Когда они с Лерой купили трёшку в новостройке, Костя думал: вот теперь-то точно заживём. Дочь пойдёт в садик, Лера на работу выйдет, ипотека посильная, по ремонту почти всё доделали, кухня — как у людей, посудомойка, духовка с вайфаем, диван с выдвижной подставкой под ноги. А главное — тёща осталась в своем районе, на другом конце города. Но прошло чуть меньше года — и всё пошло не так.
— Я к вам, — сказала тёща в трубку бодро, как будто это он её звал. — У меня батареи греют неравномерно, а платить в два конца за такси к врачу — дорого. У вас поликлиника рядом, и с отоплением всё норм. Я не в тягость, вы ж знаете.
Костя промолчал. Лере сказал только вечером — как бы между делом, за ужином.
— Мама временно поживёт у нас. Ну ты же понимаешь, у неё давление, а эти скачки — от холода…
Он не спорил. Устало кивнул. Всё равно не отобьёшь. Но про себя отметил — «временно» никогда не значит «ненадолго».
Сначала было терпимо. Она приезжала однажды на неделю, на три дня, жила в комнате дочери, пока та была в саду, по вечерам сидела на кухне и молча смотрела телевизор. Но теперь у неё был чёткий график — и Костя всё чаще слышал фразу «Ну я у вас пока побуду». С конца октября она жила у них уже почти месяц.
Тёща любила вставать рано. Варила кашу, смотрела утренние передачи и дышала через ингалятор. Костя вставал в семь, чтобы выехать пораньше и не опоздать, но с недавнего времени — каждый день просыпался от запаха варёной гречки и от того, что кто-то стучит ложкой по кастрюле. Тихо, но назойливо. А потом в коридоре вспыхал первый настоящий разговор.
— Ты зачем мне чайник переставил? — тёща стояла у плиты, в халате с мятой розой на груди.
— Какой чайник?
— Ну как какой! Этот! — Она указала на электрический. — Он всегда стоял справа, чтобы руке удобно было. А ты его в угол засунул, и шнур натянут.
Костя посмотрел молча. Он вчера просто освободил розетку, чтобы блендер включить. А потом не вспомнил, куда именно поставил. Но вместо объяснения услышал:
— Я же не игрушка! У меня суставы. Ты вообще когда чай пьёшь, чем ты думаешь?
Он сдержался. Глубоко вдохнул.
— Я не специально, я просто…
— Просто! — перебила она. — Это всё от невнимания. Я ведь старая уже, но видно, только я одна тут всё помню.
Той же ночью он не мог уснуть. Всё думал: ведь она в своей квартире, на своей кухне — наверняка тоже кому-то что-то переставляла. Только там спорить было некому.
Через неделю Лера уехала в командировку. На три дня. Костя остался один с тёщей и дочкой. На третий день — понял: этот дом не его. Он даже в душ заходил с опаской — вдруг опять что-то не так сделает.
А тёща продолжала «не быть в тягость». Покупала продукты, варила суп, заклеила изнутри входную дверь лейкопластырем — «чтоб не дуло». Когда он попытался его снять, она всплеснула руками:
— Ты хочешь, чтобы у дочки уши заболели?
— У нас дверь утеплённая. Да и там не щель, а микрощелочка.
— Ты видел, как она в садике сидит? Рот открыт, чихает. Всё, теперь точно продуло.
Костя прикусил язык. Не первый раз. Но стало ясно — всё, теперь она хозяйка.
Лера, вернувшись, только хмыкнула:
— Ну да, мама у нас на подстраховке. Она же помогает.
— Помогает? — он едва сдержался. — Это называется «помогает», когда ты с работы приходишь, а она уже собрание провела, что надо бы мебель переставить и на курсы вокала записать ребёнка?
Лера опустила глаза:
— У неё своё мнение, но она не навязывает…
Навязывает, хотел сказать он. Но не стал. Устал повторять.
Вскоре ситуация стала ухудшаться. Однажды он пришёл вечером, зашёл на кухню — и увидел, что в морозилке лежит чья-то курица. Целая.
— Это что?
— Это я в «Ярче» взяла. По акции. А твоя — вон, сухая была. — Тёща отвернулась от раковины и добавила: — Ты, конечно, стараешься, я не спорю. Но сейчас не 90-е. Надо продукты выбирать с умом.
— Я вообще-то с работы только в девять прихожу. Не до куриц.
— Вот именно. Поэтому и не умеешь. А я тебе говорю — если хочешь сэкономить, надо думать.
