Когда они только получили одобрение по ипотеке и забрали ключи от двушки в новостройке на окраине, Юля чувствовала, будто расправила крылья. Пусть до центра далеко, пусть ремонта как такового нет, а кухня размером с кладовку, зато это было их. Наконец-то. Без посиделок за общим столом с роднёй, без навязчивых советов, без обязательств.
Артем сначала радовался не меньше — носился с рулеткой, выбирал смесители и люстры, мечтал о встроенной колонке и настенной сушке. Но довольно быстро энтузиазм у него сошел на нет. Усталость от работы, затянувшийся переезд, плюс бесконечные звонки от матери.
— Мам, да всё нормально у нас. Ну, стены голые, да. Но живем, втроем. Нет, я сказал — втроем. Нет, никого к себе брать не собираемся. Мам, Юля на кухне, слышит тебя… — Артем ловко вышел на балкон, прикрыв за собой дверь.
Соня, их дочь, тогда только пошла в садик. Болела каждую вторую неделю, и это вгоняло Юлю в уныние. Работать приходилось на удалёнке — бухгалтерия для интернет-магазина, сидя между раскиданными игрушками и неработающей сушилкой. Свекровь с первых дней интересовалась, а не слишком ли тяжело тебе, может, помощь нужна? Но тон в её голосе был совсем не про заботу. А скорее про подкоп.
— Я вот думаю, вам, наверное, не хватает настоящей хозяйки в доме, — произнесла она как-то за семейным ужином.
— Нам хватает. Я справляюсь, — ответила Юля, хотя в этот вечер сгорела каша, а на Соне были носки разного цвета.
Свекровь — Вера Алексеевна — была женщиной прямой. В свои шестьдесят два она считала, что её жизненный опыт — это универсальный код к правильному быту. Она умела вести дом, растить детей, экономить, управлять мужчинами и даже договариваться с сантехниками. Её собственная квартира в панельной девятиэтажке была вылизана до блеска. Но «там теперь невозможно жить», — заявила она в начале осени. Трубы старые, соседи внизу — алкоголики, и, вообще, она устала быть одна.
Юля тогда лишь покачала головой, не поняв намека. Ну не переезжать же к ним из-за труб? Тем более Артем об этом ничего не говорил.
Но намёки начали множиться. Сначала свекровь приезжала с кастрюлей борща — дескать, чтобы вам не готовить. Потом с двумя сумками белья — постирать, у них машинка протекает. Один раз вообще пришла с раскладушкой и сказала: «Ногу подвернула у подъезда, переночую, не гоните же вы меня к этим уродам-соседям».
Юля заметила: чем чаще появлялась Вера Алексеевна, тем более вялым становился Артем. Он начинал уходить раньше, приходить позже, чаще задерживался у сестры или на работе. Однажды, после особенно «доброго» визита свекрови, он просто не пришел ночевать.
— Ну ты же знаешь, что она одна, — сказал он потом. — У неё никого нет, кроме нас. Ты же сама просила помощи. Она хоть посидит с Соней, пока ты на встрече.
Юля действительно просила посидеть — один раз, на час. Но в ответ получила список замечаний: что Соня слишком долго сидит с планшетом, что ест на полу, что в садике с ней плохо занимаются, что Юля слишком худая — муж, видимо, плохо кормит.
Через две недели свекровь принесла свои книги по домоводству и расставила их в серванте, где Юля держала посуду. А потом перемыла эту посуду — с хлоркой. Сказала, что в чашках «чувствуется запах плесени».
Юля в тот вечер заперлась в ванной и сидела на полу, пока Соня пыталась достучаться, а Артем включал мультики, чтобы отвлечь. Было мерзко. Обидно. Не из-за кружек даже. Из-за вторжения. Из-за того, что Артем никак не обозначал: это наш дом. Наш. А не «мамин уголок».
Вера Алексеевна медленно, но уверенно превращала их квартиру в свою территорию. Теперь её тапочки стояли у порога, её халат висел в ванной, а её любимый сиреневый плед лежал на диване.
— Это не насовсем, — шептал Артем, — она переждёт, пока трубы ей поменяют. Ну ты же видишь, как ей тяжело.
Но Юля не видела тяжести. Она видела хитрую расстановку фигур. Ракушку, закрывающуюся всё туже. И в этой ракушке ей становилось тесно.
Финалом этой части стала сцена в кухне, когда Вера Алексеевна, насыпая овсянку в миску Соне, вдруг обернулась и сказала:
— Юль, ты не против, если я шторы поменяю? Тут такие тёмные, неуютно. Я свои привезла — светленькие, с маками. Я вообще думала: раз уж переезжаю, надо как-то и вам уют навести…
Юля чуть не выронила кружку с кофе. Молча села. И только потом выдохнула:
— Как это вы к нам переезжаете? — переспросила Юля у свекрови, не веря ушам.
Вере Алексеевне хватило пары секунд, чтобы обидеться.
