Свадебные фотографии они распечатали не сразу — сначала жили в пленочной осторожности: вдруг не сложится, вдруг придется пересматривать и искать, где именно пошел перекос. Но уже через полгода Лена ловила себя на том, что ей хочется рамок. Не только на стене, а и внутри. Побыстрее оконтурить новую жизнь, закрепить привычки — угощать Кирилла на ужин супом не из пакетика, заметать крошки, не спорить о мелочах. Гармония, говорила она себе, — это каждодневная дисциплина, а не музыкальный талант.
Сестра Кирилла появилась в их квартире как будто из звука открытой двери — молниеносно и громко. Оля была старше на три года, с острым профилем и способностью зацепиться взглядом за любую неряшливость: неубранная прихожая, неразобранная посылка у порога, кружка с чайным кружком на донышке. Она сняла кроссовки так, будто ставила галочку в чей-то ведомости, и сказала: «У вас тут уютно. Только вот плитус в углу, кажется, отходит. Папа бы к такому придрался». Папы у них уже несколько лет как не было дома — он работал вахтами и реже заглядывал в семейный чат, чем бот с расписанием электричек. Но фраза «Папа бы…» была у Оли универсальным ключом к любой двери.
В их телефонах завис чат «Семейная логистика» с аватаркой старого чайника и наборами стикеров: улыбчивый кот, календарик, кастрюля борща. Оля активнее всех постила туда планы: «В субботу — на кладбище», «В воскресенье — пельмени у мамы, как в детстве», «Во вторник — надо бы решить с маминой страховкой». Лена помогала — не спорила про пельмени, приносила фарш, резала лук. Ей нравилась эта ритуальность: из фарша и теста вырастала общность. Только Оля лепила всегда слишком большие, и каждый раз напоминала, что «у Кирюши аппетит мужской, ему так лучше». Лена улыбалась и молчала.
Весной Оля позвонила Кириллу в обед: «Срочно. Выйди». Он ушел со встречи, вернулся с бумажной папкой и обещанием «только на полгода»: Оля открывала коворкинг для рукодельниц — пледовязальщиц и мастеров макраме. Нужен поручитель по аренде, «для формы», «ничего не случится», у них же «семья». Лена потