Есть два типа людей — те, кто наглеет постепенно, и те, кто рождается с короной на голове; золовка Милы, безусловно, принадлежала ко вторым, а её дочь Инночка унаследовала не только мамины глаза, но и это врождённое ощущение собственного величия — и только сегодня, спустя пятнадцать лет молчаливого терпения, Мила наконец решила сбросить их обеих с воображаемого трона.
Мила помнила день, когда впервые увидела золовку. Алёна была старше брата на восемь лет и смотрела на Милу с королевской снисходительностью.
— Младшенький всегда был проблемным, — сказала она тогда матери при всех. — Повезло, что хоть кто-то его выбрал.
Мила промолчала.
Свадьба была скромной. Квартиру они снимали — маленькую, на окраине. Денег хватало только на необходимое. Однажды Паша пришёл домой возбуждённым:
— Мама сказала, что даст нам деньги на первый взнос за квартиру!
Это были деньги, которые свекровь копила на свадьбу дочери. Но Алёна уже десять лет жила с мужем, родила дочь, по залетному и свадьба казалась делом неактуальным — просто ее очередной прихотью!
Квартиру они купили хорошую — двушка в новом районе, с большой кухней и балконом. Первые годы золовка приезжала редко, а когда приезжала — всегда констатировала:
— Неплохо устроились. На мои деньги-то.
Мила поначалу злилась, потом привыкла. Паша просил не обращать внимания — сестра у него всегда была с характером невыносимым и язвительным. Даже мать привыкла и перестала ей перечить — себе дороже!
Инночка, дочь Алёны, росла избалованной и шумной. В гостях она командовала, требовала, разбрасывала вещи. Мила терпела. Уборка, готовка, стирка чужих вещей — всё это считалось платой за ту сумму, которую когда-то дала свекровь.
Сколько раз Паша помогал сестре деньгами, когда та оставалась без работы! Сколько подарков они покупали на дни рождения! Сколько раз выручали с долгами за коммуналку! А потом еще помогли с обоями в прихожей поклеить, и с протекающим краном разобраться… И все коробки с одеждой, которую Мила отдавала Инночке, когда та подросла. Но для золовки эта помощь не отменяла вечного «долга».
Три раза за это лето они приезжали «погостить». Каждый визит — испытание. Мила готовила завтраки, обеды, ужины. Стирала, убирала, выслушивала бесконечные истории Алёны о её супер успешных и богатых знакомых, о соседях, о коллегах, о том, как тяжело растить дочь. Как будто дочь не ее копия — конечно тяжело с такой управиться.
Первый приезд был связан с поиском выпускного платья для Инны. Неделя бесконечных примерок и многочасовых рейдов по торговым центрам. Мила чуть не плакала, глядя на то, что выбирали Алёна с дочерью — кричащие ткани, блёстки размером с пятак, вырезы, больше подходящие для ночного клуба, чем для школьного выпускного. Когда Инночка вышла из примерочной в ярко-розовом мини с таким количеством страз, что оно, казалось, весило как бронежилет, Алёна восторженно воскликнула: «Настоящая принцесса!», а Мила едва сдержала свой смешок. За эту «модную экспертизу» ей пришлось расплачиваться неделей готовки, стирки и уборки за ненасытными гостями.
Второй визит — выбор университета. Инна хотела в столицу, и мать решила показать ей все возможные варианты. Снова неделя беготни, консультаций, звонков знакомым Алёны, которые «всё устроят». Миле приходилось отпрашиваться с работы, чтобы приготовить обед для гостей, потому что «Инночка не может есть в столовой, у неё желудок нежный», а у Алены денег нет на хорошие рестораны.
Третий визит оказался самым тяжёлым. Вступительные экзамены, нервы, крики, слёзы, вечерние обсуждения преподавателей и баллов. Инна поступила, и Алёна победно объявила:
— Наша девочка будет учиться в столице!
Мила искренне радовалась, но потом произошёл разговор, который она случайно подслушала.