— Ты как будто против, — вскинула она брови, откладывая ложку, — я разве много прошу? Мне и места не надо. Вот тут, на кухне, уголочек поставим — у меня есть стол складной, стульчик, всё своё. И шкафчик для вещей маленький, в коридоре встанет. Я же не к вам на шею, я по-семейному. Помогать. Вам же с ребёнком тяжело!
Юля смотрела на неё, а в голове раздавался гул. Беспомощный, злобный, как будто кто-то с силой хлопал дверцами внутри. Сказать, что она против? Конечно, она против. Кричать? Попросить Артема поговорить? Или самой всё решить?
— А ты, Артем, что скажешь? — повернулась она к мужу.
Он сидел за столом, медленно размешивая чай, не поднимая глаз.
— Мам, мы это… потом обсудим, хорошо? Давай без резких движений.
— А что обсуждать? — не отставала Вера Алексеевна. — У меня трубы завтра менять начнут, сказали, на неделю. И потом я уже думала — зачем туда возвращаться? Дом разваливается. А тут — внук рядом, ты под присмотром. Всё логично. И вообще, вы — мои родные. К кому мне ещё?
Юля открыла было рот, но почувствовала, что если сейчас заговорит, то сорвётся. Схватила Соню, которая уже ковырялась ложкой в тарелке, и ушла с ней в комнату. Закрыла дверь. Села на край кровати.
Соня обняла плюшевого бегемота и спросила:
— Мама, а баба теперь с нами будет жить?
— Нет, — ответила Юля. Но уверенности в голосе не было даже для ребёнка.
В тот же вечер она попыталась поговорить с Артемом. Без упреков, без претензий. Спокойно. По-взрослому. Артем слушал, кивал, мялся, тер нос.
— Я тебя понимаю, Юль. Но у нас семья. Это мама. Она одна. Ей тяжело. Ты же знаешь, она не такой человек, чтобы сидеть на месте. У неё язык без костей, да. Но она же не враг тебе. Просто… это временно. А потом, может, ей найдём комнату где-нибудь в соседнем доме. Или даже ипотеку ей поможем взять, на студию.
— Мы ещё свою толком не выплачиваем, — тихо напомнила Юля.
— Ну значит, что-то придумаем, — пожал плечами Артем. — Главное — не ссориться.
Не ссориться. Это была его мантра на все случаи. Когда мать обсуждала Юлину работу. Когда сунула нос в их бюджет. Когда принесла пакет «старых вещей», а там оказались туфли на каблуках 39-го размера и пиджак начала двухтысячных. Всё это — «не ссорься», «не накаляй», «не обостряй».
Но с тех пор, как свекровь окончательно заселилась, напряжение в квартире стало таким густым, что его можно было резать ножом. Её вещи занимали всё больше полок. Она вставала в шесть утра и громко стучала посудой. Переустановила мебель в ванной — «неудобно у вас, всё не по руке». Устроила ревизию аптечки. С Соней — полный контроль: сладкое под запретом, одежда — не по сезону, мультики — вред. А Юля, если возражала, тут же получала пощёчину из слов: «Ты хочешь, чтобы у ребёнка кишечник сел?», «Что ты за мать такая?», «Вон у соседей дочка, всё как положено, не то что…»
Как-то раз Юля вышла с Соне в магазин, а когда вернулась — обнаружила, что Вера Алексеевна разобрала их шкаф в спальне. Сложила «лишние» вещи в пакеты.
— Я решила расчистить место. Ты столько хлама держишь! Я свои платья сюда повешу, а то мнутся в коробках. Ну не обижайся, Юленька, это же по-доброму, хозяйственно.
Юля тогда не сказала ничего. Сидела в кухне и пила воду маленькими глотками, как после удушья.
Артем снова «не вмешался». Сказал, что устал, что на работе завал, что мама хотела как лучше.
Вечером в пятницу они собрались ужинать втроём — Соню забрала Юлина подруга. Юля готовила рыбу, надеясь на редкую возможность поговорить по душам. Но Вера Алексеевна с порога сообщила:
— А я вот поговорила с Ириной Петровной из соседнего подъезда. Там освобождается место в кружке «Здоровье». Мы с ней вместе туда записались. И я теперь буду по вторникам и пятницам ходить. Только вот Соне нужно будет после садика приготовить. Ты, наверное, не успеешь с работы, у тебя же занятость… Ну я так и решила.
— То есть, вы решили, что мы теперь так и живём? Вместе? — спросила Юля, не скрывая раздражения.
— А что? Мне уходить некуда. Я тут уже обжилась. Тебе что, трудно? Я же вам только в помощь.
Артем в этот момент молча резал салат. Не защитил. Не вмешался.
В ту ночь Юля спала плохо. В голове крутились фразы. Пакеты с вещами. Вытесненные книги. Заметки по бюджету, которые свекровь делала в их тетрадке — «слишком много на кофе» и «электричества бы вам поменьше». И то, как Соня перестала звать её «мамочка», а стала чаще повторять бабушкино: «Так неправильно, мама».
На следующий день Юля пошла к своей двоюродной сестре — Кате. Та жила в соседнем районе, в обычной панельке с мужем и двумя детьми.
