Когда они с Артёмом начали жить вместе, Аня была уверена — у них получится. Не сразу, не без ошибок, но получится. Они сняли небольшую квартиру в новостройке, на севере города, со свежими обоями и ламинатом цвета «дуб арктик». Аня сама выбрала эту отделку — светлую, спокойную, чтобы начинать всё с чистого листа. Она тогда даже не знала, что на этом листе уже кое-что написано. Мелким, но ядовитым шрифтом — от руки сестры Артёма.
Катя с самого начала держалась подчеркнуто дружелюбно. Обнималась на встречах, приносила торты и пироги, рассказывала про своих «кабелей» и «пережитые драмы». Только вот в каждом её визите было что-то лишнее — капелька раздражающей нотки, будто уксус в сладком варенье.
— Артёмка, помнишь, как мы с тобой дрались за пульт? А потом мирились — ты всегда мне шнурки завязывал! — хохотала она как-то, разваливаясь на их новом диване. — А сейчас у тебя тут хозяйка другая. Ну, это правильно, конечно, правильно.
Аня улыбалась, кивала, подливала чай. Она знала, что Артём с сестрой близки, и не хотела вставать между ними. Тем более, что поначалу Катя приходила редко — раз в месяц, максимум. Но всё изменилось через год.
Сначала Катя пожаловалась на разлад с мужем. Потом — что у него «кто-то на стороне». Потом — что она уехала к подруге, но у той «жуткий пес и тараканы». И как-то так, совершенно «временно», она переехала к ним.
— Ну что, родная кровиночка не выручит? — сказала она, втискивая в прихожей свой чемодан между туфлями Ани и ботинками Артёма. — Я тут ненадолго, правда. Пока не найду что-нибудь. Работу нормальную, может. Или комнату. Или мужа. Шучу!
Она не шутила. Вернее, шутила по поводу мужа. Работу она искать не торопилась. «Тут так уютно, так спокойно», — говорила она, устраиваясь в кресле с сериалом и мандаринами. И с каждым днём в их квартире становилось всё меньше «их» и всё больше «её».
Катя занимала ванную по утрам — с косметичкой и плойкой, по сорок минут. Пользовалась Аниной косметикой и даже бритвенным станком — «Ты же не против, мы же девочки». Открывала все окна нараспашку в мороз — «Проветривать надо!» Вмешивалась в приготовление еды: «Сюда чеснока надо, без чеснока вы всё пресное едите».
Аня молчала. Терпела. «Это же его сестра». Она пыталась говорить с Артёмом, но он отмахивался:
— Ну ей же тяжело сейчас. Мы поможем, и она уйдёт.
Но Катя не уходила. Она как будто только укреплялась. И со временем стала позволять себе больше.
— Ань, ну правда, не обижайся, но эти обои — как в стоматологии, честно. У меня аж глаза устают. Надо было что-то потеплее.
— Катя, мы с Артёмом вместе выбирали…
— Ну, это ты выбирала, — перебила Катя, пожимая плечами. — Артём вообще в декоре как бревно. Я ему как-то комнату перекрасила в бордовый — он два месяца не замечал. Зато теперь всегда друзьям рассказывает, что это его идея была.
Артём смеялся. Аня — нет.
Потом начались придирки к покупкам. «Зачем столько на продукты тратить?» — «Ты серьёзно заказала доставку шампуня? Платила бы как нормальные люди в магазине!» — «Это платье… ты точно его будешь носить?»
Аня в очередной раз попыталась поговорить с Артёмом. Спокойно, без упрёков. Объяснила, что ей тяжело. Что Катя не просто живёт с ними — она будто бы вытесняет её из её собственной жизни.
— Она же семья, — вздохнул Артём. — Ты себе даже представить не можешь, через что она проходит.
— Но мы же тоже семья, — сказала Аня. — Почему ты не защищаешь меня?
Он отвёл взгляд.
— Это временно.
Катя тем временем уже расставляла свои кружки на кухне, подписывая дном фломастером: «К». И перекладывала полотенца так, как ей удобнее. А однажды просто выкинула Анину любимую чашку, сказав: «Она уже с трещиной была. Всё равно бы выкинули. Не благодари».
С того вечера Аня перестала готовить ужины. Катя занималась этим теперь сама, демонстративно, шумно, с голосовыми заметками в Инстаграме:
— Сегодня готовлю брату курицу по-сестрински! Никакие чужие жёны так не умеют! Ха-ха!
Аня сначала стискивала зубы. Потом перестала приходить домой сразу после работы. Потом — подолгу задерживалась в ванне, под шум воды закрывая уши руками.
И всё же она надеялась, что это скоро закончится. Что Катя найдёт квартиру. Или работу. Или просто уйдёт. Ведь в конце концов, невозможно вот так вот — вторгаться в чужую семью и жить в ней, как у себя дома.
