ноутбук и уезжал в коворкинг. Снимал маленький столик за 300 рублей в час, просто чтобы работать без замечаний. Без её присутствия. Без её запаха мази, которая вечно стояла в коридоре, без её вопросов «А ты разве не на диете?», когда он открывал холодильник.
Однажды тёща вошла к ним в комнату без стука. У Виталия был зум-звонок с клиентом, а Наташа сушила волосы феном. Он крикнул «подождите!», но она уже стояла в дверях. В руке — корзина с бельём. Взгляд — обиженный. Потом был очередной разговор.
— Ты мог бы не орать на маму, — сказала Наташа.
— А она могла бы постучать, — отрезал он.
— Это её тоже дом.
Он вздрогнул от этих слов. Подошёл к окну. Сжал кулаки. Промолчал.
В голове зазвучало: «Это её тоже дом».
Он не знал, где теперь его.
Прошло ещё три месяца. Их жизнь напоминала разметку на асфальте — всё строго по полосам, и если кто-то пересекал границу, начинался скрежет. Разговоры — по делу. Совместные обеды — редкость. Секса не было уже давно. Наташа уставала, тёща ложилась рано, ребёнок просыпался по ночам — всё это складывалось в пазл, в котором не было места близости. Даже эмоциональной.
Виталий начал чувствовать злость. Не ту, что бушует и выплёскивается, а вязкую, как густой суп: она оседала где-то внутри, делала движения медленнее, мысли — резче. Он стал раздражаться по мелочам. Сжимал зубы, когда слышал скрип тёщиных тапочек. Вскипал, когда видел, как она кладёт вещи ребёнка в другие ящики — «так удобнее». Его бесило даже, как она нюхает молоко перед тем, как налить — с выражением вечной подозрительности.
Однажды он вернулся домой раньше. Клиент перенёс встречу. Он тихо открыл дверь, снял кроссовки, пошёл на кухню — хотел налить воды. Там была она. Тёща. В халате, с телефоном у уха.
— Да тут он ни копейки не платит, всё Наташенька на себе тащит, — говорила она весело и беззаботно. — Ну, у него-то свои дела, работа, ноутбуки эти, чёрт ногу сломит… А семья? Да он в магазин-то раз в неделю выходит. Всё на нас. Если б не я — совсем бы хозяйство развалили.
Он замер. Не потому что удивился — он давно подозревал, что тёща не сдерживается в разговорах с подругами. Но от этого было не легче. Он стоял в дверях и смотрел на её спину. Она продолжала:
— Я бы и ушла давно, да как их бросишь? Внучок-то привязался ко мне, да и Наташе тяжело — с таким мужем…
Он вернулся в коридор. Обулся. Ушёл. Просто так, без слов.
В тот вечер он не пришёл домой. Остался в коворкинге до закрытия, потом поехал к другу. Рома — его одногруппник, давно разведён, жил один в двушке, заваленной техникой и книгами. Там было тесно, но свободно дышалось.
— Ты как будто не домой ездишь, а на территорию врага, — сказал Рома, когда Виталий пересказывал последние эпизоды.
— Именно так, — кивнул тот.
Через пару дней Наташа предложила поужинать втроём. Мол, надо поговорить. Виталий сразу понял, что инициатива — не её. За столом стояла жареная рыба — тёщина коронная. Салат с капустой, которую он терпеть не мог. И «тот самый» компот, которым она любила лечить всех вокруг. Он почувствовал, что его кормят не из заботы. А из расчёта.
— Нам всем тяжело, — начала тёща. — И мне, и вам. Но я стараюсь. Помогаю, чем могу.
— Угу, — пробурчал он, ковыряя рыбу.
— Просто ты не всегда это замечаешь. Я ведь не навсегда. Вот сейчас пенсию пересчитают, жильё подыщу — и…
— Пенсию пересчитают? — он поднял голову. — Ты полтора года здесь. У тебя уже было время подыскать жильё. Или хотя бы снять.
— А на что снимать? — вскинулась она. — У меня ни сбережений, ни зарплаты. И я не жалуюсь! Я готовлю, стираю, ребёнка забираю… Это тоже работа!
— Только я почему-то чувствую себя чужим, — сказал он, медленно откладывая вилку. — Это мой дом. А я чувствую себя лишним.
Тёща сжала губы. Наташа сидела, глядя в тарелку. Никто не знал, что сказать.
Позже, когда они остались вдвоём, он попытался объяснить. Без крика, спокойно. Сел рядом. Взял её за руку.
— Я люблю тебя. Но я не могу жить в доме, где меня считают неудачником. Где каждая моя копейка — под вопросом, а решение — под контролем. Она не просто живёт с нами. Она управляет нашей жизнью. Через тебя.
— Это мама. Она не вечна. Я не могу её выгнать.
— А ты можешь выбрать семью?
— А мама — не семья?
Он встал. Пошёл в ванную. Включил воду. Не потому что хотел умыться. Просто чтобы не слышать тишину после её слов.
Через неделю Наташа уехала в командировку. Ребёнка отвезли к его родителям — они жили в соседнем городе. Виталий остался один с тёщей. Он надеялся, что будет тише. Но ошибся.
— А ты в магазин собираешься? — спросила она в девять утра.
Он кивнул.
— Купи мне клюкву. Натуральную. И мёд. Не тот, что ты берёшь в «пятёрке» — там суррогат.
Он кивнул снова.
