— У тебя как будто табличка на лбу: «Можно мной пользоваться», — Лиля с силой закрыла ноутбук и посмотрела на меня с раздражением. — Сколько раз тебе говорить: хватит им угождать.
Я промолчала. Лиля, моя коллега и подруга, конечно, права. Только когда мама звонит и говорит, что ей опять нужно «всего лишь» помочь с Олегом — отвезти его к ортодонту, дождаться, пока ему снимут слепки, потом заехать в аптеку, а потом — ну ладно, ещё в магазин, — я не могу сказать «нет». Потому что я — Света, старшая сестра, «ответственная» и «надёжная».
Мне 33, Олегу — 24. И с самого детства разница между нами чувствовалась. Олега баловали, жалели, прощали. Я должна была быть взрослой, разумной и, главное, удобной. Даже когда нам было по 10 и 19, мама заставляла меня забирать его из школы, потому что «он рассеянный» и «может забыть портфель». Мама вообще часто говорила:
— Ты ведь у меня девочка умная, ты должна понимать, что ему труднее.
Папа в воспитание особо не лез. Он был где-то рядом, но как в другой комнате — слышно, но не видно. Всегда отмахивался:
— Ты ж старшая, уступи.
Я уступала. Учёбу — перевелась на вечерку, чтобы помогать с Олегом. Работу — отказалась от предложения уехать в Питер, потому что «кто тогда поможет маме». Даже в личной жизни была на вторых ролях — мой бывший ушёл, потому что ему надоело, что «твоя семья — это святое, а я — выходной день».
С тех пор я старалась держаться подальше от серьёзных отношений. Зачем, если всё равно всегда буду при деле — то с племянником, то с «маминой спиной», то с «Олег не может сам справиться».
Сейчас я работаю бухгалтером в маленькой IT-фирме. Неплохая работа, стабильная. Снимаю однушку на окраине, откладываю понемногу. Олег — учится, уже девятый год. Сначала гуманитарный, потом бросил, потом техникум, теперь вот снова вуз. Говорит, хочет быть архитектором. Работает? Нет. Мама говорит, нельзя отвлекать — у него и так стресс. Я спросила, а как я училась и работала с 18 лет? В ответ — взгляд как на предателя:
— Ты была другая. Ты сильная.
Недавно мама попала в больницу на неделю — ничего серьёзного, подлечить давление. Тогда она и сказала:
— Света, побудь с Олегом. Он не умеет сам варить суп и разбудить себя в восемь утра не может. Мне спокойнее, если ты поживёшь у нас.
Я поехала. Потому что «мне спокойнее» — это не просьба, а приказ.
Сначала я думала: ну что, неделя. Потерплю. Потом выяснилось, что ей продлили лечение. Потом — что она оставила список «что надо сделать»: пропылесосить, оплатить квитанции, купить продукты, поговорить с соседом по поводу ремонта крыши. Олег? Он спал до одиннадцати и играл в комп.
На третий день он наорал, что я «переставила его колу в холодильнике» и вообще «лезу в его пространство». На четвёртый — обиделся, что я не постирала ему спортивные штаны.
Я ушла. Ночью, молча. Оставила ключи в прихожей. Маме ничего не сказала. Сил не было.
— И что теперь? — спросила Лиля, когда я всё ей рассказала. — Ты снова туда вернёшься?
Я не ответила. Мама уже звонила. Три раза. Написала: «Я лежу здесь и плачу. Ты разрушила мне сердце».
Я не ответила.
Прошла неделя. Я включила телефон — 14 голосовых. От мамы, от тётки, даже от Олега. Все в одном духе: «Мы не узнаём тебя», «Что ты себе позволяешь», «Как ты могла бросить родную мать», «Ты должна».
И финал — короткое, холодное:
— Мы тебя больше не ждём. Не звони.
Я снова ушла в работу. Лиля не давала мне раскиснуть. Мы ездили на выходные к морю, ели мороженое в парке, обсуждали фильм про сестёр-близнецов и то, как детство влияет на взрослую жизнь.
Прошло два месяца. Я уже начала дышать свободнее. Пока однажды вечером не пришло письмо заказным: «Семейный совет назначен на субботу. Явка обязательна». Подписано — мама.
Я поехала. Не потому что хотела. Просто… мне всё ещё хотелось быть хорошей. Хоть для кого-то. Хоть иногда.
Когда я вошла, в комнате сидели мама, папа, тётка Лена и Олег с лицом мученика. Мама сразу начала говорить:
— Мы собрались, чтобы расставить всё по местам.