На следующее утро он задержался, ждал, пока освободится ванная. Выходя, услышал, как тёща по телефону жалуется кому-то:
— …жрут как попало, экономят на себе. Всё бы ничего, но ребёнок при них. Я тут, как могу, подправляю ситуацию, но одна ж я не вытащу…
Он стоял за дверью, чувствуя, как в груди растёт холод.
На работе не клеилось. Заказчики срывали сроки. Один проект вообще передали другому подрядчику. Денег стало меньше. И тёща это почувствовала моментально.
— Ты на обед что берёшь?
— Перекусываю.
— Перекусывает он… Потом язва будет — жене в радость. У тебя, между прочим, семья. Ответственность.
Он не знал, что сказать. Хотел объяснить, что у него на карточке осталось меньше восьми тысяч до конца месяца. Что он Лере ещё не говорил, чтобы не расстраивать. Но зачем? Всё равно скажет, что он «вечно на чём-то экономит, но без толку».
Днём Лера написала: «Мама предлагает переставить наш стол. Типа он мешает проходу к балкону. Ты не против?»
Костя уставился на сообщение. Потом нажал «ответить», но стер всё, что набрал. Выключил экран. Промолчал. Как и всегда.
Но с каждым днём молчание становилось всё тяжелее.
Он стал задерживаться на работе дольше, чем нужно. Иногда просто сидел в машине у дома, прокручивая в голове разговоры, которых не было, и которые вряд ли случатся. Как сказать жене, что её мать медленно, но верно вытесняет его из собственной квартиры? Как не обидеть, но объяснить, что он в собственном доме чувствует себя арендатором — причём без договора и права на слово?
Лера, уставшая после офиса, всё чаще смотрела в телефон и кивала маме рассеянно. Порой даже соглашалась с ней. «Ну да, может, и правда, надо бы Маринке другой кружок выбрать», — говорила, не задумываясь, что именно Костя каждую пятницу водит дочку в студию рисования, и Маринка счастлива.
— Ты же не против, если мама её теперь в субботу будет забирать? — спросила как-то Лера.
— А почему я должен быть против? — буркнул он. — Если у нас теперь всё решается в женском совете.
— Ты опять начинаешь?
Нет, не начинал. Уже давно закончил. Просто копил.
Однажды вечером, когда Лера пошла купаться, а дочка заснула, он зашёл на кухню. Там, как обычно, сидела тёща. Перед ней — чашка, журнал с рецептами и зелёный бальзам на коленях.
— Вот скажи, — начала она, не поднимая глаз, — ты когда на себя последний раз со стороны смотрел?
Он сел напротив. Помолчал.
— В каком смысле?
— В самом обычном. У тебя семья, а ты… всё как будто не в ней. Уставший, раздражённый. Дочь тянется, а ты на телефоне. Жене помощь — так ты либо устал, либо «сейчас». А кто за всё в итоге тянет? Мы с Лерой.
Костя уставился в стол.
— Я работаю. Без выходных почти. Деньги приношу. Не пью. Не гуляю. Что ещё?
— А ты думаешь, семье только деньги нужны? Ты даже не знаешь, где у вас теперь аптечка. Я переставила её неделю назад, а ты не заметил. И полотенца новые повесила. Ты тоже не заметил. Всё мимо тебя. Это не семья, Костя. Это будто гостиница у тебя.
Он встал.
— Гостиница — это когда человек временно живёт. А вы, Нина Семёновна, здесь уже второй месяц. Без конца объясняете мне, что я делаю не так, в каком углу чайник должен стоять, какие продукты надо покупать и сколько раз ребёнка в неделю мыть. У меня ощущение, что я под вашим микроскопом. А жить под наблюдением — спасибо, я не подписывался.
Она резко подняла глаза:
— Я тебя не держу. Но напомню: без меня ваша дочь не в садике бы была. И Лера бы не работала. И вы б до сих пор в той однушке маялись.
Он отвернулся.
На следующее утро тёща не поздоровалась. Хлопнула дверцей духовки, когда он проходил мимо. Потом поставила чашку громко, чтобы услышал. Говорила с внучкой чуть громче, чем обычно: «Вот видишь, папа твой даже не знает, где у нас теперь ложки лежат. А мама — умница. Всё под контролем».
Лера ничего не замечала. Или делала вид.
Костя решил поговорить. В выходной. Когда никто не спешит, и все дома.
— Нам надо обсудить, как мы дальше живём, — начал он, глядя на жену. — С твоей мамой. Я не против, чтобы она у нас бывала. Помогала. Но у нас всё перевернулось. Я больше не чувствую себя в доме, где могу что-то решать. И вообще, мне кажется, что у нас теперь три родителя. А я — как гость.
Лера вздохнула:
— Я понимаю, тебе тяжело. Но мама ведь добра тебе не желает. Она просто старается помочь. Она живёт по-другому, да. Но она не враг.
— Я этого и не говорил. Но это уже не помощь, Лер. Это контроль. Она везде. Она решает за нас. Она обсуждает меня с тобой, а иногда и без тебя. Она критикует каждое моё движение. И всё это под соусом «я старая, мне можно».
— Ну да, ей 62. У неё давление. Она нервничает…
— А мне 34. И у меня уже вторую неделю мигрень. Может, тоже начну кричать на всех? Только мне потом скажут — «что за истерик», да?
Жена замолчала. Потом тихо сказала:
— Я просто не могу между вами выбирать.
Вот оно. Главное. Костя почувствовал, как в груди снова сжалось. Она не может. И не выберет. Никогда.
Через несколько дней он пришёл домой пораньше. Было тихо. Леры не было — снова совещание. Тёща, судя по всему, тоже не дома. Он зашёл в комнату. Посмотрел на разбросанные игрушки. Сел на край дивана.
Вскоре в замке повернулся ключ. Послышались шаги. Он услышал знакомое покашливание, скрип хозяйственной сумки. Вышел на кухню.
— Я тут, — сказал просто.
Тёща посмотрела внимательно. Поставила сумку.
— С работы сбежал?
— Раньше освободился. Хотел поговорить.
Она не села. Только скинула пальто и повесила.
— Говори.
— Я вас уважаю. Правда. И ценю всё, что вы делаете. Но… пожалуйста, давайте жить отдельно. Я не могу больше так. Мы с Лерой взрослая семья. Нам нужно пространство. Свобода. И свои ошибки — тоже. Я не ребёнок, чтобы мне указывали, где чайник стоит и сколько соли сыпать. Я не могу больше притворяться, что всё нормально. Не могу и не хочу.
Она молча повернулась к плите. Достала банку с чаем. Открыла. Ложка звякнула о стекло.
— Выгнать меня хочешь?
— Нет. Прошу уехать домой. Хотя бы иногда. Хотя бы сделать паузу. У нас ипотека. Нам трудно. Мы пытаемся строить жизнь. А вы — строите нас.
Она зачерпнула чай, медленно пересыпала в заварник. Не поворачивалась.
— У меня суставы. Мне к врачу надо ездить.
— Я готов вас возить.
— У меня там холодно. А тут тепло.
— Купим обогреватель.
— Я не чужая. Я семья.
— Именно. Поэтому я с вами и разговариваю честно.
Тишина повисла долго.
Потом она вдруг сказала спокойно, почти устало:
— Знаешь, Костя… я ведь думала — ты умнее.
Он ничего не ответил.
Она включила чайник. И вдруг громко, со стуком, поставила заварник на подставку. Только потом повернулась:
— Ты мне не говори, когда чай пить. Я и без инструкций дожила, — напомнила тёща.
После той фразы в квартире наступила тишина, тягучая и густая. Тёща больше ни слова не сказала. Поставила чашку, налила чай, громко вздохнула и ушла в свою — в Маринкину — комнату. Костя остался на кухне, прислонился к стене, слушал, как щёлкает выключатель и скрипит раскладушка. С той ночи они больше не разговаривали по-настоящему. Только дежурное «здравствуй» и «чай будешь?».
Он надеялся, что тёща уедет. Надеялся — но она осталась.
Через неделю — Новый год. В этом году всё было иначе: ёлку ставили вдвоём с Маринкой, без смеха, без глинтвейна, без вечерних фильмов. Тёща сидела в зале и изредка комментировала:
— Стеклянную звезду повесьте повыше. Маринка же у вас неповоротливая, заденет.
— Дождик на батарею не клади. Оплавится.
— И вообще, ёлку рано ставить — сыпаться начнёт к празднику.
— Можно нам просто сделать так, как нам хочется? — спросил Костя.
Тёща подняла брови.
—Ну-ну. Потом не удивляйся, что у тебя всё валится из рук. Правильный порядок — это основа жизни.
Лера, как всегда, промолчала.
Перед праздником у Кости сорвался ещё один проект. Клиент решил, что «всё дорого». Лера работала без отпусков уже полгода. Дочь постоянно болела: два дня в садике — неделя дома. Тёща кивала каждый раз: «Это всё потому, что иммунитет не формируется. Надо было в сад позже отдавать». Костя всё это время молчал. Снова. Уже по привычке.
Но однажды он пришёл вечером домой и увидел, как Нина Семёновна роется в его ящике с документами.
— А вы что здесь делаете?
