Когда Андрей унаследовал бабушкину дачу, они с Олей обрадовались, как дети. Не то чтобы срочно нуждались в жилье — квартира в городе была, но с двумя детьми на головах и ипотекой до пенсии идея перебраться поближе к природе казалась настоящим спасением.
— Сами ремонт сделаем, — уверенно говорил Андрей, выгружая старые доски из багажника. — Будет как гнездо. Наше. Чистое.
Так и было первое лето. Они пахали, как проклятые, вставая с рассветом и ложась под стрекот кузнечиков. Оля клеила обои в детской, Андрей колотил стеллажи, дети рисовали мелом на старом крыльце. И никто, кроме соседской кошки, их не тревожил.
Но однажды в августе, когда до сдачи Олиного отчёта оставалось два дня, а в огороде зрели первые помидоры, на пороге появилась Лариса.
Сестра Андрея.
— Мы с Колей в загуле, — хохотнула она. — Я ему сказала: «Хватит снимать конуру на Ленинском, поедем к брату!» А он: «Так у них, вроде, стройка!» А я: «Ну и что? Родня же!»
Рядом стоял Коля — пузатый мужик в шортах с пальмами и зубочисткой в зубах. Он не поздоровался, только буркнул:
— Гараж у вас свободен?
Лариса была из тех, кто вечно что-то «переживает»: кризис, переезд, расставание, увольнение, черную полосу. Андрей всё детство слушал, как она «жертва обстоятельств», и потому привык к её нытью. Только раньше это было по телефону или на день рождения раз в год, а теперь — в полный рост, на пороге.
— На пару деньков, — уверяла Лариса, притаскивая сумки. — Пока Коля с работой определится. У него там… заморочки.
Заморочки вылились в то, что Коля целыми днями валялся на диване с ноутбуком и заказывал еду из ближайшей шавермы, громко комментируя в окно:
— Ты бы, Оль, помидоры через теплицу делала. Земля-то у вас ни о чём.
А Оля молчала. Она вообще старалась не встревать. Сама сдала отчёт, сама вывезла детей в секции и на рисование, сама убрала кухню, после того как Коля спалил кастрюлю и просто кинул её в мусор.
— Давай потерпим, — просил Андрей. — У них и правда сейчас не лучшее время.
Оля смотрела на него сдержанно.
— Андрей. Они спят до полудня. Коля каждый вечер орёт на весь участок. А Лариса таскает мои кремы из ванной и курит в туалете. Это не «время», это стиль жизни.
Но Андрей всё не верил, что его сестра может вот так — сесть на шею. Всё детство она была лидером, заводилой, душой компании. А он — младшим, который вечно не дотягивал.
Прошла неделя. Лариса заняла Олины тапки — «а чего они просто так стоят?» — и поставила в холодильник свою «диету» — коктейли, колбаски, энергетики. Андрей предложил купить отдельный холодильник в гараж. Оля молча купила маленький шкафчик с замком и поставила туда продукты для детей.
— Оль, ну не перегибай, — пытался сгладить Андрей. — Они же не вечно. Просто… ну, немного времени им нужно. Поддержка.
Она только фыркнула.
На третий день Лариса притащила свою подругу Свету. Та была в разводе, с острым языком и бутылкой розового вина.
— Вы такие молодцы! Прям как хипстеры на пенсии! — она скакала по участку, фоткая грядки. — Это у вас типа экоферма?
— Это у нас детский сад, — бросила Оля, вытаскивая сына из сорванной клубничной грядки. — А грядки, между прочим, нам еду дают.
— Фуу, землянка, — Света наморщила нос. — С Колей, небось, веселее?
И подмигнула Ларисе. Та только хохотнула:
— Ага, он мне на днях «работу нашёл» — вон ту кровать починить. Ахахаха!
Андрей молчал, смотрел в землю. А вечером, когда Оля убирала с кухни разбитую тарелку, так и не признанную «виновной стороной», он только пробормотал:
— Завтра поговорю.
