Когда Вика вышла замуж за Глеба, она думала, что самое сложное уже позади: свадьба, организация быта, адаптация друг к другу. Но настоящие трудности начались позже — когда она по-настоящему познакомилась с его семьёй. С матерью и отцом всё было спокойно — умеренно теплые, немного отстранённые люди. Но вот сестра… Лариса.
— Она не злая, просто у неё характер такой, — говорил Глеб, когда Вика в очередной раз рассказывала, как Лариса вдруг решила «помочь» и выкинула из кухни все её контейнеры, купленные по акции. Сказала, мол, «этот пластик токсичный, я тебе добро сделала».
Вика пыталась не воспринимать всерьёз. Старалась быть благодарной. Сестра мужа — тоже семья. Да и как ещё себя вести, если хочешь мира? Но каждый её визит оставлял после себя странное ощущение — будто кто-то без разрешения зашёл в личное пространство, открыл шкатулку с секретами и, не стесняясь, начал перебирать содержимое.
Они жили в небольшой квартире, доставшейся Глебу от бабушки. Вика с удовольствием обустраивала их дом — по чуть-чуть, с душой. Не всё сразу, зато всё своё. Новые занавески, диван с глубокими подушками, крючки для полотенец в ванной, даже чайник с подсветкой — всё было выбрано ею. Для них.
— Слишком уютно ты тут всё обустроила, — сказала как-то Лариса, осматривая кухню. — Не боишься, что брату надоест? Мужчины любят простор. Мужчины любят дышать. А тут как будто в гнездо посадили.
Это был первый раз, когда Вика ощутила в её словах что-то большее, чем просто неуместное замечание. Будто Лариса соревнуется. За что? За право быть важнее?
— Глебу тут нравится, — спокойно ответила Вика и сделала вид, что не заметила усмешку.
Однажды Вика пришла с работы пораньше. Дождь хлестал по стеклу, в сумке лежала ещё тёплая булочка с корицей, которую она купила для мужа — он их обожал. Дома она услышала голос. Женский. И мужской. Лариса и Глеб.
— Ты не понимаешь, что она делает, Глеб. Она тебя постепенно изолирует. Даже от меня. Раньше ты мне звонил каждый день. Сейчас что? Два раза в неделю? Ты же обещал…
— Лар, ну ты чего. У нас просто забот больше стало. Я тебя люблю, ты же знаешь. Но Вика — моя жена.
— Вот именно. Она — теперь твоя жена. А я — кто?
— Не начинай.
Вика застыла у двери, не решаясь войти. Хотелось выбежать, хлопнуть дверью, закричать. Но она осталась стоять, слушая, как сестра мужа играла на тончайших струнках его вины.
После того разговора всё будто пошло под уклон. Лариса приезжала чаще. Могла не предупредить, могла остаться ночевать. Глеб не возражал. Говорил, она переживает тяжёлый период: развод, суд за опеку над ребёнком, переезд, кредиты.
Вика сочувствовала. Правда. Но жалость — не повод поселяться в чужой жизни, особенно без спроса.
— Она не хочет зла, Викусь, — объяснял Глеб. — Просто боится остаться одна. Ты же сильнее.
Сильнее? Откуда ему знать, насколько? Он ведь не видел, как Вика сдерживается, когда Лариса достаёт из шкафа её халат, оставляет грязную кружку на комоде, делает замечания про способ, которым Вика развешивает бельё: «Вот поэтому у тебя всё мятая».
Она не хотела войны. Она хотела просто — чтобы их дом был их. Без вторжений, без соперничества. Без ощущения, что её жизнь — аренда, в которую могут в любой момент зайти без стука.
Настоящий конфликт начался после субботнего ужина у свекрови. Там были все: родители, Глеб, Лариса, даже дядя Слава, который вечно путал имена. Вика старалась быть мягкой, улыбалась, приносила чай, хвалила пирог свекрови, хотя тот был пересушен.
Лариса сначала молчала. Потом вдруг заговорила, глядя прямо на мать:
— А вы знаете, мам, у Глеба теперь на деньги только жена права имеет. Всё ей. Даже племяннику на день рождения — и то спросить нельзя. А он, между прочим, твой крестник.
Тишина за столом. Чужая, липкая, с привкусом подставы.
— Это неправда, — попыталась спокойно ответить Вика. — Мы вместе решаем…
— Да ладно! Я просила у брата две тысячи — он говорит: «Надо с Викой посоветоваться». Это вообще как?
— Потому что это наши деньги, — твёрдо сказала она.
— Да? А он мой брат. И ты мне не мать, чтобы решать, что можно, а что — нет.
Глеб после ужина молчал. На вопросы Вики отвечал уклончиво. Позже признался, что чувствует себя виноватым: «Ты с ней поругалась, а она мне потом всю ночь плакала. Говорит, что я её бросил».
И снова — Вика сильнее.
Но сколько ещё?
Вика не сразу поняла, что начала меняться. Сперва — просто сильнее уставала. Потом — стала отказываться от встреч с подругами: не хотелось обсуждать чужие жизни, когда своя шла трещинами. А дальше — заметила, как начинает заглядываться на чужие квартиры: где хозяйка выглядит спокойной, где в доме нет третьего человека, хоть и прописанного только в головах.
Лариса переехала к ним «на несколько ночей». Глеб принес матрас из кладовки, застелил свежим бельём, расправил подушку. Вика молчала. Потому что «на несколько ночей». Потому что Лариса сказала: «У меня сломался замок, а сосед пьёт. Одной страшно».
На второй день она уже хранила зубную щётку в стакане рядом с Викиной. На четвёртый — устроила разнос за «неправильную жарку котлет». Через неделю открыла холодильник и с порога сообщила:
— Тут тухлая капуста. И творог весь не тот. Я свой привезу, нормальный.
Вика написала Глебу на работе:
Нам нужно поговорить. Не вечером. Сейчас. Я не справляюсь. Мне плохо.
Он ответил через час.
Потерпи. Она скоро уйдёт. У неё стресс. Будь человеком.
Будь человеком. Он не просил Ларису быть человеком. Только Вику. Потому что сильнее.
Через две недели она поняла, что Лариса никуда не собирается. И сделала то, чего раньше никогда не делала: сама уехала. На три дня — в Подмосковье, к старой подруге Маше. Без предупреждения. Сказала только: «Мне нужно побыть одной. И подумать».
Маша была в разводе. Жила с кошкой, писала курсы по йоге и умела слушать так, будто понимает даже то, что не было сказано.
— Это не сестра, — тихо сказала Маша, когда выслушала. — Это конкурентка. И у неё стратегия простая: занять территорию. У неё кризис, и она выбрала твою семью как зону комфорта. А ты — как помеха. Она не уйдёт, пока не добьётся, чтобы ты сама ушла.
— А Глеб?
— Он её инструмент.
Слова были резкие, но правдивые. Вика уехала от Маши с внутренним планом. Мягким, аккуратным — не воевать, не ругаться, но выстраивать границы. И сохранить лицо. Хотя бы перед собой.
Первым шагом стало — сказать «нет». На ужин, который Лариса решила устроить «всем вместе».
— Я устала, — сказала Вика. — Сегодня готовить не буду.
— Тогда я закажу суши, — заявила Лариса, как будто это её дом. — Мне плевать, кто что ест. Надо отмечать, у меня завтра суд.
— Не надо суши. Мы ужинаем по-другому. И у нас дома не отмечают таким образом чужие суды.
— Это что сейчас было?
— Границы, Лариса.
Та даже привстала со стула. Глеб вошёл с пакетом продуктов и сразу ощутил напряжение.
— Что случилось?
— Спроси у своей жены, — бросила Лариса. — Ей теперь, оказывается, мои суды чужие.
После этого случая Вика каждый вечер просыпалась среди ночи. Как будто в доме кто-то ходит — медленно, босиком, крадётся. Это была тревога. Та самая, которая вытачивает стены изнутри. Глеб не замечал — он спал крепко, привык к присутствию сестры. Почти не говорил о ней. Лишь однажды сказал:
— Ты стала какой-то… не собой. Ты же раньше мягче была.
Она не ответила. Потому что это он раньше был её мужем. А теперь он — брат своей сестры.
Критическая точка настала, когда Лариса вмешалась в работу Вики. Позвонила ей утром, когда та проводила онлайн-презентацию.
— Срочно открой дверь, — сказала Лариса по телефону.
— У меня встреча, не могу. Подожди полчаса.
— Я под дверью стою. У меня сумка тяжёлая. Тебе что, трудно на минуту выйти?
— Мне трудно. Я сейчас работаю.
— Да кого ты из себя строишь, Вика? Я тоже работала когда-то! Это всё не серьёзно. Всё ваши онлайн-игры. Не позорься. Люди вон в шахтах работают.
Она кричала в трубку. Вика отключила звонок, но экран мигал, звук дрожал, голос Ларисы будто прорезал воздух — и презентация сорвалась.
Начальник написал: «Такое больше не повторяй. Мы теряем клиентов».
Вика вышла из комнаты, подошла к двери. Лариса стояла с пакетом из «Перекрёстка», надутыми губами и новым шарфом, как будто и не звонила. Вика молча прошла мимо, спустилась на улицу и села на скамейку.
Позвонила Глебу:
— Она больше не живёт у нас. Я не справляюсь. Выбирай: либо она, либо мы. Только честно.
Он молчал.
— Я подумаю, — сказал он наконец.
— Ты уже думаешь больше двух месяцев, — ответила она. — А я просто живу с человеком, который не может закрыть дверь перед тем, кто в неё ломится.
Лариса съехала на выходных. Глеб помог ей вывозить вещи. Вика не вмешивалась. Просто лежала на диване, смотрела в потолок. Как будто выгнали соседку. Только внутри не было облегчения — была пустота.
Через день Лариса снова позвонила. Но уже Глебу. Вика услышала разговор — он стоял на балконе, но говорил громко.
— Она выдавила меня, Глеб. Она просто хотела остаться хозяйкой. И ты позволил. Молодец. Мужик.
Пауза.
— Нет, я не плачу. Просто запомни: я тебе больше не сестра. Всё.
Он вернулся в комнату бледный. Сел рядом, будто в другой вселенной.
— Она отключила меня везде. Даже из фотосемейного чата удалила.
— А ты ожидал чего-то другого?
Он посмотрел на неё. Долго. Как на незнакомку. И впервые не сказал: «Ты сильнее». Просто молчал. Как будто теперь не знал, кто рядом.
Прошла неделя. Потом ещё одна. Вика заметила: Глеб стал меньше говорить. Он приходил с работы, ел молча, листал телефон, а иногда просто сидел, уставившись в одну точку. Не спрашивал, как прошёл день, не интересовался, что она купила, не предлагал посмотреть фильм. Он будто ждал чего-то. Или кого-то. Возможно, звонка.
А звонков не было.
Лариса исчезла. Удалила Глеба из всех чатов, перестала отвечать на сообщения. Свекровь тоже стала холоднее: когда Вика позвонила ей узнать, как дела, та сказала с нажимом:
— Мы переживаем за Ларису. Ей сейчас тяжело. А вы её просто выкинули.
«Вы». Не «ты», не «Глеб и ты». А именно вы. Как одна некая враждебная единица. И неважно, кто инициатор. Важно, кто виноват.
Вика старалась держаться. Её внутренний монолог стал длиннее, чётче, напряжённее. Она всё чаще разговаривала сама с собой — мысленно, по ночам, когда Глеб снова молчал на другом краю кровати. Проговаривала фразы, которые так и не решилась сказать: Ларисе, свекрови, самой себе.
«Я имею право на дом. Я имею право на границы. Я не обязана терпеть. Я не хуже».
Но внутренний голос был тихим. А тишина в квартире — всё громче.
В какой-то момент стало казаться, что всё утихло. Никто не звонил, никто не приходил. Вика даже почувствовала, как нарастают в ней новые силы. Начала вставать пораньше, ходить на пробежки, завела привычку каждую субботу уходить на полдня в коворкинг. Глеб заметил:
— Ты куда всё время уходишь?
— В себя.
Он усмехнулся. Но как-то натянуто. Не смеясь — проверяя, не шутка ли.
А потом Лариса вернулась.
Не в гости. Не на ужин. Не за вещами.
Она просто… вошла.
Это было в субботу. Вика вернулась домой в семь вечера: дождь, мокрые волосы, в пакете — любимый карри с лапшой, купленный в маленькой тайской кафешке по пути. Открыла дверь ключом, скинула кеды. И замерла.
Из кухни доносился запах кофе. И голоса.
— Я просто не могла больше жить в той квартире, — говорила Лариса. — Там всё пропитано прошлым. Мне плохо там, Глеб. Ты сам это знаешь.
— Ну ты бы хотя бы… сказала. Я не ожидал. Я думал, ты в Москве.
— Я думала, что ты будешь рад.
— Я просто… Вика…
— Что Вика? У неё свои привычки. У нас свои. Мы же с тобой всегда умели жить вместе. Помнишь, как после армии? Мы вдвоём всё тянули. А сейчас ты живёшь как будто не собой.
— Это неправда, Лар…
— Ты изменился. Не в лучшую сторону. Вика — она хорошая, наверное. Но ты при ней какой-то… вялый. Скучный. Безвольный.
Вика стояла в коридоре и слушала. Не пряталась, не затаивалась. Просто не верила, что это снова происходит. Вот так. Без предупреждения. Без объяснений. Без элементарного спросить.
Она вошла на кухню. Поставила пакет на стол. Сняла куртку. Глеб замер. Лариса повернулась к ней с полуулыбкой.
— Привет, — сказала она.
Вика смотрела на неё несколько секунд. Потом — на Глеба.
— Она снова здесь?
— Она… да. Но это временно. Ей негде…
— Ты даже не спросила, — перебила Вика сестру мужа. Голос был ровным, тихим, но в нём звенела сталь. — Просто приехала — и вошла, как к себе.
Молчание.
— Вика… — начал Глеб.
— Не надо. Я всё поняла.
Она повернулась, пошла к себе в комнату. Не хлопнула дверью. Не закричала. Она просто села на кровать и посмотрела на выключенный экран телефона. Минуту. Десять. Полчаса.
А потом достала чемодан.
Через час Глеб стоял у двери. Без сестры. Один. Растерянный.
— Ты серьёзно?
— А ты нет?
— Я не хотел так.
— Я знаю. Ты вообще ничего не хочешь. Ты просто позволяешь.
Он молчал. Потом сказал:
— А если я попрошу остаться?
Вика подняла глаза.
— Тогда ты должен будешь впервые что-то сделать. И кого-то потерять.
Именно в этот момент она поняла: это не финал. Это только развязка. У каждого — своя. У неё — чемодан. У него — выбор.
А у Ларисы — ключ. Всё ещё.
Домашний тиран