— А ещё туалетную бумагу. Не ту серую. И фольгу. У вас опять кончилась.
Он не ответил. Просто взял ключи. Вышел.
Вечером он поставил на стол клюкву, мёд, бумагу и фольгу. Она кивнула.
— Хорошо, что ты начал всё понимать, — сказала она. — Взрослеешь.
Он впервые в жизни не выдержал. Усмехнулся. Грубо. Невежливо.
— Это ты так называешь подчинение?
Она вскинулась. Но промолчала. Вышла из кухни. Через минуту захлопнулась дверь в комнату.
Он допил чай. Взял куртку. Пошёл на балкон — выкурить сигарету, хотя бросил полгода назад.
И подумал: «А если всё оставить? Просто уехать? Снять квартиру, перевезти сына. Начать сначала. Без Наташи, без этой тяжести».
Он впервые не испугался этой мысли.
И это пугало больше всего.
На следующий день он снова был на балконе. Утро было пасмурное, на стекле — тонкий след дождя. В квартире пахло жареным луком. Виталий закурил, глядя вниз, на мокрый двор. У лавочки стояла соседка с собакой. Мелкий пёсик в комбинезоне копался в листве. Виталий поймал себя на мысли, что завидует — собаке. У неё хотя бы есть повод гулять. И никто не ставит под сомнение её право на территорию.
Он затянулся и услышал, как открылась дверь балкона.
— Курить — вредно, — сказала тёща. — Особенно при астме.
Он медленно повернулся.
— У меня нет астмы.
— Пока нет.
Он молчал. Сигарета тлела в пальцах. Он не хотел продолжать разговор. Не хотел вообще разговаривать. Хотел молчания. Пустоты. Свободы.
— Ты злишься на меня, — сказала она, поджав губы. — Думаешь, я всё это из вредности? Я же не просто так здесь. Вы меня сами позвали.
— На пару месяцев.
— Так вышло.
— Ты даже не пробовала искать другой выход.
— А ты бы бросил свою мать? — с вызовом спросила она.
Он вдохнул дым. Медленно выдохнул. Не ответил.
— Я ведь вижу, как ты на меня смотришь. Как будто я лишняя. Как будто я враг.
— А ты не враг?
Тёща сжала подбородок. В её глазах сверкнула злость. Но потом что-то переменилось. Морщины вокруг губ дрогнули. Она отвернулась.
— Ты думаешь, мне здесь хорошо? — тихо спросила она. — Думаешь, я мечтала жить в вашей квартире, слышать, как ты шипишь через зубы, как Наташа плачет в ванной?
Он застыл.
— Я всю жизнь работала. На себя, на семью. Муж ушёл, дочь — моя единственная радость. Я не просила ни у кого ничего. Только не хотела стареть в одиночестве. А теперь я — обуза. Для всех.
— Никто не говорил, что ты обуза, — пробормотал он.
— Ты каждый день это показываешь. В каждом движении. В каждом взгляде. Ты не хочешь, чтобы я здесь была. И знаешь что? Я тоже больше не хочу быть тут.
Он смотрел на неё. И впервые — не как на противника. А как на человека, в котором страх кричит громче слов.
Наташа вернулась вечером. Уставшая, в мятой рубашке. В глазах — тревога.
— Как всё прошло? — спросила она.
— Спокойно, — ответил он. — Почти.
Тёща вышла из комнаты, взяла чайник, залила кипятком траву в заварнике и вернулась к себе. Не сказала ни слова.
Наташа долго мыла руки. Потом села рядом с Виталием. Положила голову ему на плечо. Он не отстранился.
— Я… всё понимаю, — тихо сказала она. — Но мне очень тяжело. Между вами.
Он кивнул.
— Мне тоже. Только я уже не между. Я в стороне.
Через несколько дней тёща сама заговорила о съезде.
— Есть маленькая комнатка у знакомой. Плохонькая, но для начала сойдёт. Если вы мне поможете с арендой… На первое время.
Он перевёл взгляд на Наташу. Она смотрела в стол. Потом встала, достала кошелёк, протянула матери деньги. Та взяла молча.
На следующий день они помогали ей паковать вещи. Молча. Без скандала. Без эмоций. Только ребёнок, вернувшийся от бабушки, не понимал, что происходит.
— Бабушка уезжает? — спросил он у Виталия.
— Да. Но ты будешь её навещать. И звонить.
— А почему она не может остаться?
Он долго подбирал слова. Потом наклонился к сыну:
— Потому что иногда взрослые должны быть чуть дальше друг от друга, чтобы снова стать ближе.
Она уехала вечером. Без пафоса. Без обидных фраз. Виталий вынес чемодан, поставил у подъезда. Ждал машину. Наташа стояла рядом, теребя молнию на куртке. Тёща надела платок, серый, как небо.
— Береги Наташу, — сказала она тихо, глядя не на него, а мимо. — Она не сильная, как ты думаешь. Просто всё на себе тащит, потому что боится иначе рухнуть.
Он кивнул.
Машина подъехала. Он поднёс чемодан, открыл багажник. Она не торопилась садиться. Потом вдруг повернулась.
— А куда мне идти, когда вы везде? — тихо спросила она. Ни укора, ни театральности. Просто — вопрос.
Он хотел ответить. Но не нашёл слов.
Машина уехала. Он стоял, глядя ей вслед. На сердце было не легче. Но впервые — тише.