Но не поговорил. Потому что утром Лариса заявила, что у неё нашли опухоль.
— Не рак! — поспешила она. — Но врачи сказали: надо отдых, покой и натуральное питание. И никакого стресса.
Она развела руками.
— Так что мы задержимся. Ты ж не выгонишь больного человека, брат?
Оля смотрела на неё как на актрису плохого сериала.
Но Андрей сглотнул и кивнул.
— Конечно, останьтесь.
Оля в тот день не сказала ни слова. Только вечером, укладывая детей, вздрогнула от громкой музыки из колонок внизу.
Света снова приехала. С вином, с новыми подругами и фразой:
— Ой, а можно мы тут в субботу тусу устроим? У вас тут такой вайб!
Оля достала беруши.
И подумала: а если просто уехать с детьми? Пусть поживёт сам, со своей «семьёй».
Но вместо этого — молча мыла ванну.
Она не уходила.
Пока.
Субботняя «туса» стала водоразделом.
К шести вечера на участке топтались семь человек, трое из которых были незнакомы даже Ларисе. Кто-то курил кальян, кто-то разогревал в микроволновке полуфабрикаты. Колю в какой-то момент нашли в детской — он заснул на коврике, прижав к себе плюшевого кота.
Оля вышла из кухни с пакетом мусора и застыла. На качелях сидела Света в её платье. В Олином, блин, платье. Летнем, голубом, из вискозы. Она узнала его сразу — заказывала весной, ждала три недели, так его берегла, даже этикетку аккуратно сняла и сложила в коробку. И вот оно — небрежно наброшено на чужое тело, с пятном от кетчупа на подоле.
— Ты… ты зачем его взяла? — голос Оли дрожал.
Света посмотрела с улыбкой.
— А это твоё? Лариса сказала, что оно старое, никто не носит. Я в нём на фотках офигенно смотрюсь, правда?
Оля сжала пакет до хруста пластика и молча ушла в дом.
— Оль, ну прости, я ж не знала, — вечером залепетала Лариса. — Ты же не носишь! А Света у нас… ну, она же как родная уже. Её бывший вообще тиран был, она теперь у нас восстанавливается.
Андрей смотрел на жену как на загадку.
— Оля, это же платье. Господи, не бей посуду из-за тряпки.
Оля не ответила. Просто открыла комод и начала складывать в сумки детские вещи. Андрей молча подошёл, обнял за плечи.
— Куда?
— К маме. До конца лета. Пусть твоя «семья» сама тут восстанавливается. Я устала.
Она не кричала. Говорила спокойно, почти безжизненно.
Он не стал держать. Только проводил взглядом её машину и пошёл во двор, где Лариса и Света жарили сосиски на мангале.
— Вы могли бы себя вести по-другому, — тихо сказал он.
— Братец, не начинай. Ты сам нас позвал, — хмыкнула Лариса. — А если твоя жёнушка такая нежная — нечего было начинать жизнь в деревне. Тут без нервов никак.
С тех пор прошло две недели. Оля с детьми жила у её матери, Андрей метался между работой и участком. Дача быстро теряла вид — Коля перестал выносить мусор, Лариса держала кота на кухне, и тот метил углы. Света исчезала и появлялась по ночам, приводя «друзей».
Однажды Андрей вернулся поздно и застал сцену: какой-то мужик в растянутой майке вытаскивал из сарая его перфоратор.
— Эй! Ты кто?
— Ой, это Славик, — объяснила Света, выходя в халате. — У него стройка. Я сказала, возьми на денёк. Он же вернёт.
— Это мой инструмент.
— Ну блин, ты же всё равно не пользуешься.
Андрей не стал спорить. Забрал перфоратор. Ушёл в дом. Закрылся в комнате, где раньше спали дети.
Впервые за всё время он почувствовал не злость, а какую-то медленную, холодную беспомощность.
В воскресенье позвонил отец.
— Лариса опять за своё?
— Похоже.
— Ты же знаешь, это не лечится. Только отдаляться. Мы с матерью ещё в девяностых поняли: как дашь палец — съест руку, а потом скажет, что ты сам предложил.
— Она сестра.
— Сестра. Только не твой крест.
На следующий день Андрей поехал к Оле. Привёз игрушки, книги. Перекинулся с тёщей парой слов, посмотрел на детей. Оля была сдержанна, почти деловая.
— Ты решил, что делать?
— Да.
— Готов выгнать?
Он не ответил. Только сжал губы.
А вечером, вернувшись на дачу, застал в беседке двух подростков с пивом. Один из них, по-видимому, был сыном новой подружки Светы. Коля играл с ними в карты.
— А где Лариса?
— Уехала к какой-то гадалке. У неё, говорят, энергетика упала, — сказал Коля, зевая. — Ты бы, кстати, чайник новый купил. Этот свистит.
На следующий день Андрей поставил ультиматум: до конца недели — чтобы никого.
— Ага, конечно, — усмехнулась Лариса, вернувшись ночью. — Ты что, решил диктовать условия в чужом доме?
— Это не чужой дом. Это мой.
— Ну-ну. Какой ты резкий стал. Оля на тебя плохо влияет, да?
И всё пошло по кругу. Они не съехали. Только стали шуметь меньше — как будто ждали, что он снова «остынет». Он начал отключать воду по утрам, прятать газовый баллон в сарай. Они жаловались, обижались, но не уезжали.
Андрей всё чаще сидел во дворе ночью, без света. Иногда слышал, как они смеются, обсуждая, как устроят «барбекю» в выходные. Иногда — как Лариса говорит по телефону:
— Да, брат мой. Добрый. Немного занудный, но безотказный.
Он слушал это, как чужое кино.
Прошло ещё две недели. Света уехала — якобы «навсегда», но через три дня вернулась с новой сумкой. Коля продолжал пить. Лариса взяла из Андреевых инструментов лобзик и «одолжила» соседке. Тот лобзик не вернулся.
Однажды вечером Оля приехала. Без предупреждения. С детьми, с пледом, с банкой огурцов. И с намерением остаться хотя бы на день.
Андрей стоял в саду, глядя, как они раскладываются на траве. А из дома вышла Лариса в Олиной футболке и с фразой:
— Ты что, вернулась? К детям соскучилась? Ну ничего, мы тут как раз барбекю будем жарить.
Оля взглянула на неё мимо.
— Ты сама не понимаешь, что ты делаешь?
— В смысле?
— Ты сидишь в чужом доме, ешь чужую еду, носишь чужие вещи и ведёшь себя так, будто тебе кто-то что-то должен.
Лариса рассмеялась.
— Вот как? Ну и что ты мне сделаешь?
И тут Андрей впервые заговорил громко:
— Я вызову участкового. Я вызову соцзащиту, если надо. Я подам в суд. Хватит. Вы уезжаете в воскресенье. Иначе — по закону.
Лариса замерла. Света фыркнула:
— Это ты так жену свою защищаешь, да? Жалко вас. Жалко. У таких, как вы, нет ни радости, ни драйва. Всё по правилам. Беее.
А Коля зевнул:
— Да мы и сами собирались. У вас тут тухло стало.
Вечером, когда все разошлись, Оля подошла к Андрею и тихо спросила:
— Ты уверен?
Он кивнул.
Но ночью, когда она чистила зубы, а дети уже спали, прошла в ванную и закрыла за собой дверь, вдруг шепнула сквозь зубы:
— Ты зачем им дверь открыл и впустил? Теперь их не выгонишь, как и в прошлый раз…
Утро воскресенья было тревожно тихим.
Лариса проснулась позже всех. На кухне уже не пахло кофе, потому что Оля больше не делала его на всех. В раковине стояли её же вчерашние тарелки. Андрей сидел во дворе с ноутбуком — по лицу было видно, что он просматривает что-то важное. Может, контакты юристов, а может, объявления о съёме грузовиков.
— Ну чего ты такой? — Лариса зевнула и почесала плечо. — Мы ж договорились, что уезжаем.
Она скривилась.
— Хотя ты мог бы сказать всё нормально. А то чуть ли не в суд грозился — свои же люди.
— Не свои, — отрезал он.
— Вот так, да?
— Именно так.
К полудню она стала собирать вещи. Швыряла их в баул, бормоча себе под нос:
— Приютили, понимаешь. Сердце открыли. А им — участкового. Надо же, какие мы правильные.
Коля проснулся только к двум.
— Чё, всё, да? Выселяемся? — спросил, почесывая живот.
— Не «выселяемся», а возвращаем себе то, что у нас отжали, — сказал Андрей, впервые глядя ему прямо в глаза.
Света появилась чуть позже, уже с такси. Ни здрасьте, ни до свидания. Только кивнула и добавила:
— Жалко. Тут мог бы быть клёвый проект. Экобаза. Можно было сделать всё красиво. Но с такими, как вы, никуда не уедешь.
Они уехали в четыре. Не попрощались. Просто хлопнули калиткой, и участок будто бы выдохнул.
Оля вынесла плед, усадила детей, достала пирог. Сад выглядел покалеченным, но он был их. Снова.
Вечером они сидели в тишине. Андрей протирал линзы, в комнате шуршали дети. И вдруг — звонок.
Он посмотрел на экран. Лариса.
— Да?
— Я всё вспомнила, — сказала она. — Тогда, восемь лет назад, когда ты нас выгнал. Там же не было ничего страшного. Мы просто не смогли вовремя съехать. Ты перегнул.
И снова тот голос — скользкий, будто из прошлого.
— Ты не меняешься, Андрюш. Жена твоя — злая. А ты слабый.
Он не ответил. Просто нажал «завершить».
Через два дня пришёл участковый. Не по его вызову — по жалобе соседки. Мол, на участке были шумные вечеринки, «элементы антисанитарии», запах палёного. И теперь она требует официального протокола.
— Так вы хозяин, да? — спросил участковый. — А жалоба оформлена, как будто это дача вашей сестры.
— Она временно проживала, — процедил Андрей. — Всё, что она говорила, — не имеет юридической силы.
— Хорошо. Мы проверим. Но вам надо быть аккуратнее. Такие люди, знаете… любят закрепиться, а потом долго выпиливать приходится.
Он ушёл.
А Андрей остался в тишине.
С каждым днём они с Олей отмывали, очищали, восстанавливали. Убирали следы. Дети вернулись в свои комнаты. На ужин снова были домашние котлеты, а не шаверма из контейнера.
Но однажды, в конце августа, на заборе появилась записка. Приклеенная скотчем.
«Андрей, ты предатель. Семью не выбирают, но брат ты так себе. Сдохнешь от скуки в своём чистеньком доме».
Он не показал записку Оле. Просто сжёг. Но потом долго не мог заснуть. Ему казалось, что он слышит голос Ларисы, где-то в кустах — тихий, капающий:
— Я же просто пожить хотела. Ну, чуть-чуть. А ты опять всё испортил.
В сентябре на участок пришли газовщики. И спросили:
— А кто оформлял заявку на реконструкцию и перенос счётчика? Тут фамилия вашей сестры.
— Она здесь не живёт. И никогда не жила, — отрезал он.
— Ну, это вы так говорите.
И снова бумаги, разговоры, объяснения. И снова ощущение, что он не закрыл дверь — просто приоткрыл, а в щель уже лезут руки.
Вечером Оля заглянула в ванную, устало привалилась к косяку и прошептала:
— Ты зачем им дверь открыл и впустил? Теперь их не выгонишь, как и в прошлый раз…
Она не ждала ответа.
А он смотрел в зеркало, в свои потухшие глаза, и впервые в жизни не знал, что сказать.
Живет в итоге лучше братьев