Или возможно?
Катя жила с ними уже третий месяц. Временная ситуация стала постоянной, как старая неприятная привычка. И чем дольше она оставалась, тем труднее было сделать вид, что всё нормально.
Артём пытался сохранять баланс. То дарил Ане цветы, то помогал Кате с резюме. То кивал жене в поддержке, то защищал сестру. Его попытки угодить обеим напоминали жонглирование гранатами — и однажды всё-таки одна взорвалась.
Это случилось после вечера с его родителями. Катя устроила семейный ужин у них дома. Сама всё купила, приготовила, позвала свекровь и свёкра. А Аня узнала об этом за два часа до прихода гостей.
— Ну, я же не обязана тебе отчитываться, кого в гости зову, — сказала Катя, пожимая плечами. — Квартира общая, мы же все семья.
Артём стоял между ними, как всегда, глядя в пол.
— Мам, пап, ну, вы же знаете, у Ани работа тяжёлая, она устает. А Катя вот — молодец, устроила вечер.
Аня поняла: ей здесь не то чтобы нет места — её место уже занято.
За столом Катя блистала. Хохотала, подливала всем вино, вспоминала детство:
— Артём в детстве не мог уснуть без моей сказки. Да, мам? Я же ему до школы всё читала! Он у меня вообще как сын — только чуть младше.
Свекровь улыбалась. А Аня ловила взгляды, полные жалости, смешанной с осуждением.
После ужина Катя собрала посуду и демонстративно сказала:
— Ты, Ань, иди отдохни, мы с Артёмом всё помоем. Всё равно ты не любишь мыть посуду, да?
Аня ушла. Она действительно не любила — не посуду, а ощущение, что её выгнали из собственной кухни.
Через день случился первый настоящий скандал. Аня нашла в ванной на полке свою щётку… с жевательной резинкой. Прилипшей, размазанной. Никаких сомнений — это сделал кто-то специально.
Катя пожала плечами:
— Откуда я знаю? Может, сама уронила и не заметила.
Артём только вздохнул:
— Ну что вы обе начинаете… Давайте просто купим новую щётку.
Это стало точкой. После неё — всё покатилось вниз.
Катя начала демонстративно игнорировать Аню. С ней перестали здороваться подружки Кати, которые раньше приходили «на кофе». Из Аниной кружки пила сама Катя. Её полотенце выбросили. А однажды, когда Аня осталась дома с температурой, Катя громко вела онлайн-консультацию на кухне.
— Да, у меня тут девочка братца приболела, лежит. Не выходит. Я на кухне прячусь. Да нет, не мешает, уже почти не разговариваем.
Аня лежала в спальне и слышала всё. Вечером сказала Артёму:
— Я не могу так больше. Или она уходит, или я.
Он посмотрел на неё с обидой:
— Зачем ты ставишь ультиматумы? У неё же никого нет. Она же не вечная, ну… побудет ещё немного.
— Мы не пара, если ты ставишь её выше меня.
— Это не выше. Это… просто по-другому.
На следующий день Катя сказала, что хочет «по справедливости» участвовать в распределении бюджета.
— А что? Я здесь живу, я ем, но я ведь и убираю, и готовлю. А Аня что? Только ногти красит и в телефоне сидит. Не в обиду, Ань. Просто объективно. Может, заведём табличку — кто сколько тратит?
Артём не возразил. Аня не стала участвовать в обсуждении. Она просто достала из кошелька тысячу и положила на стол.
— За эту неделю. Хватит?
Катя захлопала глазами:
— Ой, какая обидчивая. И это — жена? Да я бы за брата…
— Да ты и так всё за него, — перебила Аня. — Только никто тебя не просил.
После этого Катя ушла в комнату и громко рыдала. Артём стоял у двери с потерянным видом, а потом сказал:
— Не стоило так с ней.
— А с кем так? С ней, которая прикинулась беззащитной, а теперь хозяйничает в нашем доме?
— Она просто чувствует, что ты её не любишь.
— Я её и не обязана любить. Она твоя сестра, а не моя.
— Ну тогда давай всё посчитаем. Раз ты так.
На следующее утро Аня проснулась от запаха жареного лука. Катя готовила омлет и пела под нос «Я одна, мне никто не нужен».
На столе лежала квитанция. Аня узнала свой почерк. На ней — та самая тысяча. И приписка ручкой: Спасибо за вклад. Этого хватило на половину сметаны.
Аня молча собрала сумку и ушла к подруге. Не на совсем. Просто выдохнуть.
Катя тут же выставила сторис: Завтрак с братом. Спокойное утро. Как в старые добрые времена.
Артём не позвонил.
Аня вернулась домой только через три дня. Не из гордости — из усталости. Подруга, у которой она осталась, жила в однушке с ребёнком и кошкой, которая не любила гостей. Да и Аня не хотела затягивать это добровольное бегство. Она всё ещё надеялась, что Артём что-то понял. Что, оставшись без неё на несколько дней, он заметил, насколько много она делала — и как мало осталось, когда её нет.
Но дома её встретило странное ощущение чужого пространства. На вешалке не было её пальто — Катя повесила своё новое, красное, прямо в центр. Обувь стояла по-другому. В прихожей пахло духами, не её.
Аня зашла в кухню. Катя сидела за столом, ела пасту и что-то печатала на ноутбуке.
— О, ты пришла, — сказала она, не отрываясь от экрана. — У нас тут немного перестановка была. Надеюсь, ты не против, я перенесла твои книги в ящик. Всё равно ты их не читаешь.
Артём вышел из ванной в полотенце, увидел Аню и смутился.
— Привет. Как ты?
— А ты как? — спросила она в ответ. — Без меня нормально?
Он почесал затылок:
— Просто… всё как-то наладилось. Катя тут разобрала кухню, прикупила продукты. Я даже начал раньше вставать.
Аня хотела ответить, но передумала. Она прошла в спальню. Её подушка была на полу, вместо неё на кровати — Катина. Одеяло заправлено по-другому. В ящике — не её бельё. Всё аккуратно сложено, но не так, как делала она. Это было неслучайно. Это был манифест.
Позже на кухне она спросила:
— Она спит здесь?
— Ну… иногда. Если сериал засмотрится, — неуверенно сказал Артём. — Ей так спокойнее. Она одна.
— Она не одна. У неё есть ты. А я у тебя — есть?
Он промолчал.
Через несколько дней Аня попробовала поговорить ещё раз. Спокойно. Без упрёков.
— Я хочу понять, Артём. Почему ты позволяешь ей вмешиваться во всё? Почему ты даёшь ей право управлять нашей жизнью?
— Потому что она — мой человек, — сказал он тихо. — Я с ней всё детство был. У нас с ней… особенная связь.
— А у нас? У нас что, обычная?
— Просто не надо так резко. Она переживает, ей больно, она держится. А ты всё усложняешь.
— Я усложняю? Я, которая молчала три месяца, терпела, уступала, уходила?
— Вот видишь. Уходила. Она не уходит. Она — рядом. Всегда была.
Это прозвучало как удар.
Аня пошла в ванную, чтобы просто сесть на край ванны и поплакать. Но на полочке уже стояли три банки с наклейками «Катин скраб», «Катина соль» и «Не трогать, Катя». И тут Аня засмеялась. Громко, зло, почти истерично.
Катя услышала и заглянула в ванную.
— Что, нашла мою соль? Не бери, у тебя кожа не примет.
— А ты откуда знаешь, какая у меня кожа? — резко спросила Аня.
— Я многое про тебя знаю. Ты же прозрачная. Простая. Скучная. Ты думала, что захватила территорию, но ты просто получила её на время.
— Это не территория, это дом. Мой. С Артёмом.
— Уже не твой, — усмехнулась Катя. — Посмотри по сторонам.
Артём стоял в коридоре. Он слышал всё. И ничего не сказал.
Аня вышла из ванной и прошла мимо него.
— Ну что? Ты ничего не скажешь? Это нормально, что она говорит со мной так в моём же доме?
Он закрыл глаза.
— Вы обе… можете хоть немного быть добрее друг к другу?
— Ты серьёзно? — прошептала Аня. — Она переехала, заняла мою жизнь, а ты просишь доброты?
Катя уже стояла за его спиной:
— Он просто не хочет войны. Не умеет. Он мягкий. Не переделывай его.
Аня отвернулась. Она поняла: переделать — нельзя. Переломить — не получится. Этот человек не хочет выбирать. А значит — уже выбрал.
И снова чемодан. Снова свитер, носки, зарядка. Зубная щётка. Только на этот раз — без слёз. Всё внутри уже окаменело.
— Ты уйдёшь? — спросил Артём.
Она застегнула молнию:
— А ты думал, я вернусь и всё забуду?
— Я надеялся.
— А я надеялась, что ты когда-нибудь скажешь: «Это мой выбор. Это моя семья.» Но ты молчишь. Всегда.
Он развёл руками.
— Я просто не хочу потерять вас обеих.
Катя уже стояла у двери и вдруг произнесла почти весело:
— Ну и что будем делать, братец? Или она — или я?
Артём посмотрел на жену. Потом на сестру. Потом в пол. И тихо, почти устало, сказал:
— Раз ты не хочешь с ней жить, уходи ты.
Слова Артёма повисли в воздухе, как запоздалый выстрел после долгого, наэлектризованного молчания.
