А мы с сыном решили, ты будешь жить у своей мамы, - спокойно произнесла свекровь

Когда Лена только подписывала с мужем договор об ипотеке, она и представить не могла, что через полтора года будет считать дни до момента, когда можно будет закрыть его и исчезнуть. Тогда это казалось победой. Да, трёшка в панельке, с кривыми стенами и грибком под подоконником на кухне, но — своя. Пусть и с ипотекой на двадцать лет, пусть и в «спальном» районе, но — не снимать, а своё.

План был простой: продать её однушку в Подрезково, добавить материнский капитал, накопления мужа и оформить ипотеку на обоих. Бабушка Лены — та, с кем она жила после смерти родителей, — перебралась в дом престарелых. Сама. Настояла. «Ты теперь не одна, тебе бы с мужем пожить. Я уже своё отжила, мне спокойствия хочется».

Муж, Дима, одобрил: «Молодец бабушка. И я бы так сделал — вовремя уйти, чтоб никому не мешать».

Это было до того, как заболела его мама.

Точнее, до того, как она объявила, что болеет.

— Я не хочу быть обузой, Димочка, — говорила Ирина Анатольевна, сложив руки на животе и глядя на сына снизу вверх, будто с ложа умирающей. — Но у меня давление под двести. И аритмия. Сердце выскакивает. Я не могу жить одна. Вот прям не могу.

Он почесал затылок:

— Ну, мам… Давай посмотрим, что можно придумать.

Лена стояла у плиты и делала вид, что моет апельсины.

Придумали быстро. Уже через неделю после этого разговора Ирина Анатольевна стояла на их пороге с двумя чемоданами. Её квартира — двушка в Ясенево — сдавалась знакомым сыну юристам «по дружбе».

— Ну что, молодые! — бодро заявила она, оглядываясь. — Просторно у вас. О, диван удобный. Туда и телевизор мой повесим. У меня диагональ побольше. Переоборудуем, ничего страшного. Я тут ненадолго.

«Ненадолго» растянулось на четыре месяца. За это время Ирина Анатольевна не просто обжилась — она утвердилась. Начала с кухни: «Нельзя же в пластике резать, ты что, Лена. У меня на балконе был резной дубовый разделочный столик, Димочка, привези, а?». Потом — спальня. «На моём ортопедическом матрасе спина у вас болеть не будет. Мы с папой его за сорок тысяч брали, это не ерунда. У вас тут жуть, не матрас, а картон».

Ирина Анатольевна переселилась в маленькую комнату, а супруги перебрались в зал.

— Временное решение, — сказала она. — Я же не прошу ничего. Только чуть-чуть места. И порядка. Вот и холодильник у вас — ну что это? Всё вразнобой. Где у вас контейнеры? Почему суп рядом с рыбой?

Лена старалась. Терпела. Ещё терпела. Включала музыку в наушниках, убегала гулять с ребёнком подольше, говорила себе: «Это пройдёт». Но не проходило.

Потом пришло лето, и жара. Ирина Анатольевна приучила всех к тому, что она плохо переносит духоту — включать кондиционер нельзя, шумит. Открывать окна тоже нельзя — дует. Кормить сына нужно супом — каждый день. «Он же с работы как выжатый приходит, хоть дома отдохнёт».

А ещё нужно «правильно» мыть посуду, «по-человечески» гладить вещи (а не «как вы, молодые, вмятину к вмятине оставляете»), и «нормально» воспитывать ребёнка, то есть:

— Не сиди с ним на полу, это некрасиво.

— Мальчик не должен капризничать.

— Как это — “давай отдохнём”? Пусть помогает по дому.

— Мам, ему три, — тихо говорил Дима. — Он устанет.

— Тебе тоже три? Почему ты не убрал крошки со стола, когда поел?

Дима молчал. Иногда даже пробовал с мамой спорить. Один раз довёл её до слёз, когда отказался выносить мусор:

— Мне рано вставать, пусть Лена сама, она целый день дома.

— Спасибо, сын. Спасибо, что ты на её стороне. Спасибо. Я вас люблю, а вы… ну ладно, я сама. Может, мне инсульт поможет у вас любви заслужить?

На следующий день Дима привёз ей кофе и цветы, и вытер её слёзы с щеки, и обещал быть внимательнее. Лену не спросил ни о чём.

С тех пор Лена не спорила. Она просто закрылась.

Только вот жильё-то общее. Квартира — их. А свекровь в ней будто хозяйка. Её вещи — повсюду. Её голос — всюду. Её правила — как закон. Ребёнок уже зовёт её «мама Ира», потому что она первая подхватывает, уговаривает, кормит, контролирует.

И вот однажды, в начале сентября, Лена не выдержала.

— Дим, а ты вообще в курсе, что я не сплю по ночам? Что я хожу в парк одна, чтобы не задохнуться? Что я в этой квартире как квартирант?

Он устало посмотрел на неё.

— Да что ты начинаешь? Она же у нас не навсегда.

— Ты это говорил два месяца назад. Ты даже не заметил, как она вывезла моё кресло в подъезд. Оно ей «громоздкое». Как она продала мультиварку. Мою. «Нечего захламлять кухню». Как она ребёнка от меня отдаляет.

— Лен, ну ты тоже бы пошла навстречу. Она болеет. Она стареет. Что тебе — жаль?

И вот тут Лена поняла, что Дима на её стороне не будет.

Не потому что плохой. А потому что не умеет. Не хочет. Не видит смысла. Ему так проще.

А вечером она услышала, как он в комнате говорит с матерью:

— Мам, ну ты бы хоть попробовала с ней подружиться. Она не чужая.

И ответ:

— Нет, Димочка. Она чужая. Она всегда будет чужой. У нас с тобой своя семья. А она — случайная женщина, которая заняла слишком много места.

Лена перестала варить еду на всех. Вначале это было случайностью — как-то купила только два кусочка рыбы, потому что на троих не хватало денег, а пятничная премия задержалась. А потом решила: хватит. Пусть каждый готовит для себя.

— Я думала, ты нас уважаешь, — сказала Ирина Анатольевна, заметив, что в кастрюле только макароны и пареная морковка. — В нашей семье женщины всегда кормили мужчин.

— У нас теперь три семьи? — спросила Лена и ушла с кухни, даже не закрыв за собой дверь.

Ребёнок стал капризничать. Часто просился к бабушке, а с мамой не хотел есть и ложиться спать. Однажды Лена услышала, как Ирина Анатольевна шепчет ему:

— Ничего, мой хороший, бабушка тебя не бросит. Даже если другие бросят.

«Другие». Это про неё? Лена почувствовала, как к горлу подступает холодная волна. И в тот же вечер, как только муж ушёл выносить мусор, подошла к свекрови и сказала:

— Я больше не могу. Я не желаю жить в напряжении. Это мой дом, моя кухня, мой ребёнок. Я прошу тебя найти другое решение.

Ирина Анатольевна всплеснула руками:

— Ах, вот оно что! Меня, больную женщину, ты выгоняешь? Вы все одинаковые, молодые. Вам лишь бы пожить для себя. А потом ваши же дети к вам спиной повернутся!

— Он ко мне повернётся, когда вы перестанете меня выталкивать, — тихо сказала Лена и ушла в спальню. Её трясло.

Через день Дима исчез. Без объяснений. Позвонил только вечером, сказал, что задержался у друга. На следующий день не ночевал. На третий — не взял трубку.

— Он в панике, — сладко улыбнулась свекровь. — Ты его довела. Надо было думать, прежде чем выгонять меня.

Лена позвонила на работу Димы — он там был. Её вежливо соединили, и муж нехотя сказал:

— Мне надо всё обдумать. Не знаю, как дальше. Мама — она одна. А ты… Ты постоянно недовольна. Постоянно давишь.

— Я? — ахнула Лена. — Я просто просила личное пространство!

— Ты не слышишь. Я устал.

Он устал. Он — устал.

Когда Лена положила трубку, в квартире уже было тихо. Свекровь закрылась в своей комнате. Ребёнок спал. Лена вышла на балкон и впервые за несколько месяцев закурила. Долго. До боли в горле. Она не курила с двадцати четырёх. Но сейчас ей было всё равно.

