— Ты у нас всегда взрослая была. Всё понимала. Всё тащила на себе, — мама Наталья Петровна так говорила, как будто это был комплимент.
Ирина только кивала. Не впервой.
Родилась она старшей, через два года — Игорь. Мальчик поздний, долгожданный. Да и с ним намучились — то бронхиты, то ослабленное зрение, то адаптация в школе. А Ира — сама встала, сама пошла, сама читать научилась, сама в институт поступила, сама работала на двух подработках. Потом ещё и маме помогала, и брату. Особенно брату.
— Ир, выручай, — просил Игорь, когда ему было двадцать три. — Ты же в Москве, ты же сама снимаешь. Ну можно я у тебя немного перекантуюсь?
Он только что съехал от очередной девушки, не срослось. Приехал с двумя сумками и котом, сел на диван в её однушке и остался.
— У меня-то диван, а ты на кровати спишь, — невинно говорил он. — Всё по-честному. Ты же работаешь, тебе нужен сон.
Он действительно говорил это как заботу, а не как очередной подвиг Ириной жертвенности. Она работала в турагентстве, тянула ипотеку, готовила на двоих и третировала себя за то, что раздражается.
Потом был период, когда мама заболела. Ничего смертельного, но долго и муторно. Ирина взяла на себя почти всё — аптечки, анализы, врачей, лечение. Игорь был рядом: один раз приехал в больницу, два раза проводил на процедуры. Он искренне считал, что помогает, и мама это тоже считала.
— А что ты хочешь от него? Мужчина, работа. Он и так вырывается, как может. А ты девочка. Ты всё правильно делаешь, — говорила Наталья Петровна.
Всё правильно. Потому что — девочка.
Ирина привыкла. Ну не то чтобы прямо смирилась, но выстроила себе мир, где у каждого своя роль. Она — та, на кого можно положиться. Игорь — тот, кого надо спасать. Мама — центр притяжения. А папа… Папа как будто был фоном. Молчаливый, уставший. Он что-то чинил, убирал, переводил разговоры.
— Вы обе молодцы, — говорил он. — По-своему.
Потом он умер. Внезапно. Инфаркт. И будто занавес опустился — теперь мама тонула в своём одиночестве, Игорь тянул её эмоционально, а Ира — во всём остальном.
— Мам, давай я возьму на себя ремонт в твоей квартире, ты же не справишься, — предложила Ирина.
— Сама не справлюсь, — признала та. — А вот с Игорем, может быть, вместе… Он же у меня руки-то золотые. Он тебе шкаф тогда как собрал? Просто загляденье!
В тот шкаф Ирина купила всё сама, а Игорь прикрутил пару петель и сфоткал результат для соцсетей.
— Ну да, — только и сказала она. — Конечно, вместе.
Она платила за ремонт. Закупала материалы, заказывала мастеров, отдавала отпуск. Жила у подруги в этот момент, потому что мама «не выносит запах краски», а Игорь «всё равно в командировке».
Потом мама переехала обратно и стала звать к себе гостей, хвастаясь «нашей с Игорем» отделкой.
— Он такой молодец. Всё так чётко рассчитал. Я сначала боялась, что не справимся, а он, представляешь, даже обои сам выбирал! — восторженно рассказывала она соседке.
Ира сидела рядом и чувствовала, как внутри что-то стучит. Очень ровно. Медленно. Звонко.
Потом был отпуск. Игорь повёз маму в Сочи. На деньги Ирины. Он взял её карту «на всякий случай», а потом оказался без зарплаты — «бухгалтерша тупит, у них там кадровые перестановки, да и вообще, ты ж знаешь, с IT-фрилансом сейчас сложно».
Он купил тур через агентство, не её. За дорого. Пять звёзд, всё включено. Мама потом так и говорила: «Мы так отдохнули, ты бы знала! Спасибо тебе, Игорь. Такая радость. Хоть раз в жизни почувствовала себя женщиной».
Ирина слушала это в первый рабочий день, в офисе, по видеозвонку. Коллега за соседним столом передёрнулась.
— У тебя всё нормально? — спросила она.
— Да, — сказала Ира. — Всё в порядке.
А потом был Новый год. Первый, который Ирина хотела провести в одиночестве. Она отказалась от традиционного ужина у мамы. Просто сказала:
— Мам, я в этом году хочу дома. Одна.
На том конце трубки повисла гробовая пауза.
— Ты обиделась на что-то?
— Нет. Просто хочу тишины.
— Ну как знаешь, — голос стал ледяным. — Мы с Игорем всё равно будем вдвоём. По семейному.
С января началось странное. Мама будто бы отдалилась. Звонила реже. Становилась сухой, почти формальной. На просьбы — «разберись сама». На вопросы — «не сейчас».
А в марте Ирина случайно узнала, что мама собирается переписать дачу. На кого — не сказала.
— Я пока думаю, — бросила она. — Не твоё дело.
— Мое? — удивилась Ира. — Почему нет?
