Ты ж говорил - вместе жить не будем, а теперь твоя мать с вещами пришла, - печально промолвила жена Денису

— Где ты её прячешь? — Анна встала на цыпочки и открыла верхний шкафчик над вытяжкой. — Я знаю, ты купила этот соус. Он же острый, детям нельзя.

— Я не прячу, мам, просто поставила повыше, чтобы дети не достали, — Наталья с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза. — Куда бы я его делала? В платяной шкаф?

Анна Петровна вздохнула. Тяжело, демонстративно. Как будто несёт крест.

— Вот я чувствую — ты мне не рада, — почти прошептала она, вытирая идеально сухую столешницу уголком полотенца. — Я ж на старости лет только у вас могу пожить спокойно. У себя в квартире — стены давят. Одна я там… заброшенная.

Наталья промолчала. Отвечать на это было бесполезно — они уже говорили. Не раз.

Почти два месяца назад Анна Петровна как бы ненароком упомянула, что у неё в квартире начали делать капремонт подъезда: лестница сыпется, лифт старый, подъезд как после бомбёжки. Потом начались телефонные жалобы на шум, цементную пыль, непролазную грязь. Через неделю она стояла у двери их двухкомнатной квартиры с дорожной сумкой, кастрюлей и бутылкой уксуса в пакете.

— Я буквально на пару дней, — тогда сказала она. — Пока лифт не поменяют. И сантехнику закончат.

Прошло восемь недель. Сантехники, по словам свекрови, всё приходят и приходят. Уже третий раз. Один заболел. Второй уехал в Казахстан. Третий куда-то пропал. Лифт, по её словам, разобрали, но собрать не могут: то ли панель не подходит, то ли мастер «с пьянки не вернулся».

Наталья знала, что это не так. Знала, потому что на форуме жильцов дома Анны Петровны всё давно завершилось. Фото обновлённого подъезда — чистого, с белыми стенами, новым лифтом и датчиком движения — висело в сети уже три недели. Просто свекровь не хотела возвращаться.

Денис, её муж, сначала пытался убеждать мать:

— Мам, ты же сама говорила, что тесно будет — в одной комнате мы с Наташей, в другой дети, а ты где?

Но Анна Петровна смотрела на него с такой болью в глазах, что он тут же сдавался.

— Ну, ещё чуть-чуть поживёт. Ну что тебе жалко, Наташ? Она же мать. У неё никого нет. Ты сама говорила — хочешь, чтобы дети знали бабушку поближе.

Наталья действительно говорила. Но это было до того, как бабушка начала:

переделывать меню на неделю,
предлагать сдавать Наташин маникюрный кабинет в аренду, «пока нет клиентов»,
пересматривать покупки («четыре йогурта? вы что, богатые?»),
комментировать, как часто Наташа включает стиральную машину.

Дети — шестилетний Матвей и четырёхлетняя Лера — сперва радовались. Бабушка пекла блинчики, читала сказки. Но уже на третьей неделе Матвей начал жаловаться:

— Бабушка говорит, что мама разрешает много мультиков, а это плохо. Она выключает. А ещё она не даёт есть хлопья, говорит — зубы выпадают.

Наташа не спорила при детях. Но разговоров с мужем стало больше.

— Денис, я не выдерживаю. Она во всём меня исправляет. Переучивает детей, читает им свои книги, как будто мои — мусор. Я уже боюсь просто сказать, что пошла к подруге.

— Ты преувеличиваешь, — сказал он в который раз. — Она добрая женщина. Просто переживает. Всё-таки одна жила много лет.

Наташа не преувеличивала. Она пыталась говорить спокойно. Но у неё не получалось. Потому что каждый день был как экзамен. И каждый день — она его проваливала.

— Вот скажи мне, Наташа, — обратилась свекровь за ужином, — ты точно детей кормила перед тем, как дать шоколадку? А то я сегодня Леру видела — у неё глаза бегают. Это сахар.

— Анна Петровна, — вмешался Денис, — хватит. Дети поели. Всё нормально. Не начинай.

— Я не начинаю, я спрашиваю. Просто когда я воспитывала Дениса, такого не было. Сначала суп, потом — если заслужил — сладкое.

— Ну так и я в армии был, а теперь вон — дети в памперсах до трёх лет, — попытался пошутить Денис.

Но свекровь уже надулось:

— Ну, извините, что я тут не в тренде. Лучше бы тогда меня вообще не звали сюда…

На следующее утро Наталья проснулась в шесть. Рядом спал Денис. Свекровь уже двигалась на кухне — слышен был скрежет ножа и звон чашек. Наталья пошла в ванную и увидела: её кремов на полке нет. На их месте — какой-то советский вазелин, баночка с надписью «бальзам с сабельником» и зубная щётка без колпачка.

Кремы были в нижнем шкафчике. В пакете.

Она взяла один, самый дорогой — подарочный, который берегла — и аккуратно поставила его на прежнее место.

Через два часа он снова исчез.

Вечером, не сдержавшись, Наталья позвонила подруге:

— Лена, ты спрашивала, зачем я не говорю жёстко. Так вот: я говорю. Но Денис смотрит на меня, как на злодейку. Мать ему дороже мира в доме.

— А ты к ней в гости поезжай. Посмотри, как там ремонт. Сделай фото. Пусть он сам глянет.

Наталья поехала. Лифт работал. Квартира была тиха. Соседка, открывшая дверь, подтвердила — ремонт давно закончился.

На обратном пути Наталья не знала, как скажет это мужу.

Потому что всё внутри сжималось от одного вопроса: а если он всё знает?

Наталья не показала фото в тот же вечер. Она не знала, зачем. Наверное, надеялась, что Денис поймёт сам. Что скажет: «Ты права, Наташа. Мама перегибает. Надо что-то решать». Или хотя бы: «Я поговорю с ней».

Но он пришёл поздно. Поужинал в тишине, поцеловал детей, сел в кресло и уткнулся в телефон.

Она положила снимки в папку «Личное» и легла рядом, отвернувшись к стене.

На следующий день Наталья снова пришла в свой кабинет — арендовала помещение в соседнем доме, там делала маникюр. Клиенты были свои, наработанные годами. Не бог весть какие заработки, но позволяли чувствовать себя самостоятельной.

В обед позвонила Анна Петровна.

— Наташа, ты сильно обидишься, если я Леру к врачу отведу?

— Какому врачу?

— Да так, знакомая женщина, частный специалист. По зрению. Мне кажется, у Леры левый глаз чуть уходит. Надо проверить.

— Анна Петровна, вы видели её три секунды за день. Я бы заметила, если бы у неё был косоглазие. Не водите её, пожалуйста. Тем более без меня.

— Ну и что, что без тебя? Я не чужая. Мне, значит, всё равно должно быть, да?

— Не должно. Но и без разрешения нельзя. Вы же не мама.

— Я лучше знаю, что ребёнку нужно, — с нажимом сказала свекровь. — Я вырастила сына. Здорового. Самостоятельного. Не то что сейчас — в планшете целый день сидят.

Наташа молчала. Бессильно. Это была не просто борьба за правила — это была борьба за саму роль матери.

Вечером разговор перешёл в открытую фазу.

— Она что, и вправду собирается жить у нас насовсем? — Наташа сидела на краю дивана, руки скрещены, голос глухой.

Денис вздохнул:

— Опять ты начинаешь.

— Нет, я не начинаю. Я просто спрашиваю. Конкретно. Потому что это уже не временно. Это уже постоянное вмешательство.

— Ей тяжело. Она одинока. Там у неё все болит, ты не понимаешь.

— А я, выходит, обязана терпеть? Я уже боюсь оставить детям мультики — она выключает. Боюсь жарить курицу — у неё аллергия. Я не могу дышать в своей квартире! Я не выношу уже её «мнения», которых никто не спрашивает.

— Ты просто не хочешь терпеть. У тебя — сразу «не могу». А я между вами мечусь.

— Потому что ты не встаёшь ни на чью сторону. Ты боишься сказать ей правду.

— А ты, выходит, хочешь, чтобы я выгнал мать на улицу? — повысил голос Денис.

— Я хочу, чтобы она жила у себя. В своей нормальной, отремонтированной квартире. Которую ты даже не удосужился посмотреть.

И тогда она достала телефон и показала фото. Чёткие, свежие. Лифт. Стены. Новая плитка.

Денис смотрел молча. Потом сказал:

— Ну, может, ей просто здесь спокойнее…

На следующий день Наталья отправила детей к Лене. Сказала, что та пригласила их на мастер-класс по лепке. Лера радовалась — у Лены был попугай. Матвей взял с собой конструктор.

А Наталья устроила уборку. Без скандала. Без истерик. Просто собрала всё, что появилось в квартире за два месяца. Массажный коврик — в кладовку. Банку «живичного крема» — туда же. Прессованный чай в бамбуковой коробке — в сумку. И наконец — дорожная косметичка Анны Петровны. Старая, коричневая, с молнией, которая заедала.

В этот момент свекровь вошла с балкона.

— Ты что делаешь?

— Убираю в квартире.

— А мою косметику зачем трогаешь?

— Я её не выбрасываю. Я просто… собираю всё, что не моё. Хочу, чтобы у нас снова было своё пространство. Без тебя.

Молчание было долгим. Плотным. Как перед грозой.

— Значит, ты решила меня выжить? — тихо спросила Анна Петровна. — Сын молчит, а ты — хозяйка, да?

— Это не дом для троих взрослых. У нас двое детей. И двое родителей. И это — предел.

Анна Петровна присела на табурет. Сложила руки на коленях.

— Я хотела просто пожить немного. Не быть одной. Чтобы хоть кто-то рядом был. Я ж не просто так. У меня давление. Мне врачи говорят — не нервничать, а как тут не нервничать?

— Я понимаю. Но это не даёт вам права перестраивать всю мою жизнь.

Анна Петровна покачала головой.

— Знаешь, я думала, что у нас с тобой получится. Я ведь искренне хотела — семью. Настоящую. Где никто не обижен. Но ты жёсткая, Наташа. Ты не прощала даже мелочей. Вот тот случай с картошкой…

— Какой ещё случай с картошкой?

— Ну, я сказала, что её надо варить без соли, а ты… обиделась. И целый вечер не разговаривала.

Наташа засмеялась. Горько.

— Я не обижалась из-за картошки. Я обижалась, потому что каждый день — как суд. Ты судишь меня по всем статьям. И когда я молчу — ты обижаешься. А когда говорю — ты в слёзы.

Анна Петровна встала. Молча ушла в комнату. Спустя час Наталья услышала, как закрылась дверь. Без слов. Без крика. Даже без привычного «ну я пошла, раз я тут никому не нужна».

Но через два часа она вернулась. С Денисом. И с чемоданом. Только теперь он был побольше.

Наташа встретила их на пороге. Смотрела на мужа.

— Что это? — спросила. — Ты ей помог?

— Она пока поживёт у нас. В спальне. А мы с тобой — в детской.

— Ты же говорил — вместе жить не будем, — печально промолвила жена Денису. — А теперь твоя мать с вещами пришла.

Денис не ответил. Опустил глаза, будто стал на минуту маленьким мальчиком, застуканным за обманом. Наталья стояла в коридоре, прислонившись к стене, с ощущением, будто ее отшлёпали по щекам: не больно, но унизительно. Она не заплакала — слёзы были слишком роскошью. Сейчас у неё оставалось только одно — собранность.

Анна Петровна прошла мимо неё, словно мимо предмета мебели. Поставила чемодан аккуратно у стены и повернулась к сыну:

— Я в ванну, умоюсь. Ты пока постель перестели. Наташа, если не трудно, чайник включи. Давление, как обычно, прыгает.

Денис потоптался на месте. Посмотрел на жену. Попытался улыбнуться — так, как улыбаются дети, когда пытаются замять что-то плохое. И пошёл в спальню.

Наталья развернулась, пошла на кухню. Не за чайником. А за телефоном.

Лена приехала через сорок минут.

— Ты же понимаешь, что она не уедет. Теперь — точно не уедет. Она выиграла.

Наташа молчала. Держала в руках детские носки, не понимая, откуда они. Просто сжала — и смотрела в пустоту.

— У меня есть комната, — осторожно предложила Лена. — У меня всегда есть комната. Хоть на пару дней. Хочешь — я с детьми поживу. Хочешь — ты.

Наташа качнула головой:

— Он её выбрал. И знаешь… это даже не то, что она — плохая. Это он. Он не смог. Не захотел. Потому что легче — не видеть.

Лена протянула руку, коснулась плеча:

— А ты?

Наташа впервые за всё время засмеялась. Не радостно, а как-то вымученно.

— А я больше не хочу быть вежливой. Не хочу вздыхать, терпеть, сглаживать углы. Я хочу просто — жить. Дышать. И не чувствовать, что каждое моё движение — под микроскопом.

— Значит, что?

— Значит, я уеду. С детьми. Временно. Пусть он сам поужинает с мамой. Пусть ложится с ней спать. Пусть разберётся, наконец, кого он видит в своей семье.

Она собрала вещи быстро. Без суеты. Положила в сумку всё, что важно: документы, лекарства, детские игрушки. Часть вещей осталась — не жалко. Быт можно собрать заново. Душу — сложнее.

Матвей вцепился в мамину руку:

— Мы совсем уезжаем?

— Пока просто погостим у тёти Лены. Ты ведь её любишь?

Он кивнул. Лера молча прижалась к Наташе, поглядывая на дверной проём, откуда в любой момент могла появиться бабушка.

Но вышел Денис.

— Ты что делаешь? — его голос был сдержанным, но в глазах мелькала паника.

— То, что должна была сделать давно, — Наташа выпрямилась. — Я дала тебе шанс. Много шансов. Я просила. Я говорила. Но ты не слышал.

— Ну ты же понимаешь, что это просто… временно.

— Временно? Она временно живёт здесь уже два месяца. А теперь с чемоданом. В спальне. А ты — даже не спросил меня. Не предложил обсудить. Просто поставил перед фактом. Впервые за годы я ясно поняла: ты не со мной. Ты с ней.

Он шагнул ближе:

— Наташа, ну подожди. Не горячись. Ты преувеличиваешь. Мама просто…

— Просто всё время рядом. Просто контролирует каждый мой шаг. Просто исправляет мои слова перед детьми. Просто выжимает меня из собственной жизни. А ты — просто молчишь.

Денис растерянно смотрел на чемодан.

— Я не думал, что всё так запущено…

— Ты не думал. Вот именно. Ты ни разу не встал между нами. Не сказал «хватит». Не показал, что я тебе важна. Ты каждый раз отводил глаза.

— Я просто не хотел обидеть…

— Меня или её?

Он промолчал.

Наталья обула детей. Взяла сумку. И уже на пороге обернулась.

— Я тебе оставляю это пространство. Пусть будет по-твоему. Но я не дам втянуть детей в эту липкую борьбу. Они не должны жить в атмосфере вины и контроля.

— Наташа…

— Нет. Больше никаких «Наташа». Я буду там, где могу быть собой. А ты — решай. Если сможешь.

Прошла неделя.

Денис не звонил. Точнее, звонил дважды, но сбивчиво, с фразами вроде «мама переживает» и «может, мы все вместе встретимся».

Наташа отвечала спокойно: «Сейчас не готова». Лена не вмешивалась, просто варила супы, читала детям сказки и иногда кидала взгляд — мол, ты держишься?

Дети скучали по папе. И Наташа — по тому мужчине, которым он был когда-то. Когда они вдвоём ездили в Питер на три дня, спали в дешёвой гостинице, ели шаурму в парке. Когда он шептал ночью: «Мы — семья. Только ты и я».

А теперь — их трое. Только без неё.

В один из дней вечером, когда дети уже спали, телефон Натальи замигал. СМС.