Аня даже не сразу поняла — кого он имел в виду. Он не посмотрел ни на одну из них. Просто сказал это… как бы в пространство. Как будто пытался спрятаться за формулировку.
— Ты сейчас это кому сказал? — медленно переспросила она.
Артём молчал. Но уже было понятно.
Катя стояла, прижав ладони к груди, как актриса в финальной сцене пьесы.
— Спасибо тебе, Тёмочка. — Голос её дрогнул, но не от боли. — Я знала, что ты меня не бросишь. Я же для тебя не просто сестра. Я — семья. Настоящая. Не временная. Не случайная.
Аня не ответила. Просто молча застегнула куртку. Руки у неё дрожали — не от холода, а от странной, выжженной пустоты. Ей вдруг стало всё равно. Всё — равно. Кто что сказал. Кто остался. Кто победил. Потому что это не была победа. И не поражение. Это был конец.
— Ты ничего не хочешь добавить? — тихо спросила она, глядя на Артёма.
Он снова отвёл глаза. И это молчание было хуже любой ссоры. Хуже крика. Потому что в нём не было даже попытки — бороться.
— Ладно. Не утруждайся, — сказала она и вышла.
В подъезде было холодно. На улице — промозглый вечер, серый снег, вязкая жижа на дороге. Она стояла и не знала, куда идти. Подруге больше не хотелось навязываться. Родителей рядом не было — жили далеко, и Аня давно старалась быть «самостоятельной». А теперь — вот, пожалуйста. Самостоятельность во всей красе. С чемоданом. Без поддержки. С гулкой тишиной внутри.
Телефон завибрировал. Сообщение от Кати. Просто смайлик с поцелуем.
Аня удалила, не читая.
Прошла неделя. Аня сняла комнату у пожилой женщины, которая не задавала лишних вопросов. Просто принимала оплату и по вечерам смотрела сериалы. Было тесно, неудобно, но спокойно.
Коллеги ничего не знали. Аня сделала вид, что всё в порядке. Привычка быть «удобной» была сильнее боли.
Артём писал. Сперва каждый день. Потом через день. Потом тишина.
Однажды он всё же позвал встретиться.
— Я… скучаю, — сказал он. — Без тебя всё какое-то пустое.
Они сидели в кафе. Аня пила чёрный чай, он — капучино. У него под глазами были тени, волосы растрёпаны, рука дёргалась — привычка теребить салфетку.
— А как Катя? — спросила она.
— Живёт. Но как-то всё… не то.
— А что ты хочешь?
— Я хочу, чтобы ты вернулась.
— А она?
Он пожал плечами:
— Мы… можем поговорить. Всё разделить. Установить правила.
Аня улыбнулась — не с теплом, а с усталостью.
— Артём, ты так и не понял. Это не про правила. Это про выбор. Про то, что нельзя любить двоих женщин одинаково — одну как жену, другую как спасательный круг. И когда одна из них тонет — ты не должен кидать круг ей в лицо.
Он опустил глаза.
— Я не умею выбирать.
— Но ты уже выбрал. Тогда. Когда сказал: «Уходи ты».
Он вздохнул. Хотел что-то сказать — и передумал.
Прошло ещё два месяца. Весна. Аня сняла студию, нашла новую работу — с меньшей зарплатой, но без нервов.
Катя выложила сторис: фото с братом в кафе, подпись: «Снова вдвоём. Как в детстве. Люблю тебя, глупыш ».
Аня не злилась. Уже — нет. Боль притупилась. Осталась только слабая тень — как синяк, который прошёл, но при нажатии всё ещё чувствуется.
Иногда она думала: «А может, я слишком резко?»
Но потом вспоминала вечер, когда сидела на корточках у чемодана и чувствовала себя чужой в собственной жизни.
И всё снова вставало на свои места.
Однажды ей пришло письмо — от свекрови. Резко, сухо, без приветов и «дорогая».
«Семья — это не только права, но и терпение. Катя — наш человек, она всегда была рядом. Надеюсь, вы это поймёте. И больше не будете провоцировать Артёма на разрыв. Он стал нервным. А Катя с тех пор не может спать спокойно. Подумайте об этом».
Аня закрыла письмо. Не ответила.
Она снова заварила чай. В своей кружке. В своей квартире. Где никто не двигает полотенца, не делит соль, не подписывает чашки. Где никто не требует — быть терпеливой.
Конец?
Нет. Только многоточие.
А где-то на другом конце города Катя снова устроила ужин.
Артём снова опоздал с работы.
А на столе, перед ним, Катя аккуратно положила салфетку и тихо сказала:
— Раз ты не хочешь с ней жить, уходи ты.
И снова — выбор.
И снова — без ответа.
Замолчи, ты неудачница — прошипел в ярости брат. — Отлично, а почему тогда твоя жена каждый месяц просит у меня деньги на еду