И я тогда ещё не знала, что финал этой «расстановки» будет не про меня — а про то, что мне никогда и не принадлежало.
— Ты нас всех очень разочаровала, Светлана, — начала тётка Лена. — Родная мать лежала в больнице, а ты сбежала, как будто она тебе чужая.
Я молчала. Эти слова были привычны, почти как мантра. Их повторяли, когда я уезжала в командировку, когда отказывалась сидеть с племянником, когда просто просила не звонить в рабочее время.
— Мама — не вечная, — сказала Лена. — А ты её так подвела.
— Я подвела? — наконец заговорила я. — А ничего, что я одна таскала её по врачам, когда у неё начались головные боли? А ничего, что я носила из аптеки пакеты, покупала ей лекарства, потому что у Олега «нет времени»? Что я сидела с ней в приёмном, пока вы все «не могли вырваться с работы»?
— Не преувеличивай, — прервал меня отец. — Мы все чем-то помогали.
— Чем, папа? Ты хоть раз за последние десять лет водил её к врачу? Или, может, заставил Олега мыть посуду?
— Я не собираюсь это слушать, — Олег демонстративно встал и подошёл к окну. — Мне вообще эта сцена не нужна. Я пришёл из уважения.
Я сдержалась. Мне не хотелось устраивать скандал, но всё внутри кричало. Эти люди не уважали ни мою жизнь, ни мой труд, ни моё право на усталость. Им нужно было только, чтобы я снова вернулась в старую роль — удобную, молчаливую, незаметную.
— Мы не для того тебя растили, чтобы ты теперь сваливала от семьи, — сказала мама. — В трудную минуту человек должен быть рядом.
— А кто был рядом со мной, когда я два года жила на лапше быстрого приготовления, потому что отдавала деньги вам? — я чувствовала, как дрожит голос. — Кто был рядом, когда я ночами ревела после расставания, а вы говорили: «Ну и хорошо, он бы всё равно не принял Олега»?
Повисла тишина. Даже тётка Лена перестала гневно дышать.
— Света, — снова подала голос мама. — У нас одна семья. А ты всё время как будто сама по себе. Твоя проблема — ты не хочешь быть частью нас.
Я смеялась. Тихо и безрадостно.
— Я не часть семьи, мама. Я её обслуживающий персонал. Меня зовут, когда надо подменить, подтащить, подмести. Когда я молчу и делаю — я хорошая. Когда отказываюсь — «разочарование».
Я встала. В комнате стало душно.
— Вы не хотите разговаривать. Вы хотите, чтобы я снова замолчала и сделала, как вам удобно. Но теперь я не буду.
— Сядь! — резко сказала мама. — Мы ещё не закончили. Мы вообще-то собрались поговорить о квартире.
Я остановилась. Олег тоже повернулся. Мама кивнула — мол, слушайте.
— Дом старый. Нас ждёт программа реновации. Мы попадём в новую квартиру. Там будет две спальни и гостиная. Просторная, с балконом. Уже приходили из мэрии, ставили отметки. Через год — переезд.
Она вытащила из папки бумагу. Планировка, список документов, даже номер очереди.
— И что? — я не поняла, при чём здесь я.
— Мы решили, — продолжила мама, — что квартиру оформим на Олега. У него ещё всё впереди, он молодой. Мы с отцом переедем туда временно, а потом, если что случится, останется ему. Это логично.
— Вы решили, — повторила я.
— Да. Мы с отцом родители. Нам виднее.
Я вдруг вспомнила, как шла с мамой в поликлинику, как таскала на себе её тяжеленный пакет с документами. Как купила ей сапоги, потому что у неё не было денег, а мне пришлось отдать отложенные на поездку в Сочи. Как потом она сказала: «Олегу вот бы такие — красивые».
— А я? — спросила я. — Я для вас кто?
— Света, ты взрослая. Ты справишься. У тебя есть работа. Ты сама говорила — на квартиру откладываешь. Всё у тебя получится. А Олегу нужно помочь встать на ноги.
Олег отвёл глаза. Даже он, похоже, понял, что это звучит мерзко.
Я медленно подошла к двери. Мне не нужно было слушать дальше. Всё уже было ясно. Я столько лет пыталась заслужить их любовь — через удобство, через жертвенность, через бесконечное «да, хорошо, я сделаю». А им просто было удобно. И они не собирались это менять.
Когда я уже собиралась уходить, мама бросила в спину:
— На ту квартиру даже не рассчитывай — она Олегу достанется.
И в этот момент я поняла, что не просто ухожу. Я — отрезаю.
Я вышла на улицу, как будто меня выдавило. Воздух был липким, августовским. Под ногами хрустели семечки, где-то за углом мяукала кошка. Всё вокруг оставалось прежним, только внутри у меня что-то окончательно оборвалось.
— Алло, — сказала Лиля в трубку.
— Я больше к ним не вернусь, — прошептала я. — Никогда.
Прошёл месяц. Я снова работала с утра до вечера. Даже брала доплатные задачи у соседнего отдела, чтобы не оставалось времени думать.
Они не звонили. Вообще. Ни мама, ни папа, ни Олег. Только тётка Лена прислала на прошлой неделе открытку с фото их дачи и подписью: «У тебя осталась только гордыня». Я порвала её, не дочитав.
И всё бы ничего, только внутри сидело пустое. Не боль — я её пережила. Не злость — она выгорела. А вот какая-то тишина, как в доме после потопа. Всё разрушено, и ты стоишь в воде, молча.
В какой-то момент я решила: пора менять маршрут. Буквально. Устроила себе вечерний ритуал: выходила с работы на две остановки раньше, шла пешком, заходила в кофейню с диваном у окна и писала туда список «что я сделала для себя».
— Купила хорошие духи.
— Поменяла постельное бельё на сатиновое.
— Записалась на курсы проектного менеджмента.
Мелочи. Но с них всё и начинается.
А потом я встретила Игоря. Он был папой одного из учеников Лили — пришёл на школьную ярмарку, а я заехала к ней за подарками. Высокий, с усталыми глазами и лукавой улыбкой. Разговорились. Обменялись контактами. Через пару недель он пригласил в театр.
С ним было… спокойно. Он не требовал отчёта, не навязывался, не пытался «улучшить» меня. Мы просто сидели в кафе, смотрели, как дождь сбивает фонари, и говорили. Или молчали. Но — вместе. Без игры в жертву и спасателя.
— Ты правда всё это пережила? — спросил он однажды. — Семейное давление — это ведь как болото.
— Я всё ещё иногда в нём, — ответила я. — Только теперь стою на берегу.
Через полгода мама снова позвонила. Я увидела номер и не взяла. А потом пришло сообщение:
«Мне нужно с тобой поговорить. Это серьёзно. Пожалуйста».
Мы встретились в парке. Мама выглядела иначе — похудела, устала. Я заметила, что ногти не накрашены — это было не в её стиле.
— Мы с папой разъехались, — сказала она сразу. — Он уехал к своей сестре. Говорит, устал от всего. А я… осталась. С Олегом. В старой квартире. Нам реновацию отложили. На неопределённый срок.
Я молчала. Это было странно слышать. У мамы всегда всё было «под контролем», даже если рушилось.
— Он ничего не делает, — продолжала она. — Олег. Целыми днями сидит за компьютером. Денег не приносит. Говорит, у него «внутренний кризис».
— А ты чего хочешь? — спокойно спросила я.
— Я не знаю. Я… устала. Иногда думаю, что мы всё сделали не так. Что неправильно всё распределили.
Я посмотрела на неё. Впервые за много лет — не как на авторитет, а как на женщину. Уставшую, обманувшуюся, не умеющую признавать ошибки.
— Тебе помочь? — спросила я.
Она кивнула. Не гордо, не властно — тихо.
— Тогда начнём с одного: я не буду возвращаться туда. Не буду снова всё делать вместо всех. Я могу поддержать — но не жертвовать собой.
Она ничего не ответила. Просто кивнула.
Мы ещё посидели немного, потом разошлись. Я не ждала, что она изменится. Я не строила иллюзий. Но, возможно, впервые за тридцать с лишним лет, я была не просто «дочкой, которая должна», а взрослым человеком, которого услышали.
Через месяц мне позвонила знакомая юристка.
— Ты знаешь, что они всё равно готовят дарственную на Олега? На ту квартиру. Старую. Просто на всякий случай, чтобы не было «лишних претензий». Она случайно увидела маму у нотариуса.
Я не удивилась. Даже не обиделась.
Просто выключила телефон, сделала себе чай с мятой и записала в блокнот:
«Ты — не то, что тебе не дали. Ты — то, что ты себе взяла сама».
А фраза, которую мама когда-то сказала, теперь звучала иначе. Не как приговор, а как граница:
«На ту квартиру даже не рассчитывай — она Олегу достанется», — предупредила мама.
И я действительно больше не рассчитывала. Зато впервые начала рассчитывать — на себя.
День рождения должен быть веселым