— У тебя выбор, — прямо сказала Катя, наливая чай. — Или ты глотаешь дальше, или ставишь ультиматум. Я тебя люблю, но ты начала сдуваться. Ты стала чужой в своей квартире. Это ненормально.
— А если Артем не поддержит?
— Тогда ты точно всё поймешь. Вопрос только, сколько тебе нужно времени, чтобы это признать.
Юля шла обратно, зажимая в руке ключи и думая: что если этот вечер станет последним, когда она терпит?
В воскресенье Юля встала рано. Старалась не шуметь, хотя ей хотелось громко хлопнуть дверью холодильника, резко включить чайник, громко шаркать тапками по ламинату. Но вместо этого она достала блокнот, открыла чистую страницу и начала писать.
Письмо. Свекрови. Бумажное, не в мессенджере, не в устной форме — она знала, что разговор снова закончится ее молчанием и Артемовым «давайте не ссориться». Бумага не даст перебить.
Она писала:
«Вера Алексеевна. Вы — мать моего мужа и бабушка моей дочери. Но вы — не хозяйка в этом доме. Вы вторглись в наш быт без согласия. Я не просила переезжать. Я просила один раз посидеть с Соней, и то — на час. Я не согласна, чтобы меня вытесняли с моей кухни, из моей спальни, из моего родительства. Я не обязана мириться, потому что вы «одна». В этом доме — трое. И ни один из нас не обязан быть жертвой ради вашего удобства. Вы можете приходить в гости. По договоренности. Но жить здесь вы не будете. Это не просьба. Это факт.»
Она оставила листок на столе. И ушла гулять с Соней.
День был промозглый, моросил мелкий дождь. Они шли вдоль аллей с желтыми кленами, Соня прыгала по лужам, держась за руку, и рассказывала, что в садике им разрешили раскрашивать стены на бумаге. Юля слушала — на автомате. Мысленно она уже была дома. Представляла реакцию. Веру Алексеевну, поджимающую губы. Артема, ломающего пальцы. Но самое главное — она не чувствовала страха. Только усталость. И странную, чужую ей раньше решимость.
Когда они вернулись, дома стояла тишина. Вера Алексеевна сидела в комнате, у окна, одетая и с собранной сумкой у ног.
— Ну что ж, — произнесла она ровным голосом. — Поняла, Юлечка. Гоните старуху. Чтобы не мешала. Всё ради мира в семье, да?
Юля не ответила. Она молча повесила куртку, помогла Соне снять сапоги. Вера Алексеевна встала.
— Не переживай, я не пропаду. Сниму что-нибудь. Или к сестре переберусь. А ты… ты молодец. Добилась своего.
Юля всё так же молчала. Потому что знала: ни извинения, ни признания вины она не услышит. Только обиды. Только подспудное «я-то всё делала из лучших побуждений». А значит — без толку. Говорить не о чем.
Артем вернулся вечером. Сумка матери уже стояла в прихожей, рядом с зонтами.
— Что это? — спросил он тихо.
— Она уходит, — сказала Юля. — И я больше не позволю жить с нами. Если тебе это неприемлемо — мы с Соней уедем. Не сегодня. Но скоро. Я не дам похоронить свою жизнь под «давай не ссориться».
Артем долго стоял молча. Потом сел. Достал телефон. Что-то напечатал.
— Написал Коле. У него есть знакомый риелтор, может, подберет что-то матери недалеко.
Юля кивнула. И ушла в комнату, к Соне. За дверью, в первый раз за долгие месяцы, ей стало по-настоящему тихо.
Прошло две недели.
Свекровь сняла однушку в соседнем квартале. Периодически появлялась, приносила то овощи, то домашнюю выпечку — демонстративно, как акт доброй воли. Юля принимала — спокойно. Без остроты. Ставила пакеты в сторону. Молча благодарила.
Артем заметно потеплел. Начал чаще интересоваться, как прошёл день. Предложил поехать на выходные к морю — хоть на двое суток. Он был всё тот же, но как будто начал видеть. Хоть чуть-чуть.
Юля тоже изменилась. В ней что-то встало на место. Боль отступила, как синяк, который перестал болеть, но остался, чтобы помнить.
И вот однажды, когда всё уже вроде улеглось, когда вечером они сидели втроём за столом и ели пельмени — обычные, магазинные, но с настоящим ощущением «дома», раздался звонок.
Артем подошел к двери. Юля услышала знакомый голос:
— Тёмочка, я к вам! Там у меня на кухне опять труба дала течь. Да и вообще, чувствую — не моё это, одна. Лучше всё-таки с родными, правда?
Юля встала из-за стола. Пошла к прихожей.
На пороге стояла Вера Алексеевна, с пакетом в руках и тем самым сиреневым пледом, торчащим из сумки.
Юля посмотрела на неё. Медленно, спокойно. Без злости. И только спросила:
— Как это вы к нам переезжаете? — переспросила Юля у свекрови, не веря ушам.
И теперь в её голосе звучало не удивление. А точка. Конечная.
Когда я нужна, меня зовут, когда мешаю — меня гонят, — с обидой заметила теща