Когда Лена познакомилась с Серёжей, он показался ей редким мужчиной: внимательным, мягким, спокойным. И даже немного потерянным — как будто искал, к кому бы прислониться душой. Он так тепло смотрел, так вдумчиво слушал и трогательно подавал руку, что её сразу потянуло к нему. Через год они поженились. Скромно, почти без гостей: оба были не любителями пышных праздников. На роспись пригласили только самых близких — с его стороны приехала мать и сестра. Та самая, про которую потом Лена не раз думала: лучше бы не приезжала вовсе.
Марина, младше Серёжи на два года, была из тех женщин, которые с порога обозначают территорию. Яркая, шумная, с разболтанной сумкой, шлёпающей по бедру, и манерой говорить как будто на сцене — громко, с акцентом на каждом слове. Лена уже через пять минут почувствовала: Марина смотрит на неё, как на нарушительницу границ. Не открыто — но сквозь улыбку. И Серёжа как-то сразу напрягся в её присутствии, стал дерганым, всё время поглядывал на сестру, будто проверяя, всё ли с ней в порядке.
— Я рада, что у Серёжи теперь кто-то есть, — сказала Марина, когда Лена принесла чай в день росписи. — Я просто… знаешь, привыкла быть для него всем. Ну, мы росли без отца, мама вечно на работе. Я и за папу, и за маму. Наверное, будет сложно делить его теперь. Но ничего. Привыкну.
Лена улыбнулась в ответ, сделав вид, что не заметила: «делить» прозвучало не случайно.
Сначала всё было терпимо. Лену немного раздражала избыточная навязчивость Марины — та постоянно звонила брату, могла среди ночи попросить «посидеть с её Мишей» (сын от гражданского брака), приезжала без предупреждения. Но Лена старалась сохранять лицо. Она знала, как важна для Серёжи семья. А ещё — что он обожает Мишу, племянника.
Были странности: например, Марина приносила домой Серёжи вещи, которые когда-то он оставил у неё. И каждый раз рассказывала историю: «Помнишь эту рубашку? Мы же в ней на тот концерт ездили…» или «Ты тогда руку сломал, я тебе пуговицы перешивала». Лене казалось, что она таким образом прогоняет её — как бы показывая: «Ты новенькая, а я тут давно». Серёжа не замечал. Или делал вид, что не замечает.
Марина часто жаловалась брату на жизнь. Бросил муж, в квартире проблемы, сын болеет, на работе задерживают зарплату. Лена слышала все эти разговоры — в кухне, через стену, по телефону — и однажды не выдержала:
— Серёж, почему она всегда зовёт тебя? У неё же есть мать, подруги… Почему ты?
— Потому что я её брат, Лен. Ну а кто, если не я?
Он не повышал голос, но в его тоне было что-то, что Лена знала: не лезь. Она молча ушла в ванную и долго стояла под горячей водой, пытаясь не злиться.
Однажды Марина приехала с вещами. На вопрос Лены — «что случилось?» — пожала плечами:
— Миша заболел, а у нас в квартире опять сырость. Доктор сказал, ему нельзя находиться там — кашель не проходит. Ну, временно мы у вас, пару дней.
Серёжа отвёл глаза. Он не знал. Лена почувствовала, как сжалось внутри. Она кивнула, но всю ночь не могла уснуть: на кухне кто-то шаркал, кашлял, хлопали дверцы. Дом, который был для неё маленьким островком покоя, теперь стал местом тревоги.
Пара дней превратились в неделю. Потом — в две. Когда Лена осторожно завела разговор, Марина обиделась:
— Прости, конечно, что мы вам мешаем! Просто у нас там плесень на потолке, ты же сама понимаешь — ребёнок, здоровье. Я бы и не ехала, но врачи…
И как-то вышло, что Лена сама же стала себя чувствовать виноватой. Перед ребёнком, перед Мариной, перед Серёжей, который всё чаще молчал. Он не знал, как быть. Он просто избегал разговоров.