— Потому что ты сама всё можешь, Ира. А Игорю надо помогать. Ты же сама говорила.
Ира не помнила, чтобы говорила. Но в их семье слова часто переставляли местами. Только с одной целью — расставить правильные акценты.
Весна проходила как в тумане. Ирина пыталась отвлечься: работа, спорт, пара свиданий с человеком из приложения. Всё пустое. Слишком много лет внутри неё жила одна мысль — «надо быть удобной». И вдруг — попытка перестать быть. Естественно, семья это не одобрила.
— Ты эгоистка, — сказала мама. — Все годы ты была другой. Что с тобой случилось?
Ирина хотела бы ответить: «Я просто устала», но понимала — не поймут. Усталость в этой семье считалась капризом. Особенно у женщин. Особенно у неё.
В апреле мама пригласила Ирину и Игоря на «семейный ужин».
— Поговорить надо. Всё обсудить.
Ирина пришла. Оделась нарочито строго, в костюм, словно на переговоры.
Мама подала курицу с картошкой, как в детстве, Игорь хрустел салатом и, казалось, даже не подозревал, о чём речь.
— Так вот, — начала Наталья Петровна, накладывая себе салат. — Я решила оформить дачу на Игоря. Всё-таки он мужчина, ему нужнее. А ты у нас самостоятельная. У тебя квартира, карьера, да и вообще — всё схвачено.
— Ага, — пробормотал Игорь, не отрываясь от телефона.
— Подожди, — сказала Ирина, — а почему ты это решила без меня?
— А что тебя здесь касается? — голос стал жёстким. — Дача моя. Я решаю.
— Но я же… я же туда вкладывалась. И ты это знаешь.
— Ну ты и в ремонт квартиры моей вкладывалась. И что? Это была помощь. Из любви. Или ты теперь всё будешь подсчитывать?
Ирина ничего не ответила. Только посмотрела на Игоря — он был абсолютно спокоен. Как будто знал всё заранее. Как будто ничего удивительного не произошло.
— Это… это странно, мам, — сказала она уже в коридоре, одеваясь. — Странно, что ты считаешь это справедливым.
— Знаешь, Ирина, — мама посмотрела на неё пристально. — Ты всегда была слишком чувствительной. Всё тебе несправедливо. Тебе надо жить проще. Вот у Игоря — ничего нет, а он улыбается.
— У него нет ничего, потому что ты его к этому приучила.
Мама резко выдохнула.
— А тебя кто просил быть спасательницей? Я? Нет. Ты сама впрягалась. Никто тебя за язык не тянул. Хотела — помогала. Не хотела — молчала бы.
Потом она позвонила тёте Лене — папиной сестре. Просто поговорить. Хотелось чужого взгляда.
— Ир, я, конечно, не лезу, но твоя мама… Она всегда Игоря выделяла. Ещё с детства. Я помню, как ты в восьмом классе отказалась ехать в лагерь, потому что он заболел. Или как она тебе подарила платье, а потом забрала — «пусть Игорю на курсы отдадим, ему нужнее».
— Я и не помнила.
— А я — помнила. Потому что было видно, что ты теряешь себя. Но ты всё терпела. Умничка. А вот сейчас уже и поздно что-то доказывать. Дачу она ему отдаст, не сомневайся.
В мае мама слегла с давлением. Ничего серьёзного. Но Ирина, по привычке, сорвалась с работы, в аптеку, потом к ней. А уже в дверях столкнулась с Игорем.
— О, привет, — улыбнулся он. — Я тоже приехал. Мама позвонила.
— Интересно. Мне тоже. Зачем нас обоих? — сдержанно спросила Ира.
— Ну не знаю. Может, переписать всё хочет при нас?
— Всё — это что?
— Ну дачу. Машину она же продала. Деньги у неё. А дача — последнее. Я вот думаю, можно было бы там домик обновить, под сдачу летом. Инвестиция же.
— Инвестиция. — Ирина чуть не рассмеялась. — А ты не думаешь, что это звучит… глупо?
— А ты не думала, что ты вечно обижаешься?
— Ты вечно пользуешься.
Он пожал плечами.
— Не моя вина, что ты удобная. Это ты себе такой стиль жизни выбрала.
Вечером мама собралась с силами и села с ними за стол.
— Ну вот. Я вызвала вас, чтобы сказать: я решила переписать дачу на Игоря. Но с условием.
— Каким ещё условием? — отозвалась Ира.
— Он должен меня навещать. Постоянно. И помогать.
— Ты думаешь, он будет?
— Будет, — вмешался Игорь. — Мы договорились.
Ирина не выдержала.
— А ты у меня когда-нибудь что-нибудь спрашивала? Ты хоть раз подумала, что я чувствую?
— А что ты чувствуешь? Что тебе чего-то не дали? У тебя всё есть, Ира. И ты вечно недовольна. Сравниваешь, меряешь.
