Лена мыла посуду и думала о том, что завтра воскресенье. Значит, можно поспать до восьми, а не вскакивать в половине седьмого на заводской автобус. Значит, можно не торопиться, сварить нормальный завтрак — овсянку с изюмом, какао детям, а не наспех намазать хлеб маслом и выгнать всех за дверь.
За окном темнело. Ноябрь в их посёлке был особенно серым — дома казались меньше, деревья голее, а небо давило на крыши как чугунная крышка. Но в доме было тепло и уютно. Валентина Ивановна топила печь с утра, дрова трещали весело, пахло картошкой и жареным луком, а из детской комнаты доносились голоса — Маша читала Артёму сказку.
— Лен, а ты помнишь, как мы с тобой первый раз встретились? — спросила Валентина Ивановна, входя на кухню с охапкой сухого белья. Постиранное пахло улицей и свежестью.
— Помню. Вы меня чаем поили из того самого сервиза, что теперь на полке стоит. И говорили, что Игорь совсем рехнулся, если такую упустит.
— И не передумала. Совсем рехнулся. Только теперь уже поздно что-то менять.
Лена вытерла руки полотенцем — старым, но добротным, которое Валентина Ивановна сама вышила ещё в молодости. Пять лет прошло с тех пор, как Игорь ушёл. Пять лет они с Валентиной Ивановной тянули дом, детей, хозяйство. Две женщины против всего мира. И справлялись — потому что деваться было некуда.
Лена любила эти вечера. Когда дети накормлены, уроки сделаны, а дом погружался в тихую домашнюю суету. Валентина Ивановна штопала носки или вязала что-то тёплое на зиму, а Лена готовила завтрак на завтра. Работа на заводе отнимала много сил, но дом требовал не меньше внимания.
Двенадцать лет назад Лена приехала в посёлок с двумя детьми и одним чемоданом. Развод с первым мужем вышел скверный — квартира ему, долги ей, дети пополам по документам, но фактически — на её плечах. Костя тогда был совсем мальчишкой, семи лет, а Настя — шестилетней молчуньей, которая после развода родителей почти перестала разговаривать.
Работы в городе не было — предприятия закрывались одно за другим. А здесь, в Заречном, завод ещё работал. Объявление в газете обещало общежитие и стабильную зарплату. Лена собрала детей и поехала — терять было нечего.
Общежитие оказалось страшным. Комната на четверых, поддающие соседки, вечный шум. Уборная на этаже, кухня общая, где постоянно что-то варилось, жарилось и горело. Дети — Костя и Настя — жались к матери по ночам, когда за стенкой гремела музыка или кто-то выяснял отношения до хрипоты.
— Мам, а мы долго здесь будем жить? — спрашивал Костя, оглядывая облупленные стены.
— Не знаю, сынок. Пока работу не найду получше.
Но работы получше не было. Лена устроилась на завод — в цех, где делали металлические детали для сельхозтехники. Работа тяжёлая, руки к вечеру гудели, спина ныла. Зато платили исправно и даже с небольшой премией за перевыполнение плана.
Игоря Лена встретила в заводской столовой. Высокий, спокойный, с добрыми глазами и негромким голосом. Работал слесарем в соседнем цехе, жил с матерью в большом доме. Валентина Ивановна недавно овдовела во второй раз — умер её второй муж, дядя Коля, оставив ей в наследство хороший кирпичный дом.
Игорь появился в их жизни постепенно. Сначала просто здоровался в столовой, потом подсел за их столик. Узнал, что Лена живёт в общежитии с детьми, покачал головой:
— Это же не жизнь. Особенно для ребятишек.
Ухаживал Игорь неспешно, по-русски основательно. Приносил яблоки из сада — крупные, сочные, пахнувшие осенью. Чинил Костин велосипед, который постоянно ломался. Помогал Насте с поделками — девочка наконец начала говорить, когда поняла, что этот дядя Игорь не будет на неё кричать.
А потом, в один из ноябрьских вечеров, сказал:
— Переезжайте к нам. Места много, а одиноко жить не люблю. И матери веселее будет.
— А что мать скажет? — засомневалась Лена.
— Мать? Да она уже спрашивает, когда я вас приведу.
Валентина Ивановна встретила их как родных. Обняла Лену крепко, по-матерински, приласкала детей, которые робко жались друг к другу в незнакомом доме. Первым делом накормила блинами со сметаной и домашним вареньем.
— Хорошо, что Игорь тебя нашёл, — сказала она, разливая чай из большого самовара. — А то засиделся в холостяках. Мне уже внуков хочется понянчить.
— У меня же дети есть, — тихо сказала Лена.
— И что? И прекрасные дети. А я говорю про будущих внуков.
Валентина Ивановна оказалась права. Внуки не заставили себя ждать. Через год родилась Маша — пухлая, розовая, с удивлёнными глазами. Ещё через три — Артём, серьёзный и спокойный мальчик. Дом наполнился детскими голосами, игрушками, радостью и суетой. Лена работала на заводе, Игорь тоже, Валентина Ивановна возилась с детьми — и старшими, и младшими. Жили дружно, шумно, по-семейному.
Дом был хороший — кирпичный, крепкий, построенный ещё в семидесятые годы. Четыре комнаты, большая кухня с русской печью, веранда, где летом ужинали всей семьёй. Во дворе росли яблони, была небольшая грядка с картошкой и морковкой. Настоящий семейный дом, где хватало места всем.
Валентина Ивановна была женщиной с характером и непростой судьбой. В молодости работала учительницей в местной школе, потом — завучем. Умная, строгая, но справедливая. Вышла замуж рано, родила Игоря, но первый муж оказался буяном. Терпела долго, а потом собралась с духом и подала на развод. Поднимала сына одна — в те времена это было совсем не просто.
Второй раз замуж вышла уже в сорок лет — за тихого, доброго мужчину, дядю Колю. Родила дочь Любу. Но семейное счастье длилось недолго — муж умер от инфаркта, когда Люба только уехалал училаться в институте. Снова одна с ребёнком, снова работа и заботы.
— Мужики у нас в роду недолговечные, — шутила Валентина Ивановна, когда речь заходила о семейных делах. — Зато бабы — как танки. Всё выдержим, всё переживём. И ты, Ленка, тоже танк. Видно сразу — не сломаешься.
Люба после окончания института уехала в областной центр насовсем, устроилась в какую-то контору, вышла замуж за инженера, родила сына. Приезжала в родительский дом редко — на Новый год, иногда на день рождения матери. Лена её почти не знала, видела от силы раз десять за все годы. Холодноватая, чуть высокомерная женщина, которая смотрела на сельскую жизнь с лёгким презрением.
Смотрела на Лену как на прислугу, на детей — как на досадную помеху. Говорила с матерью покровительственно, словно та была не умудрённой опытом женщиной, а глупой старушкой.
— Она другая, — объясняла Валентина Ивановна после очередного визита дочери. — Городская стала. Мне с ней трудно разговаривать — всё не так, всё не то.
— А мне с тобой легко, — отвечала Лена, убирая со стола после семейного ужина.
— Значит, ты настоящая. А она… она чужая стала. Даже родная кровь, а чужая.
Игорь ушёл нежданно-негаданно. В марте, когда снег ещё лежал плотными сугробами, а солнце уже начинало припекать по-весеннему. Пришёл с работы тихий, задумчивый, не как обычно. Дети делали уроки за большим столом, Лена готовила ужин — жарила картошку с луком и салом. Валентина Ивановна сидела в своём кресле у окна и вязала носки младшему — толстые, тёплые, из серой шерсти.
— Мне поговорить надо, — сказал Игорь, снимая рабочую куртку.
— С кем? — не поняла Лена, помешивая картошку на сковороде.
— С тобой. И с мамой. Серьёзно поговорить.
Что-то в голосе его насторожило. Валентина Ивановна отложила вязание, Лена выключила плиту. Дети почувствовали напряжение и притихли.
— Идите, ребятишки, в свою комнату, — сказала Валентина Ивановна. — Мультики посмотрите.
Они вышли на веранду. Игорь достал сиг…ареты — что случалось с ним редко, только в моменты особого волнения. Руки дрожали, когда зажигал спичку.
— Я встретил её, — сказал он наконец, выдыхая дым в морозный воздух.
— Кого её? — не поняла Лена.
— Свою первую любовь. Помнишь, я рассказывал про Галю? Мы в техникуме вместе учились.
Лена помнила эти рассказы. Игорь иногда вспоминал студенческие годы, первую серьёзную девушку, за которую хотел жениться. Но та выбрала другого — более перспективного, как тогда казалось.
— И что? — тихо спросила Лена, уже догадываясь, к чему идёт разговор.
— Она развелась. Муж пил, дрался. Хочет начать заново. Со мной.
Валентина Ивановна выронила вязание, нитки покатились по полу веранды.
— Игорь, ты что говоришь? — голос её дрогнул. — У тебя же семья. Дети. Лена.
— Знаю, мам. Всё знаю. Но я… я её до сих пор люблю. Все эти годы любил, а только сейчас понял. И не могу больше жить как живу — не по правде.
Лена смотрела на мужчину, с которым прожила двенадцать лет. Родила двоих детей. Построила дом, семью, жизнь. И не узнавала его. Словно чужой человек стоял перед ней и говорил чужими словами.
— А мы? — спросила она едва слышно. — А дети?
— Простите меня. Простите, если сможете. Я уезжаю. На будущей неделе. Галя нашла мне работу в городе, на заводе. Мы поженимся.
— А дети? — повторила Лена.
— Алименты буду платить. Всё по закону. Не брошу их. А с тобой мы так и не расписались официально, так что…
— Игорь! — Валентина Ивановна поднялась с места, лицо её побелело. — Ты с ума сошёл? Бросить семью ради… ради кого? Ради бывшей?
— Мам, не надо. Я решил. Окончательно. Я долго думал.
— Ничего ты не решил! Ты сбежать решил! От ответственности, от детей, от жизни!
— Мам…
— Не мамкай мне! Как ты на детей смотреть будешь? На Лену? Она же тебе как жена была! Двенадцать лет!
Но Игорь уже уходил в дом. Собирать вещи.
В ту ночь они с Валентиной Ивановной сидели на кухне до утра. Плакали тихо, чтобы дети не слышали. Пили чай стакан за стаканом. Молчали долго, потом говорили обо всём и ни о чём. Что тут скажешь, когда привычный мир рушится на глазах?
— Он вернётся, — шептала Валентина Ивановна, поглаживая скатерть. — Опомнится и вернётся. Поймёт, что натворил.
— Не вернётся, — отвечала Лена, глядя в окно, где светало. — И не надо. Я сама справлюсь.
— Мы справимся. Вдвоём. Не развалимся.
— Не развалимся, — согласилась Лена. — А что остаётся?
Пять лет они и справлялись. Растили детей, тянули хозяйство, работали на износ. Лена — на заводе, где её даже повысили до бригадира. Валентина Ивановна — по дому, с внуками. Костя и Настя стали взрослее, серьёзнее, помогали с младшими. Понимали, что «отца» больше нет, и маме тяжело одной.
Маша пошла в школу — смышлёная девочка, похожая на отца внешне, но характером — в мать. Артём ходил в детский сад, рос спокойным, задумчивым ребёнком. Дом жил своей размеренной жизнью — без мужчины, но не без любви.
Игорь звонил изредка, особенно по праздникам. Спрашивал о детях, об их успехах в школе, о здоровье. Присылал деньги — не всегда вовремя, но присылал. Женился на своей Гале, как и обещал. Лена не злилась — зачем тратить силы на злость? Лучше потратить их на детей.
— А ты не жалеешь? — как-то спросила Валентина Ивановна.
— О чём?
— Что он ушёл. Что семья развалилась.
Лена подумала, аккуратно складывая выстиранное детское бельё.
— Знаешь что… Жалею не о том, что он ушёл. А о том, что столько лет жил с нами, а так и не полюбил по-настоящему. Ни меня, ни детей. А может, и не сумел любить.
— Сумел. Просто… по-своему.
— По-своему — это не любовь. Это привычка.
Валентина Ивановна была ещё крепкой, энергичной женщиной. Возилась с внуками, вела хозяйство, помогала Лене во всём. Говорила, что внуки растут, невестка одна работает — нужно поддерживать семью.
— Я тебе и не невестка вовсе, — смеялась Лена. — Мы же с Игорем не расписывались.
— Невестка, — упрямо отвечала Валентина Ивановна. — Родила моих внуков, дом мой бережёшь, меня выхаживаешь когда болею. Роднее родной дочери стала. Значит, невестка.
Дом действительно требовал постоянной заботы. Крыша периодически текла, печка капризничала, водопровод то и дело засорялся. Второй муж Валентины Ивановны, дядя Коля, умер за три года до их переезда, но дом содержал в образцовом порядке. Теперь Лена продолжила его дело — подкрашивала забор каждую весну, чинила крышу, следила за печкой, убирала во дворе.
— Хозяйка растёт, — одобряла Валентина Ивановна, глядя, как Лена возится в огороде.
— Расту. Некуда деваться. Дом сам себя содержать не будет.
— А я всё думаю — записать бы его на тебя. По завещанию.
— Зачем? — удивлялась Лена. — У вас дочь есть.
— Дочь… Дочь далеко. А ты здесь. С детьми моими.
Но завещание так и не составила. Всё собиралась, откладывала — некогда было ездить к нотариусу, да и здоровье не подводило.
Но Валентина Ивановна умерла в октябре, внезапно и тихо. Утром встала как обычно, собрала Артёма в садик, помахала ему рукой из окна. А в обед, когда Лена была на работе, упала прямо на кухне, у плиты — инфаркт.
Лена примчалась с завода, едва получив страшную весть. Валентина Ивановна лежала на своей кровати, укрытая белой простынёй. Лицо спокойное, почти улыбающееся. Словно заснула и видит хороший сон.
— Мама, — прошептала Лена, опускаясь на колени возле кровати. — Мамочка моя…
Хоронили Валентину Ивановну всем посёлком. Она была известной, уважаемой женщиной — многих учила когда-то в школе, многим помогала. На похороны приехали её бывшие ученики, коллеги, соседи. Игорь тоже приехал с женой, стоял у гроба растерянный, постаревший на десять лет. Галя держалась в стороне — чужая среди чужих людей, говорящих о женщине, которую она почти не знала.
— Прости, — подошёл к Лене Игорь после похорон. — Прости за всё. За то, что не был рядом. За то, что ушёл.
— Поздно просить прощения, — ответила Лена, не поднимая глаз. — Её уже нет.
— А у тебя… у тебя прощения попросить?
— У меня — да. Давно уже простила. Злость — тяжёлая ноша. Не хочу её носить.
Он уехал в тот же день. Больше не появлялся.
Люба приехала через неделю после похорон. Приехала не одна — с мужем, взрослым сыном-студентом и каким-то мужчиной в тёмном костюме. Оценщик, как выяснилось позже.
— Здравствуй, — сухо сказала она Лене, едва переступив порог. — Собираемся?
— Куда собираемся? — не поняла Лена, вытирая руки кухонным полотенцем.
— Как куда? Дом освобождать. Продавать будем. Мне наследство оформлять надо, документы в порядок приводить.
Лена медленно опустилась на стул. Дети были в школе и садике, слава богу — не слышали этого разговора.
— Люба… Постой. А мы где жить будем? Дети, я…
— Не знаю. Это не моя забота, — Люба сняла дорогое пальто, осмотрелась по сторонам хозяйским взглядом. — Мама мне дом завещала, а не тебе. По закону он мой.
— Но мы же… мы же как семья жили. Двенадцать лет.
— Какая семья? — Люба усмехнулась, и в этой усмешке было столько жестокости и пренебрежения. — Ты с моим братом даже не расписана была. Просто жили в гражданском браке. А теперь живёте тут… нахлебники.
Слово ударило, как удар хлыстом. Лена встала, чувствуя, как внутри всё сжимается от обиды.
— Нахлебники?
— А как ещё назвать? — Люба пожала плечами. — Двенадцать лет на всём готовом прожили. Дом не ваш, коммунальные не платила — все мать оплачивала. А теперь что — я вам должна дом подарить?
— Я не прошу дом подарить, — Лена старалась говорить спокойно. — Просто… дайте время. Найти жильё, собраться с детьми…
— Времени нет. Покупатель уже есть, договор подписываем. Через неделю сделка.
Оценщик из банка между тем ходил по комнатам, что-то записывал в блокнот, фотографировал углы, окна, мебель. Муж Любы молчал, разглядывая старые фотографии на стене. Сын играл в телефон. Никого не касалось, что здесь живут люди, что этот дом — их единственный кров.
— Люба, — попробовала ещё раз Лена. — Может быть, я буду платить? Как квартирант?
— Зачем мне квартиранты? — Люба махнула рукой. — Особенно с четырьмя детьми. Дом продаю — и точка. Деньги нужны.
— А вещи мамины?
— Что нужно — заберу. Остальное можете выкидывать.
Люба прошлась по дому хозяйским, оценивающим взглядом. Остановилась у старого шкафа с посудой, открыла дверцы.
— Сервиз хрустальный заберу — он ещё дорогой. И швейную машинку — антиквариат уже. А вот занавески эти старые — зачем они мне? Совковые какие-то.
— Люба, — Лена сделала последнюю, отчаянную попытку. — Твоя мама меня любила. Как родную дочь. Всегда говорила, что я ей роднее… Хотела завещание оформить даже… Она бы не хотела, чтобы мы остались на улице.
— Даже не думай требовать долю, — резко оборвала её Люба, щёлкая связкой ключей от дома. — Тебе и занавески не положены, не то что метры. Живи где хочешь — это не моё дело. Месяц даю на сборы. Потом — выселение через суд.
Она развернулась и направилась к выходу. Муж и сын потянулись следом, словно привязанные. Оценщик вежливо попрощался и тоже ушёл.
Лена осталась одна в доме, который двенадцать лет считала своим. В доме, где родились её дети, где прошла лучшая часть жизни.
Игорь откликнулся на её звонок сразу же. Приехал на следующий день — растрёпанный, взволнованный, чужой в этом доме, где когда-то был хозяином.
— Я с ней говорил всю дорогу сюда, — сказал он, садясь за кухонный стол. — Не слушает. Говорит, что по закону всё правильно делает. Дом её отца, не моего — она наследница.
— По закону — да, — согласилась Лена. — А по совести?
— У неё своя совесть. Я ей не указ — она меня за брата-то и не считает толком. Сводный, понимаешь? От разных отцов. Не родной.
— А дети? Твои дети? Её племянники?
— Что дети? — Игорь развёл руками. — Она их тоже не считает родными. Племянники от непонятного сожительства — так она выразилась.
Игорь достал из кармана конверт, положил на стол.
— Тут деньги на съём жилья. На два месяца хватит, может, на три, если экономно. Больше не могу — у меня своя семья теперь, свои расходы.
— Понимаю, — кивнула Лена. — Спасибо и на этом.
— Лен… Я постараюсь найти вам что-нибудь. Дом какой-нибудь. Дешёвый.
— Буду благодарна.
Он и нашёл. Через неделю привёз адрес — окраина посёлка, почти за речкой. Старый деревянный дом, который хозяин сдавал за копейки — лишь бы кто-то следил, не разворовали, не сожгли от шалости местные подростки.
Лена поехала посмотреть в субботу, оставив детей с соседкой. Дом оказался страшным. Холодный, сырой, со следами затопления в углах. Печка дымила, окна не закрывались до конца, в одной из комнат росла плесень. Крыша протекала, обои висели лохмотьями, полы прогибались под ногами.
Но крыша была целая в основном, электричество работало, а до школы и садика — не так далеко.
— Берём, — сказала Лена хозяину.
Переезжали в конце ноября, в промозглый, ветреный день. Дети помогали молча — понимали, что выбора нет. Костя и Настя, уже почти взрослые, таскали коробки с вещами. Маша аккуратно укладывала свои школьные принадлежности. Артём не отходил от мамы ни на шаг, держась за её пальто.
Люба приехала в день переезда — проследить, чтобы ничего лишнего не взяли. Стояла у ворот, наблюдала, как Лена с детьми грузят свои нехитрые пожитки в старую газель, которую нанял Игорь.
— Ковёр оставь, — сказала она. — Он дорогой.
— Этот ковёр мне Валентина Ивановна подарила, — ответила Лена. — На день рождения.
— Доказательств нет. Оставляй.
Лена оставила. Зачем спорить?
В новом доме было холодно, как в леднике. Лена затопила печь, но тепла не прибавилось — дом выстыл за долгие месяцы без жильцов. Постелили на пол старые ковры — те, что Люба посчитала не стоящими внимания. Повесили занавески — те самые, про которые золовка сказала «совковые».
— Мам, а здесь мы теперь будем жить? — спросил Артём, оглядывая голые стены и обшарпанную мебель.
— Будем, солнышко.
— А бабушка Валя к нам приедет?
— Нет, малыш. Бабушка Валя теперь на небе. Она нас оттуда охраняет.
Настя, самая старшая из детей, обняла братика за плечи.
— Зато здесь — мы, — сказала она. — Все вместе. И никто нас не выгонит.
Лена поставила на стол единственную целую кастрюлю с супом. Простым, из курицы, картошки и лука — денег было в обрез. Но горячим. Домашним. Своим.
— Тогда жить будем, — сказала она, разливая суп по мискам. — С шуткой. С щами. И с головой.
Дети засмеялись — впервые за долгие недели. Звонко, по-детски.
За окном падал первый снег, укрывая их новый дом белым покрывалом. Укрывая их новую жизнь — трудную, но честную. Без чужого милосердия, но и без унижений.
Жить будем, думала Лена, глядя на детские лица в свете единственной лампочки. Обязательно будем.
«Умный в гору не пойдет». Но некоторым в жизни не хватает адреналина