— Я тебе сразу говорила: не бери трёшку в ипотеку, — бросила Лидия Алексеевна, глядя на невестку поверх очков. — Это непосильная ноша. На что вы рассчитывали?
Катя машинально тёрла пятно на скатерти — пятно было старое, въевшееся, и не её, но от этого почему-то раздражало ещё сильнее.
— Мы сами разберёмся, — ответила она, не поднимая глаз. — И потом, мы вдвоём справляемся.
Лидия Алексеевна усмехнулась — громко, демонстративно.
— Конечно. Справляетесь. Иначе зачем было звать пожить у вас на время ремонта?
Катя не ответила. Это была ошибка — приглашать. Даже не зная точно, как сложатся обстоятельства, она чувствовала: что-то в этом предложении мужа — «ну поживёт у нас пару недель» — звучало как-то зыбко, нетвёрдо. Но спорить не стала. Не было сил.
Сама идея ремонта квартиры Лидии Алексеевны родилась внезапно. Её двухкомнатная в кирпичной пятиэтажке в один день стала неудобной: «полы гуляют», «проводка старая», «ванну пора менять, да и стены переклеить не мешает». За день до переезда она сообщила, что бригада уже заказана, аванс переведён, жить в пыли она не собирается, так что — к вам. Но обещала: «только на три недели, максимум».
Три недели прошли два месяца назад.
Всё начиналось мелко. Замечания — по поводу еды, режима ребёнка, Катиного расписания. Потом — советы, переходящие в инструкции. Потом — инструкции, переходящие в требования.
— Ты рано ведёшь Сашу в садик. Он недосыпает. Я слышу, как он по ночам ворочается.
— Он встаёт в семь сам. Ему нравится идти с друзьями с утра, — спокойно объясняла Катя.
— А тебе удобно, да? Сама в шесть встала, завтрак ему сварила, и свободна. Только ребёнка не спрашиваешь, удобно ли ему.
Катя пыталась не огрызаться. Сдерживаться. Саша был ещё маленький, всего пять лет. Она работала удалённо, но проекты были плотные. Вечером — муж поздно, ребёнок капризный, бабушка с претензиями. Её день превращался в бесконечную борьбу за молчание.
Муж?
Артём сначала говорил: «Ну потерпи. Мама же не чужая». Потом — «ты слишком всё близко к сердцу принимаешь». Потом — «а что ты от меня хочешь?»
И действительно — что она хотела?
На третий месяц выяснилось, что бригада из квартиры Лидии Алексеевны ушла. Без предупреждения. Без возврата предоплаты. Стены в зале были разобраны до кирпича, ванна стояла в коридоре, вместо пола — фанера.
— Но ты же проверяла их? — спросил Артём.
— Они делали у соседки снизу! Прекрасно сделали! — вскрикнула Лидия Алексеевна. — Мне что, теперь под мост? Я на вас рассчитываю!
Катя услышала это в коридоре — случайно, под вечер, когда выносила мусор. И всё сжалось внутри.
«Расcчитываю».
Теперь они жили втроём в их спальне — Катя, Артём и сын. А комната Саши стала «временной» для бабушки.
Но бабушка не просто жила. Она располагалась. Принесла с собой телевизор, мини-холодильник, кофеварку, шкафчик. Завела привычку закрывать дверь, когда там был Саша.
— А что ты вечно его в мою комнату тянешь? У него свои игрушки есть.
— Так он с вами поиграть хотел.
— Мне нужно отдыхать, у меня давление.
Катя смотрела, как постепенно личные границы становятся размытыми. Привычки исчезают. Режим дня рушится. Самое страшное — рушилось ощущение, что это её дом.
У них был уговор — бюджет у каждой семьи свой. У Кати с Артёмом — ипотека, расходы на ребёнка, продукты. У Лидии Алексеевны — пенсия, внук, немного помогает на коммуналку.
Но быстро выяснилось:
— У меня карты заблокировали. —
— У меня не оказалось с собой. —
— Купи курицу, а то я что, на воде должна?
Катя начала вести учёт расходов. Ушло больше на треть бюджета. А когда она однажды случайно (или не случайно) оставила в общей комнате распечатку с пометками — на следующий день обнаружила, что её чайник исчез.
— Куда делся чайник?
— Выбросила. Он перегревался. К тому же у меня свой. —
— Но я им пользовалась.
— Ну и что? У тебя же руки есть, вскипяти на плите. Я же не запрещаю.
И это было сказано абсолютно спокойно, с той самой холодной вежливостью, от которой у Кати сжималось в груди.
Артём отмалчивался. Он всё чаще задерживался на работе, задерживался у друзей, задерживался у себя в телефоне.
Однажды вечером Катя попыталась поговорить с ним серьёзно:
— Нам надо что-то решать.
— Ты хочешь, чтобы я выгнал мать? —
— Я хочу, чтобы ты понял: у нас нет больше жизни. Мы живём в стеснении, в зависимости, в напряжении. Это разрушает нас.
— Она пережила предательство бригады, ей тяжело. У неё давление, ты же видишь.
— Мне тоже тяжело.
— Ты не сравнивай. У неё сердце.
Он сказал это и ушёл на балкон.
А Катя осталась сидеть у кухонного стола, в темноте, с комом в горле и холодной чашкой чая.
На следующее утро всё было как обычно — только чуть тише. Лидия Алексеевна не хлопала дверцами шкафов, как обычно. Не шуршала газетами, не бурчала себе под нос.
Катя подумала: «Неужели обиделась?»
И тут же поймала себя на мысли: она рада этой тишине. Настолько рада, что чуть не расплакалась, когда на кухне не оказалось привычной табуретки — её кто-то отнёс в комнату свекрови.
Она вернулась за табуреткой и открыла дверь без стука. На кровати сидела Лидия Алексеевна, в халате, с платком в руке и влажными глазами.
— Я мешаю вам, — тихо сказала она, не глядя на невестку.
— Лидия Алексеевна…
— Всё, не надо. Я всё поняла.
Катя замерла. Это была та самая манипуляция, которую она уже начинала узнавать по интонации. Демонстративная жертва. Жест тихой, но явной обиды. Уход в позицию «вы меня все бросили».
— Мы просто… Мы устали. Всем тяжело.
— Да, да. Я мешаю. У меня ничего не осталось — ни дома, ни денег, ни спокойствия. И даже внука видеть — через силу.
Катя не знала, что ответить. На языке крутилась фраза: «а вы не думали, что и нам ничего не осталось — ни уединения, ни покоя, ни пространства?» Но она знала, что если скажет это — Артём точно станет на сторону матери.
На выходных к ним пришли Игорь и Татьяна — старые друзья Артёма, ещё со студенческой скамьи. Они хорошо знали Катю, любили Сашу и всегда приносили с собой какую-нибудь вкусную выпечку.
Катя сразу заметила, как напряглась Лидия Алексеевна, когда увидела их.
— Ну вот, вся квартира уже в проходной двор превратилась, — пробормотала она. — А кто будет полы после них мыть?
Катя делала вид, что не слышит.
Но после того, как гости ушли, свекровь заговорила громче:
— Саша сидел за столом, ел это их печенье и чихал. У него же аллергия!
— У него нет аллергии на муку.
— А вдруг там орехи? Или краситель? Кто проверял?
И снова этот тон — не забота, а упрёк. Катя чувствовала, как внутри у неё закипает.
— Вы ведь тоже даёте ему пирожки из магазина. Я не устраиваю скандал.
— Я же взрослый человек, я знаю, что даю. А вы — всё чужое, всё из интернета.
Катя глубоко вздохнула. Но тут вмешался Артём:
— Мама, ну хватит. Друзья пришли, чего ты начинаешь?
— Ага. Теперь я «начинаю». Свою мать защитить нельзя. Главное — друзья. Гости. Развлечения. А у кого давление, у кого сердце, — никому не важно.
Катя даже не удивилась, когда через час свекровь тихо вызывала скорую. «Просто проконсультироваться». Давление, тахикардия, тревожность. Врач ничего критичного не нашёл, порекомендовал покой. Ушёл.
— Вот теперь вы довольны? — прошептала она, лёжа в комнате, уже без платка, но с сухими глазами.
Катя стала чаще уезжать работать в кафе — хотя раньше старалась не тратиться на это. Но теперь два часа в одиночестве за ноутбуком с наушниками стали как спасение.
Однажды, вернувшись домой днём, она обнаружила, что её личные документы — папка с договорами, дипломами, справками — лежат на обеденном столе. Развернутые.
— Я просто смотрела, где у тебя номер ИНН. Надо было для субсидии, — спокойно объяснила свекровь.
— Это мои личные бумаги.
— Ну и что? Мы же семья. Ты что, от меня тайны держишь? —
— Это нарушение границ. Вы не имели права.
— Ох ты ж… Границы! Нашлась королева с границами.
Через несколько дней был настоящий взрыв.
Катя пришла домой, увидела, что игрушки Саши высыпаны в коридоре, перемешаны с грязным бельём. Она не поняла — зачем?
Ответ нашёлся быстро:
— Он кинул машинку мне под ноги. Я чуть не упала. Всё! Больше он в мою комнату не войдёт.
— Он не со зла. Ему пять. Он играет.
— А если бы я упала и сломала шейку бедра?
Катя не сдержалась:
— Это не его вина. И не ваша комната. Это его детская!
На секунду наступила тишина. А потом:
— А-а, так вы меня выселить хотите?
Катя смотрела, как лицо свекрови искажает обида. В этот момент зашёл Артём — и всё услышал.
— Вы что, опять начали? Вы можете хоть день не ссориться?
Катя повернулась к нему.
— Артём. Или она, или я. Так больше нельзя.
Он смотрел на неё с тем выражением, с каким люди смотрят на лабиринт без выхода.
— Ты серьёзно сейчас? Ты ставишь ультиматум?
— Я прошу тебя сделать выбор. Между жизнью, в которой есть покой, и жизнью, где мы разрушаемся. Потому что так мы не выживем. Я — не выживу.
Он ничего не сказал. Ушёл на балкон. Опять.
Катя тихо заперла за ним дверь. И впервые подумала, что если он не решится — она сама найдёт, куда уйти.
Катя не ушла. Хотя всё внутри неё требовало этого — просто собрать самое необходимое, взять Сашу за руку и выйти. Но она осталась. В первую очередь — из-за сына. Не хотела травмировать его переездами и объяснениями. Во вторую — из-за какой-то упрямой внутренней надежды, что всё ещё можно выправить. Пусть не ради любви, пусть хотя бы ради нормальной жизни.
Артём после того вечера замкнулся. Он стал молчаливым, раздражённым, и почти не ночевал дома. Свекровь же наоборот — оживилась. Будто почувствовала: теперь поле чисто, оппонент сломлен.
Катя не сопротивлялась. Она просто делала вид, что всё хорошо. Выполняла работу, водила Сашу в сад, вечером читала ему книжки. Ни конфликтов, ни споров. Только пустота.
И это тишина начала пугать свекровь.
Потому что Катя перестала реагировать на провокации.
— Ты опять ничего не приготовила?
— Не голодна.
— Это ты себе не голодна. А как же мужчина?
— Артём не приходит на ужин.
— Ну, конечно, с такой женой. Я бы тоже не приходила.
Катя молча вытирала стол. Ни слова.
Только однажды она не сдержалась.
— А вы зачем вообще вышли замуж за отца Артёма? Чтобы потом всю жизнь сына держать рядом? Или вам и муж тогда мешал?
Лидия Алексеевна сначала замерла, потом вспыхнула:
— Ты ничего не знаешь! Я его одна поднимала. Одна! Он был маленький, когда тот ушёл! Я работала в две смены, чтобы он в школу с нормальным рюкзаком пошёл! А ты теперь хочешь всё это перечеркнуть? Я его растила, я — а не ты!
Катя тихо произнесла:
— А теперь вы хотите, чтобы он платил за это всю жизнь?
Через неделю Катя всё же решилась на разговор с Артёмом. Дождалась вечера, когда он всё-таки вернулся домой.
— Нам нужно решить, как дальше жить.
Он сел на диван, не снимая обуви.
— Я не хочу выбирать. Мне и так тошно.
— Это не вопрос желания. Ты взрослый человек. Ты должен понимать: то, как мы живём, убивает всех троих. Меня, тебя и Сашу.
Артём выдохнул.
— А ты не думаешь, что можно всё упростить? Ты просто не терпишь. У неё сейчас тяжёлый период, ты могла бы проявить участие.
— Я проявляла участие. Я три месяца молчала, когда она вмешивалась в воспитание. Я не возражала, когда она выкинула мои вещи. Я не перечила, когда она начала контролировать финансы. Я молчала, когда она обращалась с Сашей как с собственностью. Я сделала всё. Теперь ты.
Он не ответил.
На следующий день он снова не пришёл ночевать.
Скоро у Саши началась температура. Простуда, скорее всего, с садика. Катя сидела с ним дома, обтирала, поила, укачивала. Лидия Алексеевна вошла в комнату без стука.
— У него горят щёки. Надо было врача вызывать ещё утром. А ты как всегда — ждёшь, пока станет хуже.
— У него 37,7. Я контролирую.
— Контролируешь ты плохо.
— Если вы не умеете молчать, лучше не заходите.
Это прозвучало слишком резко. Катя сразу поняла: будет буря. Но уже не могла остановиться. В голове всё копилось — месяцы напряжения, обид, игнорирования её как личности.
Свекровь выпрямилась.
— Я вижу, ты уже решила, что я здесь никто.
Катя устало ответила:
— Я хочу, чтобы в этом доме у всех были границы. В том числе и у вас.
— А ты кто, чтобы мне границы ставить? Это сын мой. Это мой внук. Это всё — моё.
Катя впервые рассмеялась — не злобно, а горько.
— А квартира — чья?
Лидия Алексеевна не ответила. Но спустя полчаса Катя услышала звонки по телефону. Говорила она — громко, с нажимом, на повышенных тонах.
— Да-да, я поняла. До конца месяца — хорошо. Всё.
А потом — звала Артёма.
Он пришёл домой под вечер, с кислым лицом. Сел, скинул куртку, даже не поздоровался. И первым делом сказал:
— Мама уезжает.
Катя только кивнула.
— Надолго?
— Пока. Потом будет видно.
— И это твоё решение?
— Она не хочет жить с человеком, который её выгоняет.
Катя долго молчала.
— Она не захотела остаться с нами. Потому что здесь — не по её правилам.
Артём не стал спорить.
В день отъезда Лидии Алексеевны всё было натянуто. Она молчала, собирая вещи. Катя помогать не стала. Артём ходил по квартире с затравленным видом. Саша крутился, пытался влезть на руки к бабушке, но та отстранялась.
— Ему не надо привязываться. Всё равно теперь не увидимся.
— Почему вы так говорите? — спросила Катя. — Мы не запрещаем вам общаться.
— Не надо благородства. Я всё поняла.
Перед выходом она задержалась в коридоре. Посмотрела на Катю, на сына. Долго.
— Сына я сюда подселила, и себя — тоже, — спокойно сказала она. — Но видно, зря.
После её ухода в квартире стало непривычно тихо. Даже не так — опустело. Не в смысле вещей: все шкафы, полки, холодильник остались на своих местах. Но воздух стал другим — без напряжения, без чужого дыхания в затылок.
Катя ходила по комнатам, словно впервые увидела их по-настоящему: без застеленной постели в детской, без кофейной кружки на подоконнике, без колких замечаний на кухне. И только в коридоре, на вешалке, всё ещё висел платок — тот самый, в котором свекровь появлялась каждый вечер после душа. Забыла. Или оставила специально?
Саша, как ни странно, пережил отъезд бабушки спокойно. Несколько раз спросил, почему бабушка не приходит, Катя объяснила, что «бабушка уехала в свою квартиру, там теперь у неё всё новое, она там будет жить». Он кивнул, подумал, и через пару дней переключился на любимую машинку, не вернувшуюся из «комнаты бабушки».
А вот Артём… Артём будто стал жить на автопилоте. Возвращался с работы поздно, молча ужинал, сидел в телефоне. Катя пыталась наладить разговор, но он отмалчивался.
— Тебе нечего сказать? — спросила она однажды вечером, когда он в очередной раз промолчал на её: «Как прошёл день?»
Он пожал плечами.
— Всё как всегда.
— Как всегда у кого? У тебя? У нас?
Он раздражённо бросил вилку в тарелку.
— У тебя всегда всё — обвинение.
— У меня? Или ты просто не хочешь ничего видеть?
Молчание.
Катя встала, начала убирать со стола. Он остался сидеть. Потом заговорил:
— Мама права была. Ты не принимаешь чужого мнения. Только своё.
— Если быть взрослым — это соглашаться с манипуляциями, тогда да, я не взрослая.
— Она — моя мать. Она всё для меня сделала.
— А я — кто? Твоя жена? Мать твоего ребёнка? Или просто женщина, у которой вы взяли ипотеку, пока ждали, когда у твоей мамы отремонтируют ванную?
Он посмотрел на неё впервые за долгое время — по-настоящему.
— Ты ненавидишь её.
— Я защищаю себя. Ты — нет. Ни себя, ни нас.
В понедельник вечером позвонила Лидия Алексеевна.
Катя услышала её голос из кухни — громкий, с надрывом, как всегда. Артём ушёл в комнату, закрыл дверь, говорил долго. Потом вернулся, как будто ничего не случилось.
— У неё прорвало кран. Вызвала сантехника, а тот сказал, что придёт завтра. Попросила переночевать у нас. Только на одну ночь.
Катя почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— И что ты ответил?
— Сказал, что подумаю. Но ты не волнуйся, это же всего на сутки.
— Артём. Это не про кран. Это снова проверка. Тебе комфортно — она остаётся. Не комфортно — значит, ты не любящий сын.
Он выдохнул.
— Ты как будто радуешься, когда всё плохо.
— Я не радуюсь. Я вижу, что ты не умеешь говорить «нет» матери. Никогда не умел.
Он ушёл из дома через полчаса. Сказал, что «надо прояснить кое-что». Возвращался поздно — с запахом вина. Сказал: «Она не придёт. Поживёт у подруги».
Катя только кивнула.
Через неделю он начал собирать вещи.
— Мне надо переосмыслить всё. Побуду немного у неё. Может, ты тоже подумаешь, что делаешь не так.
Катя не плакала.
Смотрела, как он аккуратно складывает рубашки. Словно уезжает в командировку.
— Возвращайся, когда сможешь быть не сыном, а мужем, — сказала она.
Она осталась одна с Сашей. Без поддержки, без надёжной стены рядом. Но ей было легче. Легче дышать, легче засыпать. Хотя по ночам часто снились ссоры, хлопающие двери, резкие голоса.
Через месяц он звонил — спросить про сына. Один раз, потом ещё.
— Мама соскучилась по Саше.
— Пусть напишет. Или придёт, если сможет уважать границы.
— Она старая женщина.
— Она умная женщина. Всё понимает. Но делает свой выбор.
Весна вошла в дом неожиданно. Солнечные пятна на полу, звук пылесоса в субботу утром, запах выпечки. Катя приглашала друзей, не оглядываясь. Делала перестановку. Меняла покрывала.
Саша растягивал по полу треки для машинок. Смех стал частью дома.
Однажды они возвращались с прогулки. Катя, не глядя, подошла к двери. И вдруг заметила на коврике у двери белый конверт. Без подписи. Внутри — фотография Саши, сделанная ещё зимой. И маленькая записка:
«Я скучаю. Я стараюсь понять. Но не обещаю меняться. Л.»
Катя положила фото в ящик. Закрыла.
Сына она в этот дом подселила. Себя — тоже. И теперь, чтобы вернуть контроль, ей нужно было открыть дверь — или оставить закрытой. И она знала: теперь это — её решение.
Ничего личного – просто бизнес