А потом Марина «временно» оставила Мишу у них — «надо на пару дней съездить в командировку». Вернулась через четыре. С новыми сумками, с радостной новостью: её повысили, теперь у неё другой график, она не сможет забирать сына каждый день, так что — «я пока с вами».
Лена вспоминала, как Мишка сидел у неё на коленях, когда его трясло от температуры. Как она вела его в поликлинику, как варила суп и мазала ему спину согревающей мазью. Как Серёжа стоял в дверях и говорил: «Ты у меня молодец». А потом как-то всё это стало обязанностью. Без благодарности. Без просьбы. Просто — по умолчанию.
Через месяц Марина оформила временную регистрацию по их адресу.
— Так быстрее будет с садиком, — объяснила она. — Ну, ты же не против?
Лена была против. Но вслух сказала: «Понятно».
В ту ночь она сказала Серёже:
— Я больше не могу. Это невыносимо. Это не семья, это коммуналка.
Он сжал её руку.
— Потерпи немного, пожалуйста. У неё всё сложно. Она же не навсегда.
Лена хотела спросить — а как ты узнаешь, что «навсегда»? Но промолчала.
Формально Марина сняла комнату — через два квартала. Даже показала фото. Но жить продолжала у них.
И всё бы шло по нарастающей — но вскоре произошло то, чего никто не ожидал.
В пятницу после обеда Лене позвонили из школы: Мишу увезли на «скорой». Температура сорок, ребёнок бредил. Лена бросила всё, помчалась в приёмный покой. Марина была там уже — с телефоном у уха, громко рассказывала кому-то, как «на него дома дышать боялись» и как она «всё сама», как всегда.
Лена хотела возразить, но передумала. Это не тот момент. Она молча принесла воды, принесла пелёнку из сумки — знала, как сбить жар. Всё делала на автомате.
Марина ей не сказала ни спасибо, ни взгляда не бросила. Даже не представила её врачу как «тётю Миши». Просто — прошла мимо, как мимо медсестры.
Позже, уже ночью, в коридоре больницы, Серёжа обнял Лену:
— Спасибо, что поехала… Ты как всегда выручаешь.
— А ты как всегда молчишь, — тихо ответила она, уткнувшись в его плечо.
Через два дня, когда Мишу выписали, Лена взяла выходной, чтобы привести квартиру в порядок. Все эти дни Марина спала у сына в больнице, но вещи её так и лежали в прихожей. Лена собрала их в сумку. Всё. Включая полотенце, тапочки, даже любимую чашку с трещиной.
Она не хотела ссор. Просто устала. Хотела вернуть себе дом. Пространство. Хоть какое-то ощущение безопасности.
Когда Марина вернулась, всё увидела. Наступила пауза.
— Это что? — тихо спросила она.
— Это — твои вещи. Я решила, что так будет правильно. Ты же сама говорила, что сняла жильё.
Марина выпрямилась. Голос стал резким:
— Ты выгоняешь нас? После всего?
— Я не выгоняю. Я просто — возвращаю границы. Наш дом — это не гостиница. Ты не спрашиваешь. Ты просто вваливаешься, как будто имеешь право.
— А я имею! — взорвалась Марина. — Я его СЕСТРА! Я одна его поднимала! Где ты была, когда он плакал ночами? Когда его из школы выгнали, и я ехала к директору с температурой? Где ты была, когда мама лежала в больнице, и я таскала Серёжку на себе?
— Я не была. Потому что тогда не знала его. Но теперь он мой муж. Моя семья. Ты не можешь всю жизнь этим шантажировать.
Марина смеялась. Жёстко, нервно.
— Шантажирую?! Да ты… да ты НИЧЕГО про нас не знаешь!
Серёжа стоял в коридоре, смотрел на них, как на матч без возможности вмешаться. Ни за одну. Ни за другую. Когда Лена встретилась с ним взглядом, он отвёл глаза.
После той сцены Марина ушла. Никаких объявлений, никаких прощаний. Просто — исчезла. Лена чувствовала облегчение. В доме стало тихо. По-настоящему. Даже Мишка, когда приходил раз в неделю с бабушкой, был спокойнее.
Они с Серёжей стали чаще разговаривать. Смеяться. Быть вместе — как в начале.
Прошло два месяца.
А потом у Марины обнаружили опухоль. Доброкачественную, но — серьёзную. Нужна была операция. И, конечно, кто первым оказался рядом?
Серёжа.
— Она не справится одна, — сказал он. — Я должен ей помочь.
Лена молчала. Конечно, должен. Конечно, не бросишь.
Он стал часто ездить к ней. Иногда — ночевал. Потом — приходил уставший. Потом — задерживался. Потом — начал приносить домой пакеты: то лекарства, то еду, то документы. Лена чувствовала: границы снова размываются.
Всё это было знакомо. До мелочей. Только теперь — не под одной крышей. Но не легче.
В июне Марина позвонила Лене сама.
— Спасибо тебе за всё. За то, что тогда в больнице была рядом. Я помню.
Это был странный звонок. Похожий на извинение, но без извинения. Лена слушала и не могла понять, зачем тот разговор.
Ответ пришёл через неделю.
Операция прошла успешно. Врачи отпустили Марину домой. Но домой она не поехала. Позвонила Серёже — и сказала, что боится оставаться одна. Что после наркоза ей тревожно. Что Мишка у бабушки, а она как ребёнок — руки дрожат. Ей бы кто-то рядом.
И он — привёз её. В их квартиру.
Лена стояла в дверях, смотрела, как Марина проходит мимо с пакетом, с пледом в руках, и спрашивает:
— А в какой комнате мне лечь?
Он посмотрел на Лену с виноватым видом:
— Лен… Это ненадолго. Пока не окрепнет.
Лена ничего не сказала. Просто пошла на кухню, налила себе воды и смотрела в окно.
Уже не в первый раз.
Первую неделю Лена держалась. Она готовила бульоны, ставила чай, меняла Марине простыни, когда та говорила, что «ещё потеет после капельниц». Серёжа был благодарен — видно, как-то по-детски: целовал в лоб, обнимал, шептал на ухо: «Ты у меня самая лучшая». И Лена почти верила, что всё это действительно временно. Что он тоже ждёт, когда всё закончится.
Но Марина выздоравливала очень медленно. Слишком. Подозрительно даже для человека после не самой серьёзной операции.
Она лежала на диване и листала ленту соцсетей, то и дело выкрикивая комментарии:
— У Светки опять фотосессия в поле! Господи, они с этими венками будто все с ума посходили.
Или:
— Ты видел, как Настя потолстела? Пипец, она же всегда была как палка.
Лена заходила с тазиком постиранного белья и слышала всё это, как фон. Только фон становился громче, назойливее. А потом — и вовсе невыносимым.
Однажды Лена услышала, как Марина говорит по телефону. Она не подслушивала — просто проходила мимо комнаты:
— Ну да, сижу у брата. А куда мне? Мать в деревне, Мишка у неё. Лена? Да Лена, как обычно, молчит. Ну, делает вид, что всё норм. Такая… сдержанная. Ага, вежливо ненавидит. Я уже привыкла.
Лена поставила таз с бельём на пол и пошла в ванную. Села на край ванны, включила воду — чтобы не было слышно, как она дышит.
На следующий день она предложила Серёже:
— Давай я съезжу к маме. На пару дней. Просто… сменю обстановку.
Он смотрел на неё растерянно.
— А зачем? Что случилось?
Она только развела руками:
— Мне нужно. Просто. Ничего не случилось.
Он кивнул. Обнял. Неловко. И отпустил.
Три дня она провела в другой реальности. Спала в тишине. Ела с матерью на кухне, болтала, смотрела вечерние сериалы. Без Марининых всхлипов и резких реплик. Без Серёжиных полувиноватых взглядов.
Когда вернулась, застала новый порядок. В буквальном смысле.
Марина теперь занимала спальню. Там стояла её сумка, лежал плед, валялись упаковки таблеток. На комоде — флакон духов. Лена сразу их узнала: «Л’Этаж» от Готье. Резкий, сладкий, душный запах.
— А ты чего не предупредила, что приедешь? — сказала Марина, выходя в коридор в Лениных домашних тапках. — Я думала, ты уехала ещё на пару дней. У нас тут перестановка получилась. Для удобства.
Серёжа вышел следом. Смущённо потер шею:
— Мы подумали… ну, ей тяжело на диване. Спина болит. Я в зале пока. Ничего?
Лена молча прошла в кухню. Поставила чайник. Села. Смотрела в стену.
Она пыталась понять, где именно наступил этот сдвиг. Когда именно он решил, что можно просто переселить её из её же спальни. Когда перестали спрашивать. Когда просто решили, что она — фоновый персонаж.
Потом начались разговоры о деньгах.
— Леночка, ты в курсе, что Серёжа скинулся мне на лекарства? — с ласковой улыбкой спросила Марина за ужином. — Такие дорогущие. Спасибо тебе, что не возражала.
Лена удивлённо посмотрела на мужа. Он не смотрел в ответ.
— Он скинулся с твоей карты? — спросила она тихо.
— Ну… — Серёжа потёр лоб. — Там была сумма на общем счёте. Я подумал, ты не против.
— Ты опять «не подумал». Только в другую сторону, — ответила Лена и вышла из-за стола.
Она начала записывать. Буквально: даты, суммы, факты. Не потому, что хотела устраивать скандал. Просто нужно было сохранить себе версию реальности. Потому что Марина искривляла всё. Через слова, через жесты. Через «ну ты же не против» и «ты всегда такая добрая».
Лена обнаружила, что больше не узнаёт свою жизнь. В ванной — чужая расческа. На кухне — чужие контейнеры. На крючке — чужой халат. Однажды она услышала, как Марина по телефону говорит:
— Нет-нет, у меня всё нормально. Ну да, Серёжка рядом. Мы с ним теперь, считай, в одной связке.
Лена вышла из кухни и просто стояла в коридоре. Смотрела, как Марина говорит. И Марина заметила. Но не замялась. Наоборот — посмотрела в упор. Как вызов.
Однажды Лена нашла в комнате мужа коробку с фотографиями. Старые снимки. Марина и Серёжа — маленькие, подростки, потом студенты. Потом — с чьей-то свадьбы. Везде — вместе. Лица смешные, радостные, глупые. Как у людей, у которых был только один друг — друг с детства.
Она взяла один снимок. Там Марина обнимает Серёжу за плечи. Он улыбается — так, как Лена уже давно не видела.
Она поняла: они были двумя частями одного организма. Она — кто-то извне. Не сестра. Не часть. Просто — жена.
И этой жене уже давно нет места.
Всё началось с ужина. Обычного, на первый взгляд. Лена приготовила курицу в духовке, подала с картофелем и салатом. Сервировала стол, зажгла свечу — не ради романтики, а чтобы создать хоть какую-то границу между днями. Хоть иллюзию уюта.
Марина пришла последней, уже в пижаме. Села за стол, наложила себе еду, пожевала, потом криво скривилась:
— Ты снова кладёшь кориандр? Ну зачем ты это делаешь? У Серёжки с него изжога, ты что, не помнишь?
Лена застыла.
— У Серёжки — это у него самого. Он взрослый человек. Пусть сам скажет, если ему что-то не так.
Марина фыркнула, не дожидаясь ответа:
— Просто смешно. Мы всё детство это обсуждали. Он кориандр с девяти лет не переносит. Зачем ты вообще кладёшь его?
Серёжа отодвинул тарелку. Не сказал ни слова.
— Вы меня за стол позвали, чтобы устроить допрос? — тихо спросила Лена.
— Нет, просто ты, видимо, так и не поняла, что у нас с Серёжкой своя история. А ты в неё пришла как бы… потом. Как гость. Мы с ним — семья.
— А я кто?
Марина пожала плечами. Встала. Направилась к ванной.
Лена посмотрела на Серёжу:
— Ты слышал?
Он покачал головой, как будто отмахиваясь от мухи:
— Да ну её… у неё характер. Ты же знаешь.
— А ты?
Он посмотрел прямо. Без злобы. Даже с теплом. Но в этом взгляде не было ничего от поддержки. Только усталость.
— Мне тяжело быть между вами, Лен. Вы обе хотите, чтобы я выбрал. А я не могу. Не хочу.
Это был ответ.
После ужина Лена ушла в спальню. Бывшую. Уже не свою. Села на краешек кровати. Сложила руки. И поняла, что внутри — пусто. Никакой злости. Никакой надежды. Просто пусто.
На следующее утро она встала раньше всех. Собрала свои вещи. Не всё — только необходимое. Платье, джинсы, пара футболок, зарядка, документы. Без суеты. Без театра. Просто — ушла.
Мать встретила её без вопросов. Только поставила чайник и вытащила из морозилки вареники. Они ели молча. А потом Лена сказала:
— Я поживу тут немного.
Мать кивнула:
— Сколько надо.
Прошло три недели.
Серёжа звонил редко. Писал: «Как ты?», «Не скучаешь?», «Может, увидимся?». Она не отвечала. Не могла. Пока не могла.
Однажды она встретила его случайно — на рынке, у мясного прилавка. Он постарел. Побледнел. Стоял растерянный, не мог выбрать — то ли курицу, то ли фарш.
Он посмотрел на неё и вдруг как будто обрадовался.
— Лен… привет.
Она кивнула. Смотрела — и не знала, кого видит. Мужа? Мальчика, который так и не стал мужчиной? Чужого?
— Ты вернёшься? — спросил он.
Она долго молчала.
— А ты хочешь, чтобы я вернулась?
Он пожал плечами. Смотрел мимо.
— Я просто хочу, чтобы всё было, как раньше.
— А я — чтобы было по-другому.
Они простояли так ещё немного. Потом Лена пошла к выходу.
Через неделю она заехала в квартиру. Забрать кое-что. Была уверена, что дома никого. Вошла, открыла шкаф. Уже собиралась уходить, когда услышала шаги из спальни. Громкие, уверенные.
Марина.
В халате. С телефоном в руке. И с тем самым выражением лица — победным.
— А! Привет, — сказала она, будто ничего не случилось. — Серёжи нет, он на работе.
Лена не ответила.
— Ты чё, за вещами? Ну правильно. Удобно, когда есть запасной адрес, — с усмешкой добавила Марина. — Только у нас тут перестановка, если что. Я теперь здесь живу. Тебе с Серёжей можно и в зале, — сказала она и кинула на диван халат.
Лена не ответила. Подошла к шкафу, молча вытащила свою сумку. Захлопнула дверь.
Марина стояла в дверном проёме, смотрела с прищуром. В глазах — ни капли извинения. Только вызов. Уверенность. Контроль.
Лена вышла, не оборачиваясь. Внизу воздух казался холоднее. Она дошла до остановки и вдруг поняла: этой истории не будет конца. Не сейчас. Не через месяц. Никогда. Потому что у некоторых людей нет границ. А у некоторых — нет сил ставить их.
И тогда всё начинается заново.
– Мама, а может, мне и мужем с Соней поделиться? – спросила Кира