Прошло ещё несколько дней.

Ирина Анатольевна как будто торжествовала. Она не нападала. Она жалела. Демонстративно кашляла, просила Лене вынести ей воду, вытирала платочком глаза.

— Я же не молодею. А ты вот — сильная. Молодая. Здоровая.

Ребёнок всё чаще спрашивал, где папа.

Лена пошла в аптеку, купила валерьянку. Пошла в ближайший салон — подстриглась. Сняла деньги с общего счёта. Перевела часть на личный. Написала в чат ЖК, нашла юриста, записалась на бесплатную консультацию.

Той же ночью разбудил звонок. Дима.

— Я сейчас у подъезда. Можешь выйти?

Лена спустилась. Дима стоял с двумя пакетами из супермаркета.

— Я подумал, что ты, наверное, не успела купить. Я хотел сделать что-то хорошее.

— Через неделю после того, как ушёл?

— Ну, ты же знаешь, мне трудно… — он замялся. — Мы с тобой… ну, мы как будто на разных волнах.

— Потому что ты не здесь. Тебя не было ни в одном из наших разговоров.

Он замер. Потом вдруг сказал:

— Лена, мама переедет. Только надо немного времени. Она ищет вариант — может быть, к подруге. Или на дачу. Но сейчас осень, холодно. Ты же понимаешь…

— Нет, — сказала Лена. — Я больше ничего не понимаю. У нас есть общая квартира. Мы купили её вдвоём. Но теперь в ней живёт твоя мама, командует, обустраивает быт, воспитывает ребёнка, а ты — где?

Он пожал плечами.

— Ну ты же видишь… Мама слабая. Она переживает. Я не могу её оставить.

Лена смотрела в его лицо и понимала: он не врет. Он правда не может. А может, просто не хочет.

Через неделю Ирина Анатольевна сообщила, что у неё «возможен инсульт». По её словам, она чувствовала «предынсультное состояние». Лена спросила:

— Диагноз поставил врач?

— А ты что, хочешь, чтоб мне бумажку дали и только тогда поверила? Я что, симулянтка?

Потом она ушла в комнату и два часа плакала так громко, чтобы слышно было через стенку.

На следующее утро на кухне Ирина Анатольевна сидела за столом с сыном. Сухой тост, варёное яйцо, термометр. Лена, проходя мимо, услышала:

— Если я умру, ты хоть на похороны приедешь?

— Мам, хватит, — вздохнул Дима. — Всё нормально. Я тебя не брошу.

Лена тихо вышла из квартиры. В тот день она отправилась в банк. Переоформила часть выплат на свою карту. Открыла новый счёт. Позвонила подруге. Нашла временную квартиру. Съёмную. Маленькую. Но — тихую.

Юрист сказал: «Если квартира куплена в браке, вы имеете равные права. Но даже если вы уйдёте, это не лишит вас доли. Главное — не отказываться. Не поддаваться давлению. И копите документы. Любые — переписки, чеки, видео. Всё, что доказывает ваше участие в жизни ребёнка и оплате ипотеки».

Лена почувствовала, как в ней что-то щёлкнуло.

Не злость. Холодное спокойствие.

Когда Лена вернулась домой в тот вечер, в квартире пахло хлоркой. Свекровь мыла полы.

— Не могла больше смотреть на это безобразие, — бросила она через плечо. — У тебя тут как в проходном дворе.

Лена спокойно сняла куртку, прошла в комнату, вынула из рюкзака документы и папку с логотипом юридической фирмы, положила их на стол и ушла в ванну.

Ирина Анатольевна заглянула внутрь, увидела надпись «Семейное право. Права супругов при разделе имущества», и брови её дернулись вверх.

— Лена, — позвала она тихо. — Что это?

— Это? Просто консультация. На будущее, — сдержанно ответила Лена. — Жизнь длинная. Никогда не знаешь, с кем останешься.

Свекровь замолчала. На следующее утро на кухне царила тишина. Даже ребёнок чувствовал что-то неладное. Он ел кашу молча, смотрел в тарелку, а Ирина Анатольевна обводила взглядом кухню, как будто вдруг поняла: не её это территория.

Через пару дней Дима пришёл домой с печёными пирожками — в белом пакете из-под кулинарии.

— Мама просила. С картошкой. И с повидлом. Она говорит, раньше ты такие сама пекла.

— Я раньше много чего делала, — равнодушно ответила Лена. — Когда у меня было своё пространство и уважение.

— Лена, ну что ты всё утрируешь. Мы же семья.

— Нет, Дима. Утрирает твоя мама. Она всё время утрирует. Болезни, давление, обиды. А ты просто подыгрываешь.

Дима сел за стол. Повернулся к ней.

— Я не хочу, чтобы всё развалилось. У нас есть ребёнок. Есть дом. Мы должны быть вместе.

— Мы уже не вместе. Ты — с мамой. Ты с ней разговариваешь. Её слушаешь. Её защищаешь. Мне — тишина. Молчание. Уход.

Он посмотрел на неё, как будто только сейчас начал что-то понимать.

— А если мама съедет? Мы сможем начать заново?

Лена медленно кивнула.

— Возможно. Если она действительно съедет. И ты останешься рядом. Не сбежишь снова.

Через пару дней вечером, когда Лена мыла ванную, услышала, как в коридоре кто-то шепчет. Потом хлопнула дверь. Через час она вышла на кухню, а Ирина Анатольевна стояла у окна и выглядывала на улицу.

— Что ты там ищешь?

— Такси. Мне нужно уехать.

Лена удивлённо подняла брови:

— Ты нашла квартиру?

— Нет. Это временно. Я к тёте Валентине. В Щербинку. Она зовёт. Говорит, там тихо. А здесь… — она вздохнула. — Здесь я чувствую себя чужой.

Лена ничего не ответила. Только молча поставила на стол чашку с чаем.

Уход был тихим. Чемоданы Ирина Анатольевна собрала за час. Сын помог ей донести их до машины. Потом вернулся, сел в зале на диван, глянул в потолок.

— Ты победила, — устало сказал он.

— Это не игра. Это моя жизнь, — ответила Лена. — И я не проигрываю её ни тебе, ни твоей маме. Я просто забираю обратно то, что моё.

Прошла неделя. Потом вторая. Ирина Анатольевна больше не звонила. Только однажды, когда Лена пришла за ребёнком в сад, воспитательница сказала:

— Ой, а вы знаете, бабушка звонила, хотела забрать Сашу на выходные. Мы сказали, что такие вещи вы должны решать. Она обиделась.

Лена кивнула:

— Конечно. Пусть обижается. Это тоже часть взросления.

А ещё через месяц пришла повестка в суд. Неожиданно. От Ирины Анатольевны.

Иск — о признании права пользования квартирой «в связи с фактическим проживанием и значительным вкладом в быт молодой семьи». Подписанный юристом, напечатанный на официальном бланке.

Лена пришла на слушание спокойно. Всё было при ней: выписки по карте, чеки, фотографии интерьера «до и после», скрины переписок. Юрист говорил уверенно. Судья — нейтрально. Ирина Анатольевна — дрожащим голосом. Слезы. Таблетки.

— Я просто хотела быть рядом с внуком. Я вложила душу.

Лена выслушала. И в конце сказала:

— Никто не запрещает ей общаться с внуком. Но жить с нами — больше не будет. Это была не помощь. Это было вторжение. Я защищаю свою территорию.

Суд принял сторону Лены.

Вечером, уже дома, Лена сидела с ребёнком на полу — они строили башню из пластиковых стаканчиков. Пришла СМС от Димы:

«Мама звонила. Сказала, что мы её предали. Ты могла бы поговорить с ней?»

Лена не ответила.

Через два дня он собрал чемодан. Молча. Без разговоров. Без сцен.

— Это временно, — сказал он. — Просто… я не знаю, как быть между вами. Вы обе — слишком…

— Мы не «обе». Я — твоя жена. А ты — взрослый человек. Мог бы выбрать.

Он закрыл за собой дверь.

На следующее утро Ирина Анатольевна пришла сама. Без звонка. Стояла у двери с пакетом: