Ольга сначала даже обрадовалась, когда свекровь позвонила и предложила «временно пожить» у них.
— Ты ж знаешь, мне после операции нельзя одной. А Маринке с её троими куда меня? Там полтора шкафа и два метра кухни, — объяснила Тамара Павловна, тяжело вздыхая. — А вы всё-таки просторней живёте.
К тому моменту прошло два года, как они с Андреем взяли трёшку в ипотеку — новостройка на юго-западе, тихий район, школа рядом, садик уже почти по прописке. Выплаты, конечно, поджимали, но Ольга неплохо зарабатывала на фрилансе, Андрей работал в IT — как-то справлялись.
Квартиру оформили на Андрея, потому что банк потребовал заемщика с «белым» доходом. Ольга тогда особо не настаивала — было не до формальностей.
Тамара Павловна приехала с тремя чемоданами, увлажнителем воздуха, стопкой каких-то справок и шумной обидой:
— Я, между прочим, в больнице лежала. А сын даже не приехал. Маринка вот меня хоть из поликлиники встречает, а тут…
Ольга вздохнула. Началось.
Сначала всё шло на удивление мирно. Тамара Павловна тихо шуршала на кухне, иногда готовила — вкусно, надо признать. Вечерами вязала в кресле у телевизора, иногда комментируя то, что видела на экране:
— Ну вот посмотри на неё, это же не женщина, это катастрофа. Такие сейчас и рожают, не дай бог.
Первые недели Ольга старалась не замечать этих мелочей. Она вообще человек терпеливый, пока на шее не начнут дышать.
Но дышать начали быстро.
Тамара Павловна не просто жила у них, она постепенно начала «обживать» квартиру под себя. В ванной появились её баночки, пемзы, пластмассовый коврик с присосками. Из кухни исчезла привычная Ольге керамика — вместо неё на полках выстроились алюминиевые кастрюли с чёрными ручками:
— Ваши слишком тяжёлые, у меня плечо не то. А эти — советские ещё, крепкие. Надёжные.
В детской она протёрла влажной салфеткой все игрушки и аккуратно убрала «лишнее» в коробку под кровать.
— Пылесборники. Пусть один конструктор будет, и хватит. Меньше нервов — лучше развитие.
Сын Ольги, Миша, сначала сопротивлялся. Плакал, когда не мог найти робота из киндер-сюрприза. Потом просто замкнулся, ушёл с головой в планшет.
— Не воспитывайте вы его, — кидала Тамара Павловна фразу в воздух. — Мальчик растёт — а вы его в лужу сажаете.
Ольга стискивала зубы. Андрей отшучивался:
— Ну подумаешь, кастрюли. Ты же всё равно в доставке сидишь, тебе что — алюминий, что фарфор.
В её работе действительно были периоды загрузки — клиенты из рекламного агентства часто требовали срочные макеты к утру. Ночами она не спала, днём ходила варёной и не успевала уследить за всем.
Но однажды она проснулась от запаха кипячёного молока. На кухне Тамара Павловна стояла, перемешивая что-то в старом эмалированном ковшике.
— Это что? — спросила Ольга, всё ещё слипающимися глазами.
— Овсянка. На молочке. Миша отказался, ну я съела. Всё равно не умеете его кормить. Одни перекусы.
Ольга опустила глаза и увидела свою пластиковую бутылку с миндальным молоком. Та, что стоила почти четыреста рублей и которую она берегла для смузи. Последняя.
Мелочь. Да, конечно. Но именно она почему-то треснула в голове.
Ольга медленно села за стол.
— Я не хочу, чтобы вы брали мои продукты. Особенно если они для ребёнка.
Тамара Павловна всплеснула руками:
— Ой, да что ты! Тоже мне, нашла проблему. Всё в доме общее, мы же не чужие!
Слова эти, как будто под копирку, Ольга слышала уже раз двадцать. Всё общее — и кастрюли, и воспитание, и кухня, и даже её косметика, если верить странному исчезновению крема.
Андрей, когда Ольга рассказала ему вечером, только пожал плечами:
— Она же всё-таки после больницы. Ну перебарщивает немного, ну подожди чуть. Скоро уйдёт.
— Сколько — «чуть»? — спросила она. — Уже второй месяц.
— Ну а что, тебе тяжело, что ли? Мама помогает по хозяйству, няничает. Лучше бы спасибо сказала.
Ольга выдохнула.
На следующее утро в ванной появилась новая щётка — розовая, в стаканчике рядом с их семейными. Сын спросил:
— Мам, а бабушка у нас теперь живёт?
Ольга не ответила.
Через месяц стало ясно: «временно» — это не про Тамару Павловну.
— А что мне торопиться? — однажды заметила она, складывая аккуратные треугольники из белья. — Мне тут, знаешь ли, спокойней. И Мишенька при мне. Да и вы — не пропадёте с моей помощью. Вон, каша каждый день, компоты, уборка. Я ж вам не обуза.
Ольга всё чаще уходила работать в кафе неподалёку. Там хотя бы не звучали комментарии:
«Снова за ноут? Хоть бы пыль протёрла. Или ты у нас совсем из работы выйти не можешь?»
или
«Вот в наше время мы не сидели сутками в интернете, мы делом занимались».
Миша стал чаще болеть — сказывался стресс. Неврозы у детей, как у взрослых, не выглядят как психоз. Это маленькие симптомы: жевание рукава, молчание, страх сделать не то.
Ольга пыталась найти с Тамарой Павловной общий язык. Серьёзно пыталась. Предлагала «разграничить зоны», обсуждала бытовые правила. Но свекровь смотрела на неё как на неразумное дитя, которое вообразило себя «женой и хозяйкой».
— Я-то тут дольше, чем ты, — однажды съязвила она. — Я этого мальчика с детства на ногах держала. А ты появилась вчера.
— Появилась, говоришь? — Ольга сдержалась, но голос всё-таки дрогнул. — Это ты «появилась», между прочим. В нашу квартиру.
Тамара Павловна всплеснула руками:
— Ох, как заговорила! Свою квартиру, значит. Ну-ну.
После этого Андрей замкнулся окончательно. Дома он почти не бывал. Работал допоздна, а в выходные «встречался с коллегами» или уезжал «помочь другу переехать».
— Я просто не могу, когда вы обе в одном помещении, — однажды признался он. — У меня голова трещит.
— А у меня не трещит, по-твоему? — Ольга смотрела на него и пыталась вспомнить, за что вообще его полюбила. — Ты заметил, что мы уже как соседи? У нас даже разговоры через день.
— Да что ты хочешь? Вы — две женщины, вам всё не так. Не нравится — скажи ей.
— Это ты должен сказать, Андрей. Это твоя мать.
— Да ты ж сама согласилась, чтоб она переехала!
И вот здесь в голове у Ольги что-то щёлкнуло. Она поняла, что Андрей вообще не воспринимает их дом как общий. Для него это просто пространство, в котором он бывает. Где могут быть мать, жена, сын — кто угодно, лишь бы не шумели и не мешали.
И тут пришёл новый эпизод.
В один из дней Ольга вернулась с продуктами и увидела, что в их спальне стоит новая кровать. С коваными элементами, жуткой формы, словно из гостиницы времён перестройки. Их мягкая, с ортопедическим матрасом кровать — исчезла.
— Я отдала на дачу, — объяснила Тамара Павловна. — Это неудобная была. Спина у меня болела после неё. А эта — крепкая, проверенная. У нас на даче такая — золотая.
— Вы что, с ума сошли?! — голос у Ольги сел от напряжения. — Это НАША кровать. Мы её выбирали. За сорок тысяч!
— Ну не кричи ты. Я думала, ты обрадуешься. Мягко — не значит полезно. И вообще, надо больше думать о здоровье.
Когда Ольга позвонила Андрею с требованием немедленно всё вернуть, он только устало ответил:
— Да перестань, ну что такого. Мама хотела как лучше. Ты же всё равно на диване частенько спишь.
После этого случая Ольга начала искать квартиру. Снимать. Без Андрея.
Подруга с работы подсказала риэлтора, и та быстро подобрала маленькую, но уютную двушку в соседнем районе. Ольга тайком ездила туда с Мишей — «погулять в парке». Мальчику показала дом, сказала, что это будет «секретное место, если вдруг захочется побыть с мамой вдвоём».
С каждым днём ей дышалось легче в этой квартире — даже на час, даже без мебели.
Но однажды Тамара Павловна, не стуча, вошла в комнату, где Ольга работала с документами.
— Ты чё, хочешь уйти? — голос её был не обвиняющим. Нет. Спокойным, холодным.
Ольга вздрогнула. На столе — распечатка договора аренды, фотография ключей на экране.
— А ты думала, я не замечу? Где ты с ним шляешься по вечерам? Я уж и за садиком следила, и у подъезда постояла. Много чего видела.
Ольга сжала ручку.
— Вы следили за мной?
— Да я просто мать. Меня интересует, как мой сын живёт.
— Я не ваш сын, — ответила она. — И Миша — не ваша игрушка.
Тамара Павловна прищурилась.
— Ты думаешь, я позволю тебе вот так взять и увезти внука? Да я в суд пойду. Да я органы подключу. Это мой внук, между прочим. Не только твой.
Ольга встала. В груди пульсировала злость, подкатывала волнами.
— Это уже не обсуждается. Я съеду. Миша — со мной.
— Ах вот как, — свекровь медленно поднялась, опёрлась на спинку стула. — Ну-ну. Только не забывай…
Голос её стал хищным, как у той, кто выждал момент.
— …квартира-то на сына оформлена. Не забыла? — и бровь её поднялась, будто ставя точку.
Ольга не ответила. Вышла, прикрыв за собой дверь. На дрожащих ногах прошла в кухню, налила себе воды, но стакан всё равно остался нетронутым. Руки тряслись.
«На сына оформлена».
Да, она знала. Знала с самого начала. Тогда, на подписании договора, Андрей заверил:
— Ну какая разница, на кого? Всё же общее. Мы же семья.
А потом всё завертелось — ремонт, роды, декрет, фриланс… И вот теперь, спустя почти три года, эти слова прозвучали как приговор.
Она легла на диван, сжав подушку, словно это могла защитить. За стенкой тихо шуршала свекровь — та, что теперь чувствовала себя не гостьей, а полноправной хозяйкой. Та, что только что произнесла вслух то, что давно держала в запасе. Как карту в рукаве.
На следующее утро Ольга отвела Мишу в сад, села в кафе и открыла ноутбук. Писать не получалось. Перед глазами стояли фразы, как выжженные на стекле. «В суд пойду». «Мой внук». «Квартира на сына».
Она достала телефон, набрала подругу.
— Лена, а ты не знаешь, можно ли… ну, если всё на мужа оформлено, а я вносила деньги, что-то доказать?
— А ты че, с ним… разводиться собралась? — голос Лены напрягся.
Ольга замолчала. Её никто не бил. Не унижал вслух. Не орал. Просто каждый день вымывали из неё личные границы. Капля за каплей.
Лена сказала, что узнает, и вскоре перезвонила.
— Смотри. Если у тебя нет расписки, перевода с твоего счёта, хотя бы переписки, что ты вносила деньги — ничего ты не докажешь. Даже если ты наличными отдала половину взноса. Всё — слова. А значит, имущество — его. Ну, или мамы его, если она докажет, что деньги дала.
Ольга кивнула, хотя никто её не видел.
Она взяла себя в руки и начала готовиться к переезду. Не к скандалу. Не к выяснениям. А к тихому отступлению. Без войны. Ради Миши, ради себя, ради нормального воздуха.
С Андреем она поговорила вечером. Он пришёл позже обычного, уставший, в машине зазвучал чей-то голос — не женский, но и не его коллега. Впрочем, Ольге уже не было дела.
— Я ухожу, — сказала она просто. — Сниму квартиру. Возьму Мишу.
Он снял куртку, уставился в стену.
— Это из-за мамы, да?
— Не только. Из-за тебя тоже. Ты не выбрал нас. Ты просто сидишь между. А я устала быть на вторых ролях.
— Я… — он замолчал. — А что с квартирой?
— Ничего. Живи.
Он задумался.
— Ну, если ты так хочешь. Только с сыном — я не согласен.
— Ты и не участвовал в воспитании. У тебя нет ни распорядка дня, ни понимания, что ему сейчас нужно. Я — его мать.
И тут он, как ни странно, не начал спорить. Он просто пожал плечами:
— Ну, суд разберётся.
Ольга почувствовала, как у неё холодеют руки. Суд. Он действительно пойдёт на это.
Через неделю она съехала. Без громких сцен. Сняла двушку. Купила новую посуду, взяла раскладной диван. Миша первое время скучал по отцу, но потом привык. У него снова появился смех, интерес к игрушкам и просьбы читать на ночь.
Андрей виделся с сыном раз в неделю. Привозил в гости к матери.
Ольга знала — Тамара Павловна не сдалась. Она писала ей в мессенджеры:
«Ты не думай, я просто так всё это не оставлю».
«Мальчик не твоя собственность».
«Ты разрушила семью».
Она не отвечала. Но однажды пришло письмо — заказное. От адвоката. Требование установить порядок общения с ребёнком и… долю от квартиры.
Сердце гулко стучало в висках. Ольга не верила, что всё зашло так далеко. Она села в кресло, разорвала конверт, и с бумаг выпала фотография — снимок из квартиры, где она жила с Мишей. Тот самый диван, на котором они читали вечером.
Под фото — короткая приписка от руки. Тамара Павловна не удержалась, написала сама.
«А ты не забыла, что квартира-то на сына оформлена?»
Долги не прощу