— Аня! Что за шум в ванной? Кто разрешил душ включать в половине одиннадцатого?
Анна вздрогнула под струями воды. Шампунь стекал по лицу, щипал глаза.
Дверь ванной распахнулась настежь без стука, без предупреждения.
Валентина Сергеевна стояла на пороге в засаленном халате цвета увядшей зелени, губы поджаты в тонкую бледную нить.
Взгляд свекрови скользнул по невестке с холодным презрением.
— Валентина Сергеевна, я же тихо… — пробормотала Анна, торопливо закрывая кран дрожащими пальцами. Вода капала с мочек ушей, с кончика носа.
— Тихо не тихо, а соседи внизу спать ложатся! У меня в доме порядок должен быть! Дисциплина!
Свекровь развернулась на каблуках стоптанных тапочек и исчезла, оставив за собой въедливый шлейф недовольства и дешевых духов «Красная Москва».
Анна обернулась в махровое полотенце, посмотрела на часы над раковиной. Двадцать два тридцать.
Раньше, в их собственной квартире, она принимала душ когда захочет — хоть в час ночи, хоть в пять утра.
«Временно», — как мантру повторяла себе Анна, растирая волосы полотенцем. Пока не накопят на ремонт.
После пожара у соседей их квартира превратилась в филиал преисподней — закопченные стены, вонь гари, размокший паркет. Жить было негде.
— Что случилось? — Алексей поднял лицо от ноутбука, когда жена вошла в комнату. Работа программистом измотала его до предела.
— Твоя мама запрещает мыться после половины одиннадцатого. Врывается без стука.
— Аня, ну пойми. Она привыкла к режиму. В ее возрасте…
— Лёша, мне тридцать лет! Я могу сама решать, когда принимать душ!
Алексей отвел взгляд к экрану. Всегда так — едва речь заходила о матери, он превращался в виноватого подростка.
— Потерпи немного. Скоро переедем в свою квартиру.
Анна легла рядом с мужем, уставилась в потолок с желтыми разводами от протечек.
«Скоро» растягивалось уже на четвертый месяц, как резиновая жвачка.
Каждое утро начиналось с материнских указаний: завтрак строго в восемь, посуду мыть сразу после еды и насухо вытирать, телевизор включать не громче третьего деления.
Вечером — отбой в десять, «чтобы никого не беспокоить шумом». Словно она жила не в семье, а в военной части под командованием сурового прапорщика в юбке.
— Сколько у нас накопилось денег? — тихо спросила Анна, разглядывая трещину в потолке, похожую на молнию.
— Сорок три тысячи рублей.
Анна мысленно прикинула. На ремонт требовалось минимум сто двадцать тысяч. При их зарплате — еще месяца четыре экономии.
На следующее утро Валентина Сергеевна устроила грандиозный разнос из-за творога.
— Это что за кислятина? — свекровь презрительно ткнула ложкой в белую массу. — Я же тебе русским языком говорила — только «Простоквашино» покупать!
— Валентина Сергеевна, этот творог совершенно свежий, просто другая марка…
— Не умничай со мной! В моем доме мои правила! Кто платит за коммунальные услуги — тот и заказывает музыку!
Анна сжала кулаки под столом. Творог был на пятнадцать рублей дешевле — копейка к копейке, рубль к рублю. Каждая сэкономленная мелочь приближала их к свободе.
— Мам, не кричи на Аню, — вяло вмешался Алексей, размазывая масло по хлебу. — Она не специально.
— Не защищай ее! — свекровь повернулась к сыну с яростным блеском в глазах. — Она должна наконец научиться жить как положено, по-человечески! А не как перекати-поле!
После завтрака Алексей извиняющимся, почти виноватым тоном пробормотал:
— Мама просто волнуется за нас. Хочет, чтобы все было правильно, по порядку.
— Правильно? — Анна с трудом сдерживала поднимающуюся волну гнева. — Лёша, она вчера сделала мне замечание за то, что я покупаю черное белье! Сказала, что это пошл..ость и раз вр..ат!
— Ну что ты… преувеличиваешь…
— Я ничуть не преувеличиваю! Она контролирует каждую мою покупку, каждый шаг! Я чувствую себя как в тюрьме!
Алексей густо покраснел и замолчал, уткнувшись в телефон. Анна поняла — говорить бесполезно, как биться головой о кирпичную стену.
Он никогда не встанет на ее сторону против святой материнской воли. Никогда.
К концу пятого месяца накопления достигли семидесяти восьми тысяч рублей. Анна уже планировала покупки, представляла возвращение в свою квартиру.
В этот день судьба нанесла очередной удар.
— Лёша, у меня почти инфаркт! — Валентина Сергеевна ворвалась в комнату, размахивая мятой справкой из поликлиники. Лицо ее было искажено театральным ужасом. — Врач сказал — срочно в кардиоцентр! Мне нужны деньги на полное обследование!
Анна почувствовала, как холодеет кровь в жилах. Алексей побледнел и вскочил с кровати:
— Мам, что случилось? Где болит?
— Боли в сердце! Перебои! Кардиограмма показала страшные нарушения! — свекровь всхлипывала, прижимая руку к груди. — Мне нужно восемьдесят тысяч рублей на полное обследование в частной клинике! Иначе я ум.ру!
— Мама, а в районной поликлинике разве нельзя пройти обследование?
— Ты хочешь, чтобы твоя мать ум.ерла в очереди? — глаза Валентины Сергеевны наполнились крупными слезами. — Сын родной от матери отворачивается! Предпочитает чужую женщину!
Анна молча смотрела, как Алексей тает на глазах, как рассыпается его слабая воля под материнским напором.
Через сорок минут мучительных препирательств их кровные накопления — семьдесят восемь тысяч рублей — перекочевали на банковскую карту Валентины Сергеевны.
— Это временно, — шептал Алексей глубокой ночью, когда мать наконец заснула. — Когда мама поправится, вернет нам деньги.
Анна промолчала, глядя в темноту. Она прекрасно знала — денег они больше не увидят, как собственных ушей.
И в эту же ночь поняла: пора действовать самостоятельно, без оглядки на мужа и его мамочку.
Следующие два месяца Анна экономила на всем. Обедала в дешевой столовой, ходила пешком. В сумочке копились купюры. Алексею говорила, что тратит на косметику.
Вечером в середине седьмого месяца Анна сделала объявление:
— Валентина Сергеевна, завтра утром мы с Алексеем переезжаем в свою квартиру.
Воцарилась мертвая, звенящая тишина. Алексей поперхнулся борщом и начал кашлять, хватая воздух ртом.
— Как это… переезжаете? — свекровь побледнела, словно увидела привидение. — У вас же денег нет! Я все забрала на лечение!
— Есть деньги. На самое необходимое хватит.
— А ремонт? Там же нельзя жить! Стены черные, пол гнилой!
— Проживем как-нибудь. Зато будем свободны от ваших правил и указаний.
Валентина Сергеевна вскочила, опрокинув стул на пол:
— Неблагодарная зм..ея! Я вас полгода кормила, поила, крышу над головой давала!
— Валентина Сергеевна, мы очень вам благодарны за приют…
— Молчать! — свекровь повернулась к сыну с лицом разъяренной фу.рии. — Алексей! Ты это слышишь? Она вытирает ноги о твою маму!
Алексей сидел бледный как полотно, переводя растерянный взгляд с матери на жену, словно зритель на теннисном матче.
— Мам… Просто хотим жить отдельно, самостоятельно…
— Значит, выбираешь ее! Против родной матери, которая тебя выносила и выкормила! Хорошо! Тогда можете забыть обо мне навсегда!
На следующий день они грузили вещи в машину. Валентина Сергеевна заперлась на кухне и не попрощалась.
— Может, не стоит уезжать? — шептал Алексей, таская сумки по лестнице. — Мама больная, одинокая…
— Лёша, — Анна взяла мужа за дрожащие руки. — Мы не можем всю жизнь жить по чужим правилам. Это не жизнь — это существование.
Их квартира встретила сыростью и разрухой. Обои висели грязными лохмотьями, пол болезненно скрипел под ногами.
Но зато никто не запрещал принимать душ в полночь или покупать «неправильный» творог.
Через неделю Алексей попытался дозвониться матери. Валентина Сергеевна сбросила вызов, не дослушав первые гудки.
— Валентина Сергеевна тяжело больна, — сочувственно сообщила тетя Клава с третьего этажа. — Говорит, что сын ее предал и бросил на произвол судьбы.
Встречи теперь происходили в парке. Валентина Сергеевна приходила с каменным лицом, молча сидела и уходила.
— Мам, ну сколько же можно дуться? — умолял Алексей во время очередного мучительного свидания.
— Когда вернетесь ко мне жить — тогда и поговорим, — отвечала мать и демонстративно отворачивалась от Анны.
Поздним вечером, лежа на продавленном диване в недоремонтированной квартире, Анна слушала, как монотонно капает вода из неисправного крана на кухне. Алексей ворочался рядом, тяжело вздыхал, не находя покоя.
— Жалеешь о том, что съехали? — спросила она в темноту.
— О чем именно?
— Что покинули мамин гостеприимный дом.
Он долго молчал, потом крепко обнял жену:
— Нет, не жалею. Просто… привыкаю к мысли, что мы можем жить так, как сами захотим. Без оглядки на чужое мнение.
Квартира моя, — решил старший сын