Она выпрямилась и совершенно спокойно ответила:
— Ищу чеки от продуктов. Ты в прошлый раз сказал, что суп я испортила. Хочу посмотреть, что именно ты покупал.
— Это мои бумаги. Личные.
— А у вас тут что, секреты? Ты ж всё равно потом в семейный бюджет тратишь.
Он шагнул ближе.
— Личные. Бюджет — наш с Лерой. Не ваш.
— Удивительно. Как только разговор заходит о деньгах — так сразу «наше». А как картошку в сетке тащить, так я одна. Ты где был в понедельник, когда я с больной спиной из «Пятёрочки» перлась?
— Я работал. Как и каждый день.
— Да ты вечно уставший! С тобой даже кашу сварить — и то скандал.
— Я не скандалю. Я просто живу в доме, где на каждый мой шаг — комментарий. И всё время под прицелом.
Она хлопнула ящиком.
— Знаешь, что я скажу? Не будь ты мужем моей дочери — я бы даже здороваться с тобой не стала.
— Вот и отлично. — Он кивнул. — Может, тогда и живём мы зря вместе?
В дверях стояла Лера. В халате. Мокрые волосы, полотенце на плече. Смотрела молча. Ничего не сказала. Развернулась — и ушла в ванную.
В январе началась новая волна простуд. Маринка снова слегла. Костя ночами мерил ей температуру, чередовал Нурофен с обтираниями. Лера уехала в Москву — на три дня, встреча с заказчиком. Тёща в это время почти не выходила из комнаты. Только когда Маринке стало получше, появилась на кухне.
— Температура спала? — спросила сухо.
— Да, ночью ещё 37,2 было, а с утра вроде ничего.
— Значит, на улицу не води. Я сказала — пусть сидит.
— Ей уже лучше. Свежий воздух не повредит.
— У тебя, я смотрю, свои представления о здоровье?
Костя выдохнул. Поставил кружку в раковину.
— Знаете что, Нина Семёновна. Я понимаю: вы — бабушка. Вы хотите как лучше. Но давайте честно: вы живёте в нашей квартире. В моей, Лериной, Маринкиной. Мы вас не выгоняли, не упрекали. Но хватит меня переделывать. Хватит устраивать здесь своё хозяйство. Я не ребёнок.
— И что теперь? Выселишь?
Он посмотрел прямо.
— Я прошу уехать. Хоть на время. Дайте нам побыть семьёй. Без третьего взрослого, который всем рулит. Нам это нужно. Мне это нужно.
Она молчала. Потом пошла в комнату. Спустя пятнадцать минут вышла с сумкой.
— Поеду. Раз уж ты так настаиваешь. Только знай: я не обижаюсь. Я просто поняла. Тут всё уже решено. Без меня.
Он хотел что-то сказать, но не стал. Просто взял её сумку, вызвал такси.
Когда она ушла, в квартире стало странно тихо. Ни звона посуды по утрам, ни щелчка чайника, ни стонов «у меня опять давление». Даже дочка, кажется, почувствовала: что-то изменилось.
На третий день Лера вернулась. Постояла в коридоре, спросила:
— Где мама?
— Уехала. Сказала — временно.
Лера долго молчала. Потом сказала:
— Ты мог хотя бы предупредить.
— Я предупреждал. Только ты не слушала.
Прошла неделя. Потом вторая. Тёща не звонила. Не писала. Даже про Маринку ни разу не спросила. И это беспокоило.
На четвёртую неделю Лера заговорила:
— Она сказала, что не вернётся. Пока не позовёшь сам.
Костя пожал плечами:
— Пусть так.
— Она обижается. Говорит, ты несправедливый. И неблагодарный.
Он усмехнулся. С горечью:
— Я просто хочу жить. Без инструкций. Без постоянных указаний. Без чужого дыхания в спину.
В воскресенье тёща всё-таки приехала. Без предупреждения. Сумку не взяла. Постучала, как чужая. Сдержанно поздоровалась. Спросила про внучку. Посидела на кухне, выпила чай. Потом встала. Уже у двери сказала:
— Я ведь действительно добра хотела. Просто по-своему.
Костя кивнул.
Она поправила шарф, уже берясь за ручку, обернулась и добавила:
— И не надо со мной, как с подчинённой. Я чай и без инструкций пить умею. Дожила же как-то.
И ушла.
Он остался стоять в коридоре. Лера подошла, села на подлокотник. Не обняла. Не сказала ни слова. Просто смотрела на дверь.
А Костя думал: вот она и сказала. Вслух. Наконец-то.
Но тишина после этой фразы не означала мир.
Она означала — передышку. И новый раунд.
Квартира-то на сына оформлена, не забыла? — свекровь подняла бровь