Когда Вика и Артём получили одобрение по ипотеке, они долго не верили: после года скитаний по съёмным двушкам, после нервного ожидания и бумажной волокиты — у них теперь была своя квартира. Точнее, почти своя: однушка в новостройке, на окраине, с унылым видом из окна на парковку. Но с ипотекой на 22 года и кухней-гостиной, где можно было наконец расставить мебель как захочется.
Первый год прошёл как в дымке — ремонт, переезд, первые ссоры, первый настоящий отпуск, первый сломанный кран. А потом началось самое интересное.
— Мам, поживи у нас недельку, пока тебе электрику переделывают, — сказал Артём как бы невзначай. — А то ты жаловалась, что у тебя в коридоре опять пробки выбивает.
Вика тогда отложила пульт, моргнула.
— У нас же однушка. Где она будет спать?
— На диване. Нормально же. Мы выручим, она не привередливая.
Вика в тот вечер просто легла спать раньше, чтобы не начать орать. Потом уговаривала себя: неделя. Неделя — это не страшно.
Первый день прошёл почти безболезненно. Светлана Алексеевна (так звали свекровь) пришла с двумя сумками и пакетом с домашней курицей. Поставила банку с маринованными кабачками прямо на сушащиеся тарелки, не спросив. Сняла туфли, сунула их в углу, где Вика сушила спортивные кроссовки. Рассказала за ужином, как ей не нравится новый закон о пенсиях, и ушла в зал.
— Это не зал, — машинально поправила её Вика. — Это кухня-гостиная. Спальня у нас одна.
Светлана Алексеевна усмехнулась:
— Ну тогда тебе повезло, что я миниатюрная. Уместилась.
На второй день всё пошло наперекосяк.
Вика ушла в магазин, а когда вернулась, обнаружила: на кухонном столе лежат документы, аккуратно разложенные — их кредитные договоры, распечатки из банка, план погашения по ипотеке. Рядом — её планшет.
— Что это? — голос её прозвучал тише, чем хотелось.
Светлана Алексеевна хлопнула себя по лбу:
— Ой, я случайно! Искала зарядку, а он включился, видимо. Не смогла отключить. Глянула — а там у вас прям вся бухгалтерия! Слава Богу, вы не тонете в долгах.
Вика смотрела на неё, как на чужую.
— Вы читали наши финансовые документы?
— Ну, я же мать. Хочу быть в курсе. Помочь, если что. А то вы молчите, а у самой, гляжу, кредит на 170 тысяч…
Вика не выдержала и вышла на балкон. Не из-за цифр — из-за ощущения, что кто-то перелопатил её нижнее бельё. Потом успокаивала себя: случайность, пусть и с налётом шпионажа. Неделя. Осталось всего пять дней.
Но на третий день Светлана Алексеевна взялась за обеды.
— Ты же на работе, — сказала она, — а Артёму не мешало бы питаться домашним. Я сварила суп. Такой, как он в детстве любил.
Вика вздохнула: весь её контейнер с куриной грудкой и брокколи стоял в мусорном ведре.
— Вы выбросили мою еду?
— Она была какая-то… пластиковая. Ну, прости, я подумала, испорченная.
Суп был жирный, с толстым слоем бульона. Вика поела молча, сжав ложку.
На четвёртый день они с Артёмом не разговаривали. Он хмуро включал телевизор и ел приготовленные матерью пироги. Вика — за ноутбуком, в наушниках. Светлана Алексеевна же ходила по квартире с видом жертвы и героя одновременно: то охала, что у неё начала ныть поясница от дивана, то жаловалась, что «не хватает воздуха», и всячески демонстрировала, как ей тяжело.
На пятый день Вика проснулась от шума. Оказалось, Светлана Алексеевна переставила цветы на подоконнике.
— Зачем? — спросила Вика.
— Солнце бьёт неравномерно, им плохо. Я немного разобралась в твоих орхидеях — им нужен другой полив и керамзит.
Вика зарылась лицом в подушку. У неё было ощущение, что всё это — не пять дней, а полжизни.
А вечером свекровь предложила:
— Викуся, у тебя ведь подруга парикмахер? А можешь меня завтра записать к ней? А то у меня купон на скидку, не хочется пропустить.
Вика хотела сказать: «Нет, не могу». Но Артём посмотрел с мольбой, как будто просил: «Ну потерпи ещё чуть-чуть».
На шестой день свекровь позвонила на кухню:
— Вика, ты не против, если я кое-что закажу из интернет-магазина? Я просто впишу твой адрес, мне курьера легче поймать здесь, чем у себя — у меня же сейчас ремонт!
— Вы же говорили, осталось только электрику заменить.
— Да, да, но пока у меня в коридоре коробки, и что-то с подъездом… В общем, мне всё равно туда сейчас невыносимо возвращаться.
Вика впервые осознала, что никакой «недели» не существует. Свекровь не уезжает. Она осталась.
Вечером того же дня Артём пробормотал:
— Мам хочет у нас ещё немного побыть. Всё равно ремонт до конца месяца.
Вика почувствовала, как всё в ней обмякает — спина, живот, лицо. Устала. Просто очень устала.
И тогда она впервые сказала фразу, которую до сих пор боялась:
— Пусть снимает себе квартиру. Или живёт у своей сестры. Это наша квартира, а не филиал маминых проблем.
Артём встал. Молча надел футболку, открыл окно. Слово «наша» зависло в комнате, как пар. Но никто ничего не ответил.
На следующий день Вика встала раньше всех. Не потому что выспалась — просто не могла больше лежать в этой тишине. Знаешь, когда дома вроде бы всё спокойно, но воздух натянут, как пленка. Шагнешь — и хрустнет. Ушла в душ, умывалась в полутьме. Кажется, даже зубы чистила без звука, чтобы не слышать саму себя.
Когда вернулась на кухню, увидела странную сцену: Светлана Алексеевна стояла у холодильника и… что-то переписывала в блокнот.
— Что вы делаете?
— О, доброе утро, Викуся! — она повернулась с той самой, сдержанно-ободряющей улыбкой. — Просто записываю, что заканчивается. У вас тут как-то не очень с запасами: яйца на исходе, масло закончилось, муки всего два стакана.
— Это… зачем?
— Чтобы закупить на неделю. Я тут посмотрела ваши расходы — ну ты же не против, что я зашла в ту табличку с финансами? — и решила немного оптимизировать.
— Простите?
— Ну ты же хотела экономить. А я знаю пару трюков. Вот, к примеру, зачем тебе два типа крупы одного вида? Манка и крупчатка — это же практически одно и то же. Лишняя трата. Или, допустим, мёд. Вы берёте дорогой, а у меня знакомая в Подольске, продаёт банками — вдвое дешевле.
Вика слушала, как кто-то невидимый медленно выкручивает ей позвоночник. Оптимизировать? Они с Артёмом долго настраивали ту самую таблицу расходов, подстраивая всё под свои ритмы, свои желания. А тут — чужая ручка в их шкафу.
Она прошла мимо свекрови молча и хлопнула дверцей шкафчика — громче, чем хотела. Та вздрогнула.
— Я просто пытаюсь помочь, Вика. Не будь такой обидчивой.
Вечером был семейный совет. Инициировала его Вика.
— Я понимаю, что тебе тяжело, — обратилась она к Светлане Алексеевне. — Но ты у нас уже почти две недели. Нам тесно. И неудобно. Нам нужно пространство.
— Пространство? — переспросила свекровь. — Я у вас тут, как мышь под веником! Только чтобы никому не мешать! Готовлю — плохо. Молчу — игнорируюсь. Спрашиваю — лезу.
— Мам, давай спокойно, — вмешался Артём, но тут же умолк под её взглядом.
— Я не собираюсь оставаться навсегда, — проговорила она, отвернувшись. — Но если уж на то пошло, эта квартира куплена с помощью моего первого взноса.
Вика почувствовала, как сердце сжалось. Артём вздрогнул.
— Что?
— А ты не знала? — свекровь повернулась к Вике с мягкой, почти ласковой усмешкой. — Он не говорил? Мальчики такие скромные… Вика, я дала им на первый взнос четыреста тысяч. И не жду, чтобы мне кто-то поклонялся. Но если уж вы хотите меня вышвырнуть, то, пожалуйста, делайте это с честностью.
Вика посмотрела на мужа.
— Это правда?
Он кивнул.
— Мы тогда уже устали снимать. А ты была против займа у банка. Я подумал, это проще…
— Но ты мне ничего не сказал.
— Я хотел. Потом… не вышло.
Она поднялась, не глядя на них.
Ночью она не спала. Смотрела в потолок, считывая трещинки, как код. И не могла понять: как можно было жить с человеком три года и не знать, что они с самого начала строили всё на долге перед его матерью?
На утро свекровь купила фильтры для воды.
— Я посмотрела, ваш уже старый. Пластик пошёл мелкой паутиной. Это вредно.
Она улыбалась, как хорошая хозяйка. Такая заботливая. Удивительно, что при этом Вика чувствовала себя лишней в собственной квартире.
После работы Вика поехала не домой. Она пошла к Лене, своей коллеге. Та жила одна, с котом, и всегда держала в запасе белое вино и острые оливки.
— Тебе надо настаивать, чтобы она съехала, — сказала Лена прямо. — Это не её дом. Даже если она вложилась. Это твоя территория, твоё личное.
— Артём будет между двух огней. Он как будто отключается, когда мы с ней рядом. Становится… бесполым существом. Просто «сын».
— И что? — Лена пожала плечами. — А ты хочешь стать «невесткой»? Или женщиной, которая сдалась?
На следующий день Вика сделала шаг, на который давно не решалась: позвонила свекровиной младшей сестре, Раисе.
— Рая? Добрый вечер. Это Вика, невестка Светланы. Скажите, она могла бы погостить у вас пару недель? Нам… немного тяжело жить втроём.
Ответ был мгновенным:
— Ты не первая, кто это говорит, девочка. Но у меня муж гипертоник, а Света — человек с характером. Прости, но я не потяну. Лучше тебе само́й придумать, как её утихомирить. Иначе она пустит корни.
Через пару дней Вика почувствовала запах рыбы на подушке. Свекровь решила «обжарить скумбрию», не включая вытяжку. Весь вечер квартира воняла мокрым псом и луком.
— Мам, можно хотя бы не готовить рыбу на ночь? У нас тут нет дверей, запах в спальню заходит, — Артём говорил мягко, с виноватой интонацией.
— Ах, так? То есть я ещё и воняю теперь?
— Не вы, рыба! Просто…
— Я поняла. Я — источник вони в вашем доме. Ну что ж.
На следующий день в их квартире появился складной экран.
— Это что? — спросила Вика.
— Разделитель пространства, — торжественно сказала Светлана Алексеевна. — Мне кажется, раз вам нужно личное пространство, я попробую вам помочь. Вот. Теперь зал — мой. Спальня — ваша.
Она поставила экран ровно посреди комнаты, отгородив угол с диваном. Как будто закрепила там свой флаг.
Вика впервые за много дней рассмеялась. Горько. Дико. Слёзы сами покатились по щекам.
— Мам, вы серьёзно? — Артём выглядел как человек, на которого обрушился гипс.
Светлана Алексеевна молча поправила шаль на плечах и с достоинством ушла за ширму.
И именно в ту ночь, среди полутени и еле слышного тиканья настенных часов, Вика поняла: её семья больше не существует.
Существует только мама Артёма. И зал.
На следующий день Вика проснулась от того, что свекровь пела. Негромко, фальшиво, но с чувством. Как будто была одна дома. Как будто находилась в своём собственном мире, где нет чужих границ, где всё — её.
Пела она старую песню Круга, а потом начала стучать вилкой по чашке, будто дирижируя невидимому оркестру.
Вика посмотрела на потолок. В мыслях — пустота. Как будто всё уже случилось, всё прогорело. Осталась только зола.
На работе она впервые не закрыла вкладку с объявлениями об аренде. Просматривала квартиры в районе, где нет ни одной фамилии из семейного древа Артёма. Не искала ничего особенного — просто стены и дверь, которую можно закрыть и не бояться, что за ней кто-то шепчет о «неблагодарной молодёжи».
Когда Вика вернулась вечером, Артём встретил её у порога.
— Мам говорит, ты вчера… слишком резко. Она плакала.
— А я смеялась. Почти в голос, — ответила Вика и пошла переодеваться.
Артём пошёл за ней:
— Давай без обид. Я понимаю, тебе тяжело. Но она же не монстр. Просто привыкла, что всё под контролем.
— И ты это нормализуешь?
— В смысле?
— Ты говоришь так, как будто это дождь — неприятный, но неизбежный. Как будто она — явление природы, которое мы не можем остановить. Но это не так. У неё есть выбор. Она делает его каждый день. А ты — стоишь между нами, как таможенник, который не хочет досматривать ни один багаж.
Он ушёл. Через пятнадцать минут она услышала, как они вдвоём гремят кастрюлями на кухне. Мать и сын. Два сообщника.
В выходные Светлана Алексеевна устроила генеральную уборку. Без согласования. Просто начала выдвигать ящики, вытряхивать содержимое на стол. И с суровым выражением лица сортировала вещи на «нужное» и «мусор».
— Мам, это мои вещи, — сказал Артём, глядя, как она держит в руках его старую коллекцию значков.
— Это барахло. Пылесборник. Ты же взрослый человек, Артём. У тебя ипотека, жена, график. А ты хранишь пластмассовые жетоны с Олимпиады девяносто четвёртого?
— Я собирал их с отцом…
— Твой отец умер пятнадцать лет назад, прости. Живи настоящим.
Вика наблюдала за этим, чувствуя, как закипает внутри нечто ледяное. Не огонь — именно лёд. Настолько холодный, что хочется орать.
— Оставьте это, пожалуйста, — сказала она. — Это память. Это его выбор.
Светлана посмотрела на неё с ласковой жалостью, как на ребёнка, который не понимает, что папа больше не вернётся.
— Ты всё воспринимаешь слишком лично, Вика. Ты не понимаешь, что в доме важен порядок. А порядок — это когда всё на своих местах. И люди тоже.
И тогда Вика встала и пошла к шкафу. Вынула оттуда коробку с зимними вещами Светланы Алексеевны и аккуратно поставила у входной двери.
— Что ты делаешь? — вскинулась свекровь.
— Устанавливаю порядок. Люди должны быть на своих местах.
Вечером они втроём сидели за ужином, как чужие. Артём ел молча, не поднимая глаз. Светлана Алексеевна вертела в руках ложку.
— Вика, ты же понимаешь, что я не из злобы. Я просто хочу, чтобы у моего сына было всё хорошо.
— У вашего сына всё будет хорошо, если вы позволите ему быть мужчиной. А не мальчиком с ложкой, которому мама чистит память от «пылесборников».
После этих слов она встала и ушла в спальню. Ушла демонстративно. Без тарелки. Без извинений.
На следующий день в квартире наступила звенящая тишина. Артём уехал на работу раньше обычного. Светлана Алексеевна не выходила из своего закутка за ширмой. Только тихо кашляла — так, чтобы было слышно.
Вика встала, сварила себе кофе. Подумала — не сварить ли и ей? Но потом налила одну кружку. И добавила молоко только себе.
К середине дня свекровь вышла из-за ширмы и начала выкладывать на стол вещи: купленные по акции крупы, аптечку, старую кастрюлю, зачем-то новую скатерть. Вика наблюдала за этим с кухонного стула.
— Что это?
— Я съезжаю. В квартиру Сергея. Он — друг семьи. У него две комнаты и большое окно. И он умеет слушать.
— Кто такой Сергей?
— Мужчина. Взрослый. Не из тех, кто кричит «мама, не мешай», когда его выгоняют.
Вика удивилась: свекровь никогда не упоминала никакого Сергея.
— То есть… вы переезжаете к мужчине?
— Я переезжаю к человеку, который помнит, что я — женщина. Не суди так строго, Вика. Это тебя не касается. Просто… Артёму я пока ничего не скажу. Скажем, что я нашла временную аренду.
Вика стояла, прижав кружку к груди. Впервые за всё время она чувствовала не злость. А что-то вроде растерянности.
— Но почему вы не сказали об этом раньше?
— А ты бы как отреагировала? — свекровь посмотрела на неё пристально. — Начала бы глумиться? Или, наоборот, предложила бы поговорить по душам?
Вика не ответила.
Светлана Алексеевна взяла свои вещи и вышла. Без драм. Без «я была вам как мать». Без упрёков. Только на пороге обернулась, с деланной небрежностью сняла шаль с плеча и бросила фразу:
— Хочешь жить в мире — уступи мне зал.
И ушла.
Вика осталась стоять в прихожей, держа дверную ручку, пока замок не щёлкнул за свекровью. Потом — тишина. Такая, что можно было услышать, как капает вода из крана в ванной.
Зал был пуст. Экран — свёрнут и прислонён к стене. Шаль осталась на вешалке, как театральный реквизит, забытый после спектакля.
Вика села на диван. Протёрла лицо. На удивление — не было ни радости, ни облегчения. Ни даже облегчённого страха, как в те моменты, когда с балкона улетает неплотно прижатый пакет с важными документами, но потом оказывается, что это был просто старый журнал.
Было ощущение, что выдернули вилку из розетки. Всё замерло.
Артём пришёл под вечер, с двумя пакетами из магазина и бутылкой вина. Был в хорошем настроении — день, видимо, прошёл без происшествий.
— Привет! Мам дома?
— Нет, — коротко ответила Вика. — Она уехала. Сказала — временно.
Он замер.
— Куда?
— К какому-то Сергею. Говорит, друг семьи. Переехала с вещами.
Артём медленно поставил пакеты на пол.
— Она ничего мне не сказала.
— А ты когда-нибудь интересовался?
Он сел, растерянно уставившись в пол.
— Сергей… — пробормотал. — Я слышал раньше… Когда-то давно. Она работала с ним в соцзащите. Его жена умерла, у него сын в Канаде…
— Похоже, у неё есть своя жизнь. А не только ты.
Он не ответил. Просто сидел, как будто вся система его ориентиров дала сбой. Вика не добавила ни слова. Они молча поужинали.
Прошла неделя.
Светлана Алексеевна не звонила. Не писала. На WhatsApp — тишина. Артём стал как-то отстранённее. Не злился, не обвинял. Просто будто сдулся. Не шутил. Меньше ел. Работал за ноутбуком с утра до ночи.
Однажды вечером он сел рядом, потёр лицо ладонями:
— Мне кажется, я не знаю, кто я без неё.
— Ты — взрослый мужчина. —
— Нет, ты не поняла… Она всегда была как GPS. Пусть капризная, пусть старая версия, но она указывала путь. Даже если не туда.
— И тебе не приходит в голову, что теперь ты можешь сам выбрать маршрут?
Он покачал головой.
— Я не уверен, что хочу. Без неё — пусто. Странно. Как будто потерял шум фона.
Вика смотрела на него и понимала: он сломан. Или, может, всегда был таким. Просто раньше это прикрывала системная занятость — работа, ипотека, ужины по выходным. А теперь — пустота, и всё всплыло.
Через две недели Светлана Алексеевна появилась снова. Без предупреждения. В шёлковом шарфе, с новой укладкой и покупками из «Зары».
— Привет! Я за своими зимними ботинками. Там в коробке, кажется, ещё мои очки были. И документы на дачу.
Вика открыла дверь молча. Артём — спрятался на балконе.
Свекровь прошла как хозяйка, привычно, и только у шкафа замерла:
— Здесь пусто.
— Я перебрала. Всё сложила в коробку. Она у входа.
— Ну надо же. Ты даже на меня похожа, когда я была моложе. Такая же… упорядоченная.
— Возможно.
Светлана подняла коробку и подошла к двери. Но, прежде чем выйти, оглянулась.
— Кстати. Я действительно хотела помочь. Просто… я не умею по-другому. Всё время казалось, что вы без меня пропадёте. Как котята.
Вика посмотрела ей прямо в глаза.
— А вы всё время казались мне… хищной птицей, которая считает, что котята — это тоже её охотничьи трофеи.
Светлана усмехнулась.
— Может быть. Но, Вика, ты же понимаешь: быть матерью — это диагноз. От него не вылечишься. Даже когда твой сын женится, рожает, стареет. Он всё равно твой.
— А быть женой — это каждый день как присяга. Только ты даёшь её не мужу, а себе. И потом — отбиваешь территорию. Как умеешь.
— Бьёшься за зал? — снова с этой мягкой, почти театральной усмешкой спросила свекровь.
— За тишину. И за то, чтобы меня не вырезали из жизни моего мужа как лишний фрагмент.
Свекровь надела пальто, поправила шарф. И уже в дверях обернулась:
— Кстати, ты зря смеялась тогда. Я действительно считала, что если хочешь жить в мире — уступи мне зал.
— А я думала, если хочешь жить в мире — нужно просто уехать.
— Вариант.
Она ушла. Без скандала. Без последнего слова.
Но через пару дней Артём получил от неё голосовое:
— Сынок. Всё хорошо. Не волнуйся. Сергей — не альтернатива вам. Это просто жизнь. Я попробую построить свою. А ты… не забудь, откуда ты. Я родила тебя, но больше не держу. Просто иногда звони. Мне без тебя тоже тишина слишком звенящая.
Артём переслал это Вике. Без комментариев.
Прошло три месяца. Новый год они встречали вдвоём. Вика нарядила ёлку. Без чьих-либо указаний. Без критики «слишком ярко» или «дождик — это мещанство».
Светлана не приезжала. Позвонила — поздравила. В голосе не было обид. Только странная отстранённость, будто они стали соседями по жизни, а не семьёй.
Артём начал меняться. Медленно, неуверенно. Вика не питала иллюзий. Знала: он — не скала. Он — тень от чужих решений. Но сейчас он, по крайней мере, двигался.
Иногда они ссорились. Иногда он смотрел на дверь, как будто там кто-то должен войти. Но всё чаще — он смотрел на Вику. Просто смотрел. Без ожиданий. Без защиты. Без мамы в подкорке.
А Вика всё чаще думала: может, быть женщиной в браке — это не про победу. Это про то, чтобы вовремя понять, за что ты вообще воюешь.
У нас большая радость – завтра свекровь приезжает