— Да я не волнуюсь, — говорила Алёна по телефону подруге. — Инночка естественно будет жить у брата. Я же тебе говорю — у нас там квартира есть. Ну, то есть, она на Пашку записана, но фактически — наша. Мама же ему МОИ деньги отдала, которые для моей свадьбы копила. Так что треть квартиры — моя. А Милка будет за Инночкой присматривать, готовить — не привыкла моя девочка к домашнему труду — она принцессой рождена…
Мила тогда промолчала. Сделала вид, что не слышала.
И потом была неделя тишины. Неделя, когда она готовила только для себя и мужа. Застилала только свою кровать. Мыла только свою посуду. И думала.
И вот сейчас телефонный звонок. Трель, пронзающая тишину кухни.
Мила стояла у плиты, когда раздался телефонный звонок. Открытая форточка впускала августовское тепло, настоянное на запахе цветущих лип. Вокруг витал аромат тушёных овощей.
Телефон звонил настойчиво. Мила вытерла руки и взяла трубку.
— Приготовь комнату, Инночка поживёт у вас! — нараспев протянула Алёна, будто сообщая о королевском визите. — Надеюсь, у вас постельное бельё новое есть, сатиновое? Бязь её раздражает, у неё кожа чувствительная. А я не успела купить — да и зачем переть в столицу-то, вы там лучше купите. Она же кушает только легкие блюда — так что закупись говядиной, индейкой и обязательно авокадо — без него у нее будет тусклая кожа.
Пауза. Мила сжала трубку. В висках застучало.
— Надеюсь, она умеет готовить — я вам больше не прислуга, — выдохнула Мила.
Тишина. Такая глубокая, что было слышно, как на другом конце провода Алёна втягивает воздух.
— Ты ЧТО СЕБЕ ПОЗВОЛЯЕШЬ? — голос золовки взвился, как кнут. — Ты вообще понимаешь, КТО Я? И КТО ТЫ? Моя дочь будет учиться, а не возиться у плиты как какая-то… как ты!
— А я кто? — тихо спросила Мила, чувствуя странную лёгкость в голове.
— Ты? — фыркнула Алёна. — Женщина, которая ОБЯЗАНА моей семье всем, что у неё есть! Или ты забыла, на ЧЬИ деньги куплена ваша квартира? На МОИ, между прочим! На деньги, которые мама копила для МЕНЯ!
Мила знала эту историю. Слышала её тысячу раз. Мать мужа отдала деньги, которые копила на свадьбу дочери, на покупку квартиры для сына. С тех пор Алёна считала, что владеет здесь всем. Людьми тоже.
— Нет, — отрезала Мила, удивляясь своему спокойствию.
— Что значит «нет»? — Алёна осеклась, не веря своим ушам. — Ты не поняла? Это не просьба, а факт. Инна БУДЕТ у вас жить. Точка.
— Нет, Алёна, — Мила впервые в жизни назвала золовку по имени без добавления «дорогая» или «родная». — Инна не будет жить у нас. У нас тесно, неудобно, мы много работаем. Ей будет лучше в общежитии.
— ТЫ СОШЛА С УМА? — теперь золовка уже кричала в полный голос. — Какое общежитие? Это же клоповник, рассадник заразы! Моя девочка там жить не будет! Ты что, не помнишь, сколько я для вас сделала?? Кто привозил вам варенье каждый год? Кто…
— Спасибо за всё, — Мила впервые в жизни перебила золовку. — Правда, спасибо. Но ответ — нет.
— ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ? — голос Алёны взвился до визга. — ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ТРЕТЬ КВАРТИРЫ — МОЯ? МОЯ, СЛЫШИШЬ? Я ИМЕЮ ПОЛНОЕ ПРАВО…
— Права на квартиру у тебя нет. Документы на Пашу и на меня. То, что когда-то твоя мать дала деньги на первый взнос — не делает тебя собственником.
— Дай мне этого… этого предателя! — прошипела Алёна.
Мила протянула трубку Паше, который уже стоял рядом, привлечённый криками из телефона.
— ПАШЕНЬКА! — мгновенно изменился голос Алёны, став елейно-сладким. — Миленький мой, объясни своей… женушке, что Инночке нужна нормальная комната! Это наша девочка, наша кровиночка! Не может же она жить в этом ужасном общежитии с какими-то… деревенскими!
Паша посмотрел на Милу. Их глаза встретились. Она видела там мучительную борьбу, видела, как он сжал челюсти.
— Алён, — начал он непривычно твёрдо. — Мы это обсудили с Милой. Инна будет жить в общежитии.
— ЧТО? — сладость исчезла, будто её смыло кипятком. — Паша, совсем с ума посходили? Ты кого слушаешь — эту… эту…
— Мою жену, — голос Паши стал непривычно твёрдым.
— Ага, значит ЖЕНУ, да? — злобно процедила Алёна. — А как насчёт СЕСТРЫ? Родной? Матери, которая сейчас рыдает от твоей неблагодарности? ЗАБЫЛ, сколько мы для тебя сделали? Кто тебя в школу водил, пока мама на трёх работах пахала? Кто твои поделки клеил? Кто тебя от этих… хулиганов во дворе защищал?
— Алёна, — Паша старался говорить спокойно, но Мила видела, как побелели костяшки его пальцев на трубке. — Я помню всё. И ценю. Но у нас с Милой своя жизнь, свои правила.
— ПРАВИЛА? — теперь Алёна уже рыдала. — Значит, ты предпочёл чужую тётку родной сестре? Свою НАСТОЯЩУЮ семью — какой-то… какой-то… Да будь ты проклят! Я звоню маме! Пусть знает, каких детей вырастила!
— Послушай, — голос Паши стал твёрже. — Те деньги, о которых ты говоришь, мы давно вернули! — голос Паши дрогнул от накопившейся обиды. — Помнишь, сколько раз я тебе деньги давал, когда ты сидела без работы? А сколько твоих долгов мы оплатили? А все подарки Инночке и тебе? То телефон купим, то косметики ведро, то сертификаты. А ремонт в твоей ванной? Я уже молчу про вещи, продукты и всё, что мы вам отдавали годами, когда вы приезжали погостить! Если всё посчитать, мы уже давно в расчёте!
— При чём тут это?! Это подарки! А речь о моей доле!
— Которой у тебя юридически нет, — спокойно сказал Паша.
Раньше он всегда уступал старшей сестре. Выполнял любую просьбу. Избегал конфликтов. А теперь стоял руки в боки и говорил «нет».
— Значит, война? — голос Алёны стал ледяным. — Хорошо. Я позвоню маме. Пусть она знает — она тебе устроит!
Гудки.
Мила и Паша стояли в кухне, глядя друг на друга.
— Спасибо, — прошептала она.
Он пожал плечами.
— Будет скандал, — вздохнула Мила.
— Будет, — согласился муж. — Но знаешь… я устал. Устал чувствовать себя должником в собственном доме. Достало даже меня.
Телефон зазвонил снова. На этот раз — мобильный Паши.
— Мама, — сказал он, глядя на экран.
Конечно, Алёна уже позвонила свекрови. Мила прикрыла глаза.
— Да, мам? — Паша взял трубку и тут же отодвинул её от уха — голос матери был слышен даже Миле.
— ПАША! ЧТО ВЫ ТАМ ТВОРИТЕ? — кричала писклявым голосом свекровь. — АЛЁНА В ИСТЕРИКЕ! РЫДАЕТ! ГОВОРИТ, ВЫ ОТКАЗАЛИСЬ ПРИНЯТЬ ИННОЧКУ! ЭТО ЧТО ЗА НОВОСТИ?
— Мама, — Паша пытался звучать спокойно, но голос дрожал. — Нет никакого недопонимания. Да, мы приняли решение: Инна будет жить в общежитии.
— ДА КАК ВЫ ПОСМЕЛИ? — свекровь перешла на визг. — ЭТО ЖЕ ВАШ ДОЛГ! ПЛЕМЯННИЦА! РОДНАЯ ! ЭТО ВСЁ ОНА, ДА? ЭТА ТВОЯ… МИМОЗА? РЕШИЛА ВЫСТАВИТЬ ИННОЧКУ? ДА ЧТО ОНА О СЕБЕ ВОЗОМНИЛА?
— Мама, я тебя прошу, — Паша сжал телефон с такой силой, что побелели пальцы. — Это не… Мама, я понимаю твои чувства, но… — он прикрыл глаза, когда на том конце раздался новый поток криков. — Нет, Мила здесь ни при чём. Это наше общее решение. Да, конечно, мы любим Инну, но… — новая волна криков. — Хорошо, я передам.
Он положил трубку и выдохнул.
— Что она сказала?
— Что мы неблагодарные. Что разбиваем ей сердце. И что Алёна сейчас плачет… — он посмотрел в глаза жене. — Знаешь, раньше это сработало бы. Я бы представил плачущих маму, Алёну, согласился бы на всё… но сейчас… с меня хватит.
Мила молча обняла мужа. Телефон зазвонил снова. И снова. Они не отвечали.
Телефонная война продолжалась ещё месяц. Алёна звонила, кричала, обвиняла, угрожала, плакала. Свекровь причитала о неблагодарных детях, о разбитом материнском сердце, о том, как Алёна страдает, а Инна мучается в общежитии.
Паша держался стойко. Он повторял одно и то же: «Мы не меняем решения. Инна может приходить в гости, но жить будет в общежитии. Мы готовы помогать, но не обслуживать».
Однажды вечером, когда они с Милой пили чай, он сказал:
— Сегодня случилось что-то нереальное, — Паша выглядел одновременно удивлённым и довольным. — Алёна перегнула палку, и мама впервые поставила её на место.
— Что произошло? — Мила не верила своим ушам.
— Алёна позвонила ей в истерике и заявила, что подаст на нас в суд за отнятую долю квартиры, — он со стуком поставил чашку на стол. — Орала так, что мама чуть не оглохла.
Мила подавилась чаем, закашлялась.
— Какую долю? У неё же нет… нет никаких документов! Это всё… слова! Выдумки!
— Вот и мама ей то же самое сказала, — лицо Паши просветлело. — Ты бы слышала… Мама вдруг вышла из себя и закричала в телефон: «Да ты в своём уме? Какая доля? Ты документы видела? Деньги были МОИ, а не твои! Ты зарвалась, Алёна! Хватит сваливать на других свои проблемы!»
Мила смотрела на мужа во все глаза.
— Не может быть… Она… она встала на нашу сторону что ли? После всех этих обвинений в наш адрес?
— Именно! — Паша обхватил голову руками. — Понимаешь, одно дело — считать, что вы должны приютить Инночку из родственных чувств, и совсем другое — заявлять о каких-то юридических правах и угрожать судом. Тут даже мама не выдержала. Она никогда, за всю жизнь не перечила Алёне. А тут вдруг… Я чуть трубку не выронил, когда подслушал их разговор.
— И что, теперь свекровь полностью на нашей стороне? — с сомнением спросила Мила.
— Нет, конечно, — усмехнулся Паша. — Она всё ещё считает, что мы должны были принять Инночку. Но по крайней мере, насчёт мифической «доли» Алёны в нашей квартире — тут мама твёрдо сказала, что это бред. И ещё добавила, что Инне давно пора повзрослеть и научиться стирать свои носки. Представляешь? Это моя мать сказала!
— Неужели? — Мила не могла поверить.
— Да. И ещё добавила, что Инне давно пора повзрослеть и научиться стирать свои носки. Представляешь? Это моя мать сказала!
Они рассмеялись. Впервые за долгое время.
— Тяжело ей придётся, — вздохнула Мила, имея в виду Инну.
— Не тяжелее, чем всем нам когда-то, — ответил Паша. — Знаешь, я позвонил коменданту общежития. Расспросил, как она там.
— И как?
— Нормально. Конечно, возмущалась первое время. Но сейчас, говорят, освоилась. Ужины с девчонками готовят по очереди. В комнате порядок. Даже какую-то стенгазету вместе делали.
Мила улыбнулась:
— Хорошие новости.
Предал нагло