— Да потому что ты всегда была в минусе, — Игорь вдруг вспылил. — Всё время всем должна. Никто не просил, ты сама себе это придумала. Хочешь перестать быть хорошей? Ну перестань. Только не жди, что тебя за это кто-то похвалит.
После этой встречи Ирина не звонила матери три недели. Не потому что злилась. Просто будто выгорела. Всё, что можно было сказать — уже сказано. А всё, что нельзя — смысла не имело.
На четвёртой неделе мама сама ей набрала.
— Приезжай. Надо поговорить.
— О чём?
— О будущем. Моём. И вашем.
Ирина ехала, как в другой город. На чужую территорию. В голове пульсировала только одна мысль: «А вдруг она передумает?»
Мама встретила её настороженно вежливо. Ни объятий, ни привычного “Ирочка, ты как?”. Просто кивнула и пошла на кухню, мол, сама знаешь, где чай.
На столе стояли пирожки, как в детстве, и малиновое варенье в чашке с отбитым краем. Ирина вспомнила, как мама однажды сказала: «Ты ешь это варенье как отец — без хлеба. Вы с ним одинаково упрямые». Тогда в голосе был упрёк, сегодня — тишина.
— Что за разговор? — спросила Ирина, садясь.
— Всё просто, — сказала Наталья Петровна, садясь напротив. — Я уже оформила документы. Дача теперь на Игоря. Но я чувствую, что ты обижена. А я не хочу, чтобы у нас осталась вражда.
Ирина молчала. Она больше не чувствовала злости. Только холодную ясность.
— Я не обижена. Я разочарована. Наверное, даже в себе. Столько лет я жила, стараясь вам угодить. Тебе, Игорю, папе… — она запнулась. — А потом поняла, что вы не просили. Просто привыкли.
— Да не было такого, — раздражённо отмахнулась мама. — Ты всё преувеличиваешь. Это ты себе придумала картинку — как должно быть.
— Нет, мама. Это ты себе придумала, что я сильная и потому мне ничего не нужно. А ему — всё. Даже то, что я строила, за что платила, — отдай, ему нужнее.
— Ну не может же мать родного сына обидеть, — с вызовом сказала Наталья Петровна. — А ты — не чужая. Ты самостоятельная. Ты справишься.
После этого разговора они не общались полтора месяца.
В это время Ирина оформила отпуск и уехала в Питер. Просто одна. Ходила по музеям, ела круассаны, молчала. Иногда плакала. Не от боли — от освобождения. Как будто с неё сняли чугунный фартук, который носили в их семье женщины: сильные, жертвенные, молчаливые.
Вернувшись, она сразу заметила пропущенные звонки. Мама звонила. Потом Игорь. Потом снова мама. Но Ирина не перезвонила.
Через неделю — письмо. Бумажное. Почтой. Почерк мамы:
«Ира, мне сейчас тяжело. Я заболела. Не хочу всё это решать через ссоры. Если у тебя будет желание — приходи. Без упрёков. Просто поговорим».
Ирина долго смотрела на открытку. Мятую, с розовыми тюльпанами. Когда-то такие мама дарила в марте. Потом — перестала.
Она пришла в воскресенье. Мама была в халате, волосы подкрашены, лицо уставшее, но аккуратное.
— Спасибо, что пришла, — сказала она тихо.
— Не знаю, надолго ли, — ответила Ирина. — Я не хочу больше жить как раньше.
— А как ты хочешь?
— Без долга. Без «ты должна». Без «ты сильная, поэтому терпи».
— Это ты себе придумала, — машинально сказала мать.
— Нет, — впервые спокойно сказала Ирина. — Это ты придумала, что любовь — это кто-то один тащит, а второй сидит. Я просто перестаю быть той, кто тащит.
Они пили чай, и мама молчала. Долго. Не спорила, не оправдывалась. А потом, чуть погодя, сказала:
— Ты думаешь, я тебя не люблю?
Ирина не ответила сразу.
— Я думаю, ты любишь Игоря иначе. И считаешь это нормой. А мне всё время надо было заслуживать.
— Это неправда, — сжалась мать.
— Может быть. А может — просто неудобная правда.
На прощание мама держалась нейтрально. Ни просьб, ни слёз. Только взгляд — чуть настороженный.
А на следующий день позвонила тётя Лена.
— Ир, ты знаешь, мама твоя на дачу с Игорем уехала.
— И что?
— Да ничего. Только она меня вчера спросила: “А как думаешь, если я оформлю дарственную, Игорь вообще будет со мной, или бросит, как только получит бумагу?”. И знаешь, как сказала? “Ну не может же мать родного сына обидеть”.
Ирина не ответила. Просто положила трубку.
Сейчас она не знает, будет ли ещё общаться с ними. Пока — не готова.
Она просто сняла новую квартиру. Уволилась с работы, где сидела десять лет. Нашла курсы, на которые давно хотела пойти. И каждое утро теперь пишет себе на стикере:
Может, нам участок поделить? — заявила невестка