Когда Галина Сергеевна узнала, что сын берет ипотеку, у нее внутри все скрутилось — как будто сердце пытались выжать тряпкой.
— Мама, у нас других вариантов нет, — Артем старался говорить мягко, но быстро, будто боялся, что она перебьет. — Мы с Ингой решили: берем трешку, далеко от центра, зато своя.
— А голова у тебя есть? — вырвалось у нее. — Зачем платить банку двадцать лет, когда можно…
— Мама, не начинай. Инга не хочет жить с родителями. Ни с твоими, ни с ее. И я, если честно… Я тоже. Нам нужно свое.
Он сказал это без злобы, но в груди у нее что-то хрустнуло. Неужели уже совсем чужие?
Ипотеку оформили на Артема. Первоначальный взнос — сбережения Инги плюс немного ее маминых денег. Галина Сергеевна затаилась, не стала предлагать помощь. Она не глупая: если бы вложилась, имела бы моральное право влезать. А так — пускай крутятся.
Полгода она только звонила по праздникам и раз в месяц передавала «домашние» полуфабрикаты. «У нас своя еда, мама, спасибо», — говорила Инга через губу. Но банки с тушёнкой исчезали из холодильника, так что Галина Сергеевна знала: едят.
Когда Артем заикнулся, что нужно помощь с ребёнком, Галина Сергеевна чуть не расплакалась от счастья. Внучке было три месяца, Инга вышла на удалёнку — из дома работала дизайнером. «Устала», говорила. Артему дали новый проект, пропадал до вечера.
— Приезжай, мам, посиди пару часов, — сказал он. — Инга не справляется.
Она прибыла с первого утра, как на вахту: в фартуке, с булочками, пакетами и улыбкой. А потом вошла Инга.
— Доброе утро, — натянуто улыбнулась она. — Только не шумите. Мне ещё макеты дорисовывать.
На кухне Галина Сергеевна включила чайник, и в этот же момент услышала за спиной:
— Посудомойку включи. Мы не моем вручную. У нас фильтр на воду, сенсорные панели. Зачем вы тряпкой плиту тёрли? Потом разводы.
Секундой позже — вздох. Артем. Притих в прихожей.
Первую неделю она молчала. Потом выдала:
— Я детей поднимала без всякой сенсорики. У нас всю жизнь газовая плита и мойка была из эмалированной раковины. И ничего.
Инга стояла на пороге комнаты с ребёнком на руках. Ребёнок спал.
— Это вы к чему? — спокойно спросила она.
— К тому, что от рук никто не умирал. Посуду, пол — все своими руками. Не верю я в эту стерильность. Надо чувствовать дом. Руками.
— Вы хотите меня чему-то научить?
Это был вызов. И Галина Сергеевна поняла — игра началась.
Они не ссорились. Но в квартире повисла вязкая тишина. Галина Сергеевна перестала включать чайник. Сидела с внучкой, но еду не приносила. Молча гладила, молча кормила, молча шептала колыбельные.
Инга — тоже молча. Здоровалась, благодарила — формально. Однажды сказала:
— Лучше в среду не приезжайте. У нас психотерапия парная. Психолог сказала, что вампиризм — это тоже форма насилия.
И ушла в комнату.
— Она назвала меня вампиром, Артём! — прошептала Галина Сергеевна в трубку. — Я прихожу помогать, душу вкладываю, а она…
Сын долго молчал.
— Мам, не обижайся. Просто… ну… всё сложно. Мы работаем. Устаём. Инга не привыкла к постоянному контролю.
— Контролю?! Я молчу весь день, даже телевизор не включаю!
— Мам, ну пожалуйста. Не начинай. Просто… чуть поменьше приходи. Или заранее договаривайся. Ну, ты же понимаешь…
Нет. Она не понимала.
И всё-таки начала приходить реже. Сидела в одиночестве, вспоминала, как Артем был маленьким. Как сама всё тянула — и детсад, и школу, и работу, и болезнь мужа, и ремонт. Как потом его одна растила. А теперь — «чуть поменьше приходи».
Внучку она обожала. Но быть лишней — невыносимо.
Прошло два месяца. В один из дней Артём позвонил сам:
— Мам, можешь приехать пораньше? У Инги дед в больнице. Она уехала туда на сутки, а я на совещании.
В доме было тихо. Девочка спала. Галина Сергеевна прошлась по комнатам: кое-где пыль, кухня грязновата. Тряпку взяла сама. Протёрла плиту, раковину, разложила продукты, сварила бульон, поставила стирку. Устала, но довольна.
Дом — он ведь должен быть уютным.
На следующий день Инга вошла без слов. Прошла на кухню, открыла посудомойку — пусто. Потом — раковину. Там блестело.
Она выдохнула медленно и очень тихо сказала:
— Так, значит, вы всё же мыли вручную?
— Конечно, — спокойно ответила Галина Сергеевна. — Не могу же я в грязи сидеть.
Инга не кричала. Лишь бросила:
— В следующий раз предупреждайте, если собираетесь нарушать наши правила.
Галина Сергеевна пожала плечами.
Но впервые в жизни ощутила холодный страх: её изгоняют из дома, где она вырастила сына.
Где внучка говорит «ба» и тянет к ней руки.
Где она — гость.
В середине июля Инга прислала сухое сообщение:
«Галя, мы решили пока обойтись без помощи. Если что — напишем.»
Галя.
Не мама. Не бабушка. Не Галина Сергеевна.
Галя.
Галина Сергеевна перечитала сообщение трижды. Потом просто сидела у окна с пустой чашкой. Двор был тот же — зелёный, пыльный, с детскими голосами. Но теперь всё как будто в другом измерении. Она за стеклом.
— Я им мешаю, Зой, — говорила она подруге. — Представляешь? Я — мешаю. Как будто я не мама, не бабушка… просто какая-то старая тётка, которой надо держаться подальше.
Зоя, старшая на два года, дожила до третьей невестки. Она умела слушать. Но на этот раз сказала:
— А может, действительно отдохни? Пусть варятся сами. Молодые сейчас — как будто им все что-то должны. Помоги — плохо, не помоги — эгоистка.
— Я не могу… я не умею быть в стороне. У них же ипотека, работа, ребёнок… А он-то, Артём, — он и не звонит больше.
— Потому что ты всегда рядом была. Привык. Не ценит. Перестань быть фоновой.
— Как? Как перестать?
Зоя пожала плечами.
Три недели Галина Сергеевна не появлялась. Даже по телефону не звонила. Только писала короткие поздравления в мессенджере: «С днём рождения, Артём!» или «С первым зубиком!» — с восклицательным, чтобы не выглядело, как упрёк.
А потом её вызвали на подработку. Не навсегда, на пару месяцев — завхоз в детский сад, в котором она когда-то начинала. Кадров не хватало, и заведующая, бывшая коллега, предложила временно подстраховать.
— Вам скучно дома, признайтесь, — улыбалась она. — А так хоть среди людей.
Среди людей — это оказалось лучше, чем в пустоте.
Инга не звонила. Артём тоже. Только как-то раз в начале августа пришло сообщение:
«Мам, у нас всё хорошо. Не волнуйся. Мы потом позовём.»
Что значит — потом? Когда? Когда им снова будет удобно?
Тем же вечером Зоя принесла новость, которую Галина Сергеевна восприняла, как удар:
— Инга продаёт что-то на «Авито». Я просто искала швейную машинку — и нашла. У них. На фото я узнала их кухню.
Галина Сергеевна не поверила. А потом увидела своими глазами. На фото — полка с книгами, которые она дарила Артёму в студенчестве. Сервант, который стоял в их комнате. А на продаже — кофемашина.
Та самая, которую она купила Инге на день рождения. Дорогая, импортная, которую выбирала с консультантом. «Для настоящего латте!» — тогда радовалась Инга. А теперь — 15 000, и подпись: «Состояние отличное, продаю за ненадобностью».
У Галины Сергеевны перехватило дыхание.
— Почему ты не сказал? — тихо спросила она Артёма, когда тот всё-таки ответил на звонок. — Почему вы продаёте вещи?
— Мам… У нас перераспределение бюджета. Мы решили часть кредита погасить досрочно.
— За счёт кофемашины?
— Она не пользуется ей. Решила — зачем, если стоит. А ещё кресло выставила. Помнишь, ты дарила? У нас оно не влезает никуда. Мы в квартире перекомпоновку делаем.
— И что ещё вы распродаёте? Меня?
На том конце трубки повисло молчание.
— Мам, не начинай…
Но она уже начинала.
На следующее утро она поехала туда. Без предупреждения. Просто не выдержала.
На лестничной площадке — запах ужина, кто-то жарил курицу. Дверь открыла Инга. Внучка — в слинге, за спиной. Сама — без макияжа, в домашней футболке, волосы не уложены.
— Зачем вы пришли? — спокойно, но как ножом. — Мы не договаривались.
— Я хотела взглянуть в глаза тем, кто распродаёт подарки. И понять: это уже ваш дом, да?
— Конечно, наш. Мы за него платим. Мы его убираем. Мы в нём живём.
— И в нём я лишняя?
— Да.
Так просто. Без оправданий. Без мягких формулировок.
Галина Сергеевна стояла в прихожей, цепляясь взглядом за каждую вещь. Старые часы, которые она покупала на первую зарплату сына. Картина, которую вешали вместе. Только теперь она была снята, облокотилась на шкаф — у стены, как ненужная.
— Вы даже не спросили, можно ли продавать, — прошептала она. — Я же старалась… Я не чужая…
— Галина Сергеевна, — прервала Инга. — Вы всё ещё считаете, что если что-то подарили, то имеете на это право? Это и есть контроль. Вы не умеете отпускать.
В коридор вышел Артём. Лицо уставшее, помятое. Пахло перегаром.
— Мам, тебе не надо было приезжать…
Она уже поняла.
На прощание Инга сказала ровно:
— Послушайте, вы вольны приходить, когда мы зовём. Без приглашения — не надо. Это наше пространство. И свои порядки мы устанавливаем сами.
Посуду сама у себя дома руками мой, а у нас — посудомойка.
После того визита Галина Сергеевна три дня не вставала с кровати.
Не потому что заболела — нет, анализы были хорошие, давление ровное, даже сон приходил легко. Просто всё внутри отключилось: желания, мысли, даже обиды. Как будто в теле выключили электричество, оставив только механизмы — дышать, глотать, моргать.
Она не плакала. Слёзы закончились ещё на пороге той квартиры, которую когда-то считала своим тылом. Теперь — чужая. И сын в ней чужой. И внучка, которую растила как свою, — тоже где-то в другой жизни.
Зоя приходила каждый вечер, приносила суп, какие-то пироги. Не говорила ничего лишнего.
— Ну, хоть поверь, что ты хорошая, — сказала она однажды. — Что ты старалась, делала всё правильно. Просто люди теперь другие. Холоднее.
— Или я старомодная.
— Пусть. Но ты не злая. Не вредная. Не такая, как они про тебя думают.
Галина Сергеевна слабо усмехнулась.
— А кто они? Моя семья?
Через две недели Артём позвонил сам.
— Мам, всё в порядке?
— Замечательно, — ответила она. — Я теперь умею не вмешиваться.
Он замолчал. Потом сказал:
— Мы были неправы. Наверное. Просто мы… устали. Всё навалилось.
— Это не оправдание. Ты — не гость у неё. И не ребёнок. Ты — мужчина, Артём. Или ты и этого уже не чувствуешь?
Сын тяжело выдохнул в трубку. Она слышала, как он закурил.
— Не знаю. Я между вами, понимаешь? Всегда между.
— Не надо быть между. Надо быть рядом. Хоть с кем-то. А ты — ни с кем.
— Мам…
— Что?
— Я соскучился. И дочка тебя вспоминает.
Вот здесь кольнуло. Но она не дала слабину.
— Я тоже соскучилась. Но я не вхожа в ваш дом. Напомню: без приглашения — не надо.
И повесила трубку.
Осенью она снова вернулась в детсад — уже не временно, а насовсем. Заведующая обрадовалась. Сказала, что таких, как она, больше не делают: чтобы всё помнила, всё замечала, с детьми умела, и при этом без скандалов.
— Я просто научилась молчать, — усмехнулась Галина Сергеевна. — Там, где раньше спорила, теперь смотрю в окно. А там — листья летят. Красиво.
— Может, вы просто повзрослели, — улыбнулась заведующая.
— А может, устала.
На день рождения внучки ей прислали фото: торт, розовая повязка на голове, шарики. На фоне — новая кухня. Без ни одной знакомой вещи.
На фото — всё идеально. Но Галина Сергеевна впервые не распечатала его. Просто закрыла экран и положила телефон в ящик.
Иногда Артём звонил. Редко. Говорил о погоде, о работе, о ремонте. Ни слова о ней. Ни слова — «прости». Она и не ждала.
Инга не звонила совсем. Даже сообщений не писала. Лишь однажды поставила лайк на поздравление в мессенджере — с днём рождения. Без ответа, без смайлика. Просто лайк. Как печать на конверте без содержания.
В начале зимы Галина Сергеевна познакомилась с женщиной, которая арендовала комнату по соседству. Та работала поваром, но в выходные вязала на заказ: свитера, пинетки, игрушки.
— Хотите, научу? — предложила она. — Внучке свяжете. Она ж у вас девочка?
Галина Сергеевна удивилась, что женщина это знает.
— Ну вы ж про неё говорите иногда. С любовью. А это слышно.
Так она начала вязать. Неловко, медленно. Первую куклу распустила трижды. Вторую — подарила девочке из сада. Та крепко обняла и сказала: «Ба, ты лучшая!»
И Галина Сергеевна расплакалась. Прямо на площадке, прямо на скамейке у песочницы.
Весной в дверь постучали. Она не ждала никого. За дверью стояла Инга. Без ребёнка. С сумкой, с бумажной папкой и новым лицом — спокойным, но без улыбки.
— Мы хотим, чтобы вы были в жизни дочери. Но по условиям. Без давления. Без старых правил. С уважением.
Галина Сергеевна слушала молча.
Инга достала лист.
— Это график. Когда вы можете приходить. Мы обсуждали с психотерапевтом. Там всё продумано.
— По расписанию, значит?
— Это важно для всех. Для баланса.
Галина Сергеевна взяла лист. Посмотрела. Там действительно были часы, дни, даже «возможность переноса по согласованию».
— А если я не согласую?
Инга посмотрела прямо:
— Тогда встречи не будет. Мы строим свою систему. Без хаоса. Без боли. Надеемся на ваше понимание.
Галина Сергеевна стояла, сжимая график. Он пах свежей типографской краской. Очень организованный, холодный запах.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Я подумаю.
Через неделю она пришла по расписанию. В положенное время. Внучка обняла её — с радостью, без сомнений. Они играли, лепили из пластилина, ели суп.
На прощание Инга сказала:
— Посуду не мойте. Мы сами. Или машина.
Галина Сергеевна улыбнулась.
— Привыкаю к вашим порядкам.
Инга кивнула.
— Спасибо.
А через секунду, будто забывшись, бросила в сторону:
— Посуду сама у себя дома руками мой, а у нас — посудомойка.
И ушла в комнату.
Галина Сергеевна стояла на кухне. На плите остывал суп. Внучка смеялась в комнате. А на раковине — одна чашка. Не в машине. Просто в раковине. Она смотрела на неё, как на пропасть.
Потом взяла тряпку.
И… прошла мимо.
Пропиши мою сестру, она просто потерялась в жизни — потребовал муж. — Тогда сначала выпишем тебя, а то раскомандовался как хозяин