Когда Елена вышла замуж за Костю, она и представить не могла, что самым сложным испытанием окажется вовсе не ипотека, не работа в две смены и даже не материнство. Настоящим квестом оказалась… его семья.
— Мама у Кости строгая, — говорила ей как-то тихонько подруга Аня, когда Лена только-только собралась знакомиться с будущей свекровью. — Но ты не бойся, она просто переживает, что сынок теперь не с ней.
Слово «переживает» оказалось странно мягким по сравнению с реальностью. Нина Николаевна была женщиной «со стержнем», как она любила сама говорить. Только этот стержень она почему-то чаще использовала как дубинку.
С тех самых пор, как Костя съехал от родителей, Нина Николаевна будто объявила молчаливую войну. Не кричала, не устраивала истерик. Но при каждой встрече или звонке из её уст летели уколы, замечания, ядовитые комментарии.
— Ты огурцы на зиму закатываешь? — спрашивала она Елену с притворным интересом. — Мы вон двадцать банок сделали. Икра кабачковая своя, варенье своё. А то вы, молодёжь, всё в магазине, химией какой-то кормите ребёнка…
Ребёнка. Тему внука Нина Николаевна особенно обожала. Илье исполнилось три, он ходил в садик, был смешным, любознательным и постоянно что-то ронял. Нина считала, что воспитывают его неправильно: не так кормят, не так одевают, не в ту секцию водят.
— Ребёнку нужна дисциплина! — говорила она строго. — А у вас что? Бардак! Всё на самотёк. Вот у нас Костя в три года уже стихи читал и воду носил в огород!
Костя в ответ только тяжело вздыхал и отводил глаза. Он любил маму и, по его мнению, «просто не хотел усугублять». Он и Лене говорил: «Ты не принимай всё близко, она у меня всегда такая была».
Но близко не принимать не получалось.
Однажды в субботу они всей семьёй приехали к свёкрам — на огород, «помочь с картошкой». Елена не жаловалась: встала в шесть, испекла пирог, собрала сына, взяла резиновые сапоги и куртку. Костя ныл, но всё равно поехал.
На месте оказалось, что картошка уже выкопана.
— Решили пораньше встать, в шесть утра всё закончили, — с довольной улыбкой сказала Нина. — Но ты не переживай, Елена, у нас тут сарай неубран. Можешь порядок навести, пока мы на кухне с Толяном перекусим.
Толян, то есть свёкор, был человек тихий, почти прозрачный, и в основном молчал. Он поддакивал жене, а в остальном — держался в тени. Иногда Елене казалось, что он живёт по инерции.
— А Костя? — спросила Елена, растерявшись.
— А Костя пусть грушу обрежет. Ты ж сама говорила — руки у него золотые, — усмехнулась свекровь.
В тот день Лена и правда драила сарай, как Золушка, но без феи. А когда вернулась в дом — увидела, что вся семья уже поела. Ей даже тарелки не оставили.
Потом была история с дачей. Нина Николаевна заявила, что больше не справляется. Всё «на плечах стариков». И предложила:
— Перепишем на вас, а вы будете за участком следить. Всё по-честному.
Костя обрадовался: своя земля, можно посадить яблони, детям качели. Елена насторожилась, но муж уверял:
— Это же не просто дача. Это жест доброй воли. Мама меняется.
С тех пор они начали вкладываться: новые окна в домике, забор, даже теплицу поставили. Каждый выходной ехали туда, сажали, поливали, косили.
Через два месяца, во время семейного обеда, свекровь между делом произнесла:
— Ну что, мы с Толей решили продать дачу. Там такие деньги дают, не устоишь. А вы, дети, молодцы, конечно, привели всё в порядок.
— Так вы же говорили… — начал Костя.
— А ты что, всерьёз воспринял? — усмехнулась Нина. — Я ж не нотариус, просто по-человечески предложила.
Елена тогда промолчала. Но внутри кипела. В тот вечер дома они с Костей впервые серьёзно поссорились.
— Она с нами как с прислугой! — сорвалась Елена. — Ты вообще замечаешь это?
— Лен, ну не перегибай, ей просто тяжело, возраст, давление, давай не разжигать…
Но разжигалось уже без участия Елены.
Через полгода у Лены появилась подработка. Уборка помещений в вечернее время. Не мечта, конечно, но к зарплате администратора это было хоть что-то.
Однажды она пришла уставшая, села ужинать, как раз зашла свекровь.
— Что-то у вас грязно, — с порога сказала Нина. — Илья вон по полу босиком бегает. Ребёнок на втором месте? Деньги важнее?
— Я работаю, Нина Николаевна. Чтобы у вашего внука был фруктовый йогурт, а не хлеб с сахаром, — выдохнула Елена.
— Ну и не работай. Сиди дома, воспитывай нормально. Или ты не хозяйка, как я в своё время?
Елена сжала зубы. Она понимала: нельзя отвечать резко, Костя обидится, начнёт защищать маму. Но в тот вечер у неё защёлкнулось что-то внутри.
Последней каплей стал инцидент с праздником.
На день рождения Ильи Нина Николаевна приехала на два часа позже, с пустыми руками, но с громким возмущением:
— А где музыка? Почему без шариков? Торта нет? Вы что, праздник испортили ребёнку?
— Торт будет позже, — попыталась улыбнуться Елена. — Илюшка не любит суету, мы сделали по-домашнему…
— По-домашнему? А не стыдно? С ребёнком как с котом каким! Мы ему вон в прошлом году праздник устроили, клоун был, а вы что? — свекровь хлопнула дверцей холодильника. — Даже нормальной колбасы нет!
И тогда Елена, улыбаясь, поставила перед ней тарелку с домашними рулетиками и спокойно сказала:
— Попробуйте. Это я сама делала. Без химии.
Свекровь посмотрела на неё с лёгкой усмешкой:
— Ну ладно… Хоть что-то.
Но взгляд у неё был такой, будто она уже затевает что-то новое.
После дня рождения Елена приняла для себя решение: больше никаких прогибов. Она не собиралась объявлять войну, просто устала чувствовать себя гостьей в собственной жизни.
Костя сначала не понял перемену в поведении жены.
— Ты чего такая? — спрашивал он с осторожностью, когда Елена отказалась ехать на очередной «семейный обед» к родителям.
— Потому что это не обед, а проверка на вшивость, — ответила она, не глядя. — Сначала тебя грузят, потом меня шпыняют, потом едим в тишине, как на допросе. Я так больше не хочу.
— Ну ты же знаешь, мама… она просто волнуется.
— Да она не волнуется, Кость. Она наслаждается властью. И ты ей позволяешь.
Он замолчал. Слово «власть» явно резануло. Но на этом разговор не закончился. На следующий день он вернулся с работы и, не снимая куртки, сказал:
— Мама приглашает нас на выходные. Я скажу, что ты заболела.
— А ты? — спросила Елена.
— Я схожу. На пару часов.
— Конечно. И скажи ей, что дома теперь тоже кое-что меняется. Я с ней больше не буду ходить на цыпочках.
Изменения были не радикальными, но ощутимыми.
Елена перестала срываться с места по первому звонку. Если раньше она бросала все и мчалась на дачу или к свекрови «на помощь» — теперь спрашивала:
— А в чём именно нужна помощь? Я могу в пятницу, с пяти до семи. Остальное время занято.
На праздники она готовила, но не ломала себе спину у плиты. На упрёки отвечала вежливо, но коротко. А однажды даже не позвала свёкров на субботний ужин, объяснив:
— Мы хотим провести вечер втроём. Без гостей.
Нина Николаевна не подавала виду, что зла. Но зло было. В воздухе. В голосе. В паузах между словами.
— Что-то ты стала частенько отдыхать, Елена. Прямо настоящая барыня. А я думала, ты простая девка, из народа. А ты, оказывается, из этих, современных, — произнесла она как-то язвительно.
— Да, из этих. Которые умеют говорить «нет».
— Ага. Это потому что тебя слишком долго «да» учили говорить!
Одной из первых, кто заметил перемены, была соседка — баба Галя, которая через забор всё знала.
— Лен, ты не обижайся, но у вас с Ниной Николаевной прям холодная война. Я вон видела, как она через плечо сумку твою осматривала. И сына по двору водила, приговаривала: «Бабушка лучше знает, кто тебя любит».
Елена только усмехнулась:
— Она сама себе придумывает врагов.
— Так-то да. Но будь осторожна. Уж больно она мстительная. С виду гладенькая, а внутри — наждачка.
А потом был июль. Жара, комары, духота. Вечер.
Елена с Ильёй возвращались из поликлиники — у сына был лёгкий насморк. Пока грела суп, в дверь позвонили. На пороге стояла Нина Николаевна с большими сумками.
— Мы тут решили у вас немного пожить. В квартире ремонт затеяли, пыль, краска — сами понимаете.
— Мы? — переспросила Елена.
Из-за её спины показался Толя. Молча, как всегда. С авоськой.
— Ну что ты стоишь, Леночка, пусти стариков в дом. Не гнать же нас под откос?
У Елены перед глазами промелькнули свои планы: вечер с книгой, маска на лицо, серия любимого сериала. Потом — бессонная ночь от чужих шагов, перетасовки в кухонных шкафах, комментарии про швабру не на том месте.
— А когда вы планируете закончить ремонт? — спросила она, не шевелясь.
— Ну как получится. Может, за недельку. Может, за месяц. А ты не переживай, мы тебе помогать будем.
— Вы не против, если я сначала с Костей посоветуюсь?
Нина усмехнулась:
— Сначала пускают, потом советуются. Ты как будто впервые в семье.
— Именно потому что не впервые — и советуюсь.
Костя не хотел конфликта. Он пытался убедить жену, что всё «временно», и что «мама не из вредности». Но в этот раз она не сдалась.
— Пусть снимут квартиру на время ремонта. Или к родственникам поедут. Ты не замечаешь, но у нас тут даже воздух меняется, когда они появляются.
— Лен, ты перегибаешь.
— Я перегибаю? А кто к нам без согласия приходит? Кто командует в чужой кухне? Кто считает, что может жить у нас, когда захочет? Я просто пытаюсь установить границы.
Он ушёл спать в другую комнату.
На следующий день Нина Николаевна позвонила Лене:
— Ну что, я поняла, ты против. Квартира — твоя крепость. Ну ничего, Костя у нас добрый, он пустит.
— Он тоже против, — соврала Лена.
— А, значит, ты уже и от его имени решаешь. Быстро ты его под каблук загнала. Он у меня не такой был. Не был. Пока с тобой не связался.
— Всё, Нина Николаевна. Я не готова обсуждать это по телефону.
И она отключила.
Через пару дней пришло сообщение. Без приветствия, без объяснений. Просто фраза:
«Мы завтра приедем к вам. Накройте стол нормально, мы голодать не хотим, как вы», — с недовольством сказала свекровь Елене.
Лена читала это сообщение, и у неё внутри что-то замерло. Не от страха. От осознания: предел наступил.
Лена долго смотрела на сообщение. Перечитывала по слогам. В груди поднималась волна — не ярость даже, а какая-то ледяная решимость. Она вдруг поняла: если и сейчас промолчит — всё, можно не вылезать из этого болота никогда.
Она не отвечала. Удалила сообщение. Потом написала Косте:
«Твоя мама хочет завтра приехать. Сказала, чтобы накрыла стол. Это что, теперь новый формат общения?»
Ответ пришёл не сразу. Через час:
«Я с ней поговорю. Дай мне разобраться».
Но Лена знала — «разобраться» у Кости обычно значит «сделать вид, что ничего не произошло».
Вечером он пришёл с виноватым лицом. В руках держал торт в коробке — будто взятку.
— Я сказал маме, что сейчас не время. У тебя смены, у Илюхи насморк, мне отчёт сдавать. Но она…
— «Она» что? — Елена поставила перед ним кружку чая, села напротив. — Она сказала, что приедет всё равно?
— Нет… — Костя вздохнул. — Сказала, что ты от меня изолировала семью. Что ты настроила меня против неё. И что если так дальше пойдёт, то она… ну, в общем… она плохо себя чувствует.
— А вот это уже шантаж, — спокойно сказала Лена. — «У меня сердце», «мне плохо», «если вы не приедете, я умру в одиночестве». Сколько можно? Она всё время расставляет ловушки.
— Ну она же мать… — пробормотал он.
— Я тоже мать, — перебила Лена. — И я не позволю, чтобы мой ребёнок вырос в доме, где маму можно унижать, игнорировать и ломать через колено.
На следующий день Нина Николаевна всё-таки приехала. Без предупреждения, без стука. Просто вошла, как всегда, с ключом, который Елена просила давно отдать.
— А что это ты дверь на цепочку не закрыла? — бросила она с порога. — В наше время так опасно.
Елена стояла в коридоре в домашней одежде, в руках — влажная тряпка. В доме пахло супом и мылом, Илюша играл в комнате.
— Мы договаривались, что вы сначала звоните. — Лена убрала тряпку в ведро и вытерла руки о полотенце.
— А я, может, проверить пришла, не закопали ли вы моего сына в огороде. И что это вы сегодня в шлёпанцах и без прически?
— Потому что дома. Как нормальные люди. Я не готовилась к приёму гостей.
— Гостей? — вскинулась Нина. — Мы, значит, гости? Это как же — мы вас растили, всё для вас, а теперь гости?
Лена подошла к двери, открыла её и молча показала на выход.
Нина не сразу поняла. Потом хмыкнула.
— Ах вот как. Ну ты ж смотри, девочка. Всё записывается. Бог видит. Как вы с матерями обращаетесь…
— А Бог видит, как матери манипулируют. Особенно те, у кого всё «по любви».
— Ты пожалеешь, что прогнала родню. Однажды тебе тоже будет кому-то звонить. А тебя возьмут и вычеркнут из жизни.
— Я бы предпочла быть вычеркнутой, чем жить в вечной тревоге. — Лена всё ещё держала дверь открытой.
Свекровь постояла, осмотрелась с презрением — как будто искала пыль или грязное пятно. Потом вдруг резко крикнула:
— Костя! Ты слышишь, как с твоей матерью разговаривают?
Из комнаты вышел Костя. Он смотрел то на мать, то на жену. Был бледен, губы поджаты.
— Мама, — сказал он наконец, — ты, пожалуйста, уходи. Мы тебе потом позвоним.
Вечером он долго молчал. Сидел у окна с сигаретой. Потом тихо сказал:
— Я всё понимаю. Но она — это всё, что у меня было до тебя.
— Я не хочу забирать тебя у неё. Я хочу, чтобы у нас был дом. Настоящий. Где никто не орёт, не упрекает, не вламывается, как к себе. Я просто устала быть на страже.
Он кивнул. Сигарета догорела.
На следующий день в чате семейном появилось новое сообщение от Нины Николаевны:
«Ты ещё пожалеешь. Вот увидишь. Жизнь длинная. Я знаю, как таких учат. А пока — мы завтра приедем к вам. Накройте стол нормально, мы голодать не хотим, как вы», — с недовольством сказала свекровь Елене.
Ответа не последовало.
Прошла неделя. Потом вторая. Тишина. Ни звонков, ни визитов. Только соседка баба Галя как-то бросила:
— А твоя свекровь ходила тут, всем говорила, что ты её выгнала. Говорит, сына тебе жалко будет. Она, мол, подождёт, когда ты оступишься. Она знает, как терпеть. И как мстить.
Лена ничего не ответила. Только на всякий случай поменяла замок.
Финал истории не случился. Потому что некоторые истории не заканчиваются громко — они просто меняют погоду в доме.
Теперь Лена ждёт. Не свекровь. Себя. Свою внутреннюю точку устойчивости.
Потому что она знает: они ещё приедут.
И снова будут стоять на пороге.
И снова потребуют «накрыть стол».
А вот что произойдёт дальше — зависит только от неё.
Люсенька, или жена по договору