То есть он и квартиру ей уступит, и деньги отдаст? - не поверила кума

— Ты же всегда была взрослой, ответственной, — тетя Лиля поджала губы, — а Славик… ну, он другой. Ему нужнее. У тебя ведь всё есть: и муж, и работа, и квартира. А он…

Я знала, что услышу это. Каждый раз одно и то же. Мол, мне-то повезло, я «себя устроила», а брат — нет. Только никто не интересовался, чего мне это стоило.

Мы с братом выросли в одной квартире. Я старше на четыре года. Когда мама уходила в ночную, я варила макароны и проверяла уроки. Когда отец бросил нас, я собирала по соседям долги, потому что надо было платить за свет. А Славику тогда было восемь. Он крутился возле компьютера и жаловался на интернет, который отключили.

Потом было ПТУ. Я платила за его курсы, покупала телефон «на день рождения» — чтобы не хуже, чем у друзей. Мама смотрела одобрительно: мол, ты у нас умница, на тебя всегда можно положиться.

А потом был институт. Мой. Вечерний. Потому что днём я работала, а на дневное — денег не было. Славик тем временем решил «поискать себя» и год пролежал на диване. А потом, как по заказу, мама заболела. Сильно. Она скрывала до последнего, и когда стало понятно, что не обойдётся без операций, я заложила свою однушку и повезла её в Москву.

— Ты не представляешь, какие у неё боли, — говорил Славик, забегая в палату с коробкой пирожных. — Вот бы чудо, да? Чтобы всё прошло…

Когда стало понятно, что чуда не будет, я оформила на маму инвалидность, нашла сиделку. Не по объявлению, а через знакомых. Рая оказалась деликатной, чистоплотной, такой… надёжной. Маме она понравилась. Готовила просто, но вкусно, ухаживала внимательно, никуда не опаздывала.

А потом случилось странное: мама начала звать её «доченька».

Я поначалу смеялась. Ну, бывает — человек в возрасте, спутанность сознания. Но Рая улыбалась как-то криво и говорила:

— Да ладно, пусть так называет. Мне несложно.

Мама часто просила, чтобы я оставалась ночевать. Сказала, что боится. Я оставалась. Иногда даже по две ночи подряд. А потом Рая стала приходить с вещами. И как-то незаметно поселилась. Вроде всё на месте, но как-то стало… неуютно.

— Ты просто ревнуешь, — сказал Славик. — У неё жизнь под откос, а ты всё воспринимаешь как угрозу. Мама с ней спокойна. Это главное.

На фоне болезни мама сделала завещание. Мы не знали когда, не знали как. Просто однажды она сказала:

— Всё решено. Я распорядилась. Не ссорьтесь из-за ерунды.

— Завещание? — переспросила я. — Ты оформила квартиру?

— Да, всё честно, — вздохнула мама. — И вам не придётся делить. Я всё упростила.

Я решила, что квартира останется мне. Славик жил с женой, у тёщи, и не собирался возвращаться. А я ухаживала, заботилась, лечила, терпела. Логично?

Но однажды я пришла и увидела на кухне нотариуса.

— Вы тоже распишитесь, если не возражаете, — сказал он мне с улыбкой. — Но вообще вы здесь не фигурируете.

— Простите?

— Наследодатель оставляет имущество Раисе Николаевне. По собственной воле. Завещание зарегистрировано. Всё в порядке.

Я ничего не поняла. Стояла в кухне с бумажным пакетом в руках, в котором был бульон и галеты, и смотрела, как Рая заливает чай.

Мама на меня не смотрела. Уткнулась в одеяло.

— Мам, — только и смогла сказать я, — ты серьёзно?

— Она мне как дочь, — прошептала мама. — Ты ведь взрослая. У тебя есть всё.

Мне тогда стало по-настоящему страшно.

После того разговора я ушла, не простившись. Рая кивнула мне вслед, будто я была курьером из «Вкусвилла». Ни зла, ни торжества — просто человек, который уже победил.

Я вышла в подъезд и не узнала свою улицу. Всё казалось чужим. Дом, где я провела детство, где мы с мамой на маленькой кухне завтракали по очереди, потому что не помещались вместе. Где я гладила Славику рубашку на выпускной, пока он ругался, что не хочет идти.

Я села на скамейку и набрала Славу.

— Ты знал?

— Про завещание? Да. Мама говорила.

— И ты… ты считаешь это нормальным?

— Лен, ну ты чего. Она старая. Ей спокойнее с Раем. А ты всё время на работе. Она думала, ты не обидишься.

Не обидишься.

В этот момент у меня перед глазами всплыло, как я вытаскивала маму из ванной, когда она поскользнулась. Как стригла ей ногти, потому что «никому не доверяет». Как однажды на корпоративе мне позвонила Рая:

— Приезжайте. У неё кровь. Я боюсь.

Я вызвала такси и в вечернем платье, с макияжем, летела в больницу.

А Славик — он просто был. Приходил. Иногда привозил маме зефир. Или цветы. Иногда — без всего. Но всегда — вовремя. Как по графику.

Потом были две недели молчания. Я не звонила. Мама не звонила. Рая — тем более. Я честно пыталась отстраниться. Убедить себя, что ничего не изменится: мама всё равно моя, а квартира — просто стены. Но мне было больно. Как будто меня исключили из своей же семьи.

На третий четверг позвонила мама:

— Лен, ты не сердишься?

— Нет.

— Приедь. Мы бы пельмени слепили. Ты всегда любила.

Я приехала. Только пельменей не было. Были таблетки на столе, памперсы в пакете и чужие вязаные тапки в прихожей.

— Я передумала, — сказала мама. — Я хочу, чтобы ты знала: ты — моя дочь. Настоящая. А Рая… она просто человек, который оказался рядом.

Я поверила. Правда. Поверила, как ребёнок. Как в сказке. Ушла домой, как будто груз спал с плеч.

А через две недели мама попала в реанимацию.

Врачи сказали: старость, давление, ничего экстренного, но шансов немного. Я провела под дверью отделения сутки. Меня не пускали. Пускали только Раю.

— Она доверенность оформила, — объяснила медсестра. — У нас так часто бывает. Ближайший опекун.

Я принесла документы — свидетельство о рождении, паспорт. Доказывала, что я дочь. Настоящая. Но было поздно. Всё уже было «по правилам».

Мама умерла тихо. С Раем рядом. Я даже не попала к ней в палату.

Похороны были скромные. Рая распорядилась всем. Заказала венки. Написала текст на ленте: «От дочери Раисы».

— Ты что творишь?! — прошипела я ей на кладбище.

— Спокойно, Лена. Не сейчас. Уважай мёртвых.

Славик не пришёл. Сказал, что у него сессия у сына и Жанна в больнице с почками. А я стояла, не веря, что всё кончилось вот так. Что это не шутка.

После сорокового я пришла в мамину квартиру. Ключи не подошли.

— Мы сменили замки, — сказала Рая через дверь. — Не обижайся. Просто теперь это моя территория.

Я обернулась. В глазке двери — её лицо. Спокойное. Как у женщины, которая всё рассчитала.

А вечером Славик прислал голосовое:

— Лена, может, хватит уже? Ну завещала. Ну оформила. Сколько можно с этим носиться? Всё равно ж не переделать.

Я слушала и понимала: он даже рад.

Я пыталась успокоиться. Принять. Думала: ну хорошо, квартира — не самое страшное. Главное — память. Главное — то, что у нас с мамой было. Но воспоминания не дают права собственности. Не дают ключи. Не оставляют тебе даже угол в шкафу.

Рая не отвечала ни на звонки, ни на сообщения. Я попыталась через юристов — оказалось, что завещание составлено грамотно. В день подписания был нотариус, присутствовал свидетель, была медсправка от терапевта, что мама в ясном уме. Всё железобетонно.

Славик тем временем всё больше отдалялся. Я ему звонила — он сбрасывал. Потом прислал сообщение:

«Давай не будем усугублять. Хочешь — подай в суд. Но я в это не полезу. Я своё от мамы получил ещё при жизни. Не в деньгах же счастье».

А я — я вспоминала, как мы с ним дрались из-за велосипедов, из-за мяча, из-за пульта от телевизора. Как я защищала его в школе, когда он порезал куртку мальчику из соседнего класса, а тот пригрозил устроить разборки. Как мама тогда сказала:

— Лена, скажи, что ты это сделала. Ты же девочка. Тебе простят.

И я сказала.

А теперь он — взрослый, самостоятельный, с ипотекой, двумя детьми и мнением, что «судиться — это унизительно».

Я подала иск. Да, я не могла больше спать ночами. Не могла видеть, как Рая через окна выкладывает на подоконнике кашпо с цветами. В нашей кухне. В маминых кружках.

Суд, конечно, ничего не дал. Юрист после заседания пожал плечами:

— Таких историй сотни. Не вы первая, не вы последняя. Никто вас не обманул. Человек имеет право завещать имущество хоть соседке, хоть собаке.

Я вышла в коридор и села на скамейку. Возле меня присела женщина — лет сорока, в чёрном пуховике.

— Вас тоже обошли? — спросила тихо.

Я кивнула.

— Моя мать всё на сиделку переписала. А я ипотеку выплачивала, чтоб её в частную клинику положить. Всё на мне было. А теперь… она даже на похороны не позвала.

Мы молчали. Как будто обе стояли по колено в болоте.

Через неделю Рая выставила на продажу часть маминой мебели — ту, что не понравилась её новому мужчине. Да, у неё появился мужчина. Какой-то скромный, с повадками водителя маршрутки. Он приходил по вечерам. Возле дома стоял пыльный «Логан». Они выходили вместе, смеялись.

В один из таких вечеров я не выдержала. Подошла.

— Рая, можно поговорить?

Она остановилась, не прячась:

— Лена, у меня свидание.

— Я просто хочу знать, ты вообще понимаешь, что сделала?

— Понимаю. Забрала то, что мне дали. Ни больше, ни меньше.

— Ты влезла в нашу семью.

— Я её не просила. Твоя мама сама всё решила. Я ухаживала. Я вытирала ей спину, когда она плакала от боли. Где ты тогда была?

Мне не хватило слов. Я ушла.

А потом Славик написал в общий семейный чат:

«Продаём дачу. Маме она уже не нужна, а деньги пойдут детям. Делим на троих — я, Лена и Рая. Так честно».

Я смеялась до слёз. Потом — плакала.

Пыталась поговорить с мужем, но он только пожал плечами:

— А ты что, правда думала, что справедливость существует? Могло быть хуже. Ты могла бы ухаживать, тратить деньги, а потом квартиру всё равно бы отдали. Так хотя бы не мучилась.

А потом позвонила кума.

— Лен, ты что, правда ни копейки не получила?

— Правда.

— И Слава — тоже?

— Нет, он вообще стороной всё обошёл. У него с Жанной ремонт.

— А Рая?

— А Рая живёт. Делает ремонт. Говорит, что мама просила не жалеть об этом.

На том конце телефона наступила пауза. И потом кума выдохнула:

— То есть он и квартиру ей уступит, и деньги отдаст?.. — не поверила она.

Я не ответила.

Я не ответила куме, потому что просто не знала, что сказать. Всё звучало как анекдот без концовки.

Смешной, если бы не был про тебя.

Прошло три месяца. Жизнь не изменилась, но будто поломалась.

Я работала — автоматом, как заведённая. Дом — работа — магазин — бессонные ночи. Муж молчал, лишь изредка спрашивал, когда я наконец «отпущу ситуацию». Сын вернулся с учёбы, посмотрел на меня с порога:

— Мам, ты вся как из бумаги стала. Что случилось?

Я хотела рассказать. Но как рассказать так, чтобы тебя поняли? Что у тебя всё отняли, но по закону — никто ничего не нарушил?

Славик тем временем всё активнее продавал «ненужное имущество». То гараж оформил на знакомого, «чтобы удобнее переписать». То машину мамину продал «в добрые руки». Деньги, конечно, ушли на нужды — детям, семье, кредиту.

— А ты что хотела? — спрашивала меня кума. — Он мужик. У него ответственность. Ему нужнее. Ты сама всегда это повторяла.

Я и правда повторяла. Всю жизнь. Когда отказывалась от новых ботинок, чтобы ему купить хорошие кроссовки. Когда после школы шла на подработку — чтобы помочь маме. Когда откладывала на поездку в санаторий, но в последний момент отдавала деньги на его курсы в автошколу.

Мне хотелось закричать. Или хотя бы позвонить маме. Сказать, что я устала быть правильной. Что я больше не могу.

Но мамы не было. А её квартира теперь была с новыми обоями, с какими-то жёлтыми шторами и полками из Икеи. Чужой дом. На подъездной двери — имя Раи.

Однажды я решилась — и всё-таки зашла. Под видом покупателя: Рая выставила на продажу кухонный гарнитур. Сказала, что ей «хочется светлее».

Когда я вошла, меня накрыло. Половик, который мы с мамой стирали вручную. Комод, в котором хранились бумаги. Даже табуретка, которую я сама чинила, когда мама жаловалась, что «та шатается».

— В хорошем состоянии, — сказала Рая, не узнав меня сразу. — Я в целом всё содержу.

— Это была её кухня, — прошептала я. — Её.

— Уже не её, — спокойно ответила Рая. — Всё меняется, Лена. Понимаешь? Всё. Даже ты изменилась. Слишком поздно злиться.

Я ушла. Не хлопнув дверью. Даже не попрощавшись.

Славик через неделю снова написал:

«Лен, тебе бы психолога. Ну правда. Зачем держаться за то, чего уже нет?»

А потом — голосовое:

— Слушай, я тут подумал. Может, ты заберёшь мамин сервант? Мы всё равно его выбросить хотели. Жалко как-то. Ну, вещь-то старая, но вдруг тебе в память?..

Память. Им, видимо, казалось, что память укладывается в шкаф. Вещь. Пылесборник.

Я пошла и взяла. Не потому что нужен. А потому что не могла видеть, как выносят по частям мою жизнь.

Соседка по площадке, тётя Клава, встретила у подъезда.

— Лен, ты чего? Это ж мамин шкаф. Он тяжёлый. Не надо тебе одной. Давай я Славку позову.

— Не надо, — ответила я. — Он теперь занят. Он деньги с дачи делит.

— С кем? С этой?..

Я кивнула.

Тётя Клава нахмурилась, сняла очки и выдохнула:

— То есть он и квартиру ей уступит, и деньги отдаст? — не поверила она.

— Ага, — сказала я, закрывая багажник. — Уступит. И не дрогнет.

— А ты?..

— А я больше не уступаю. Ни шкафов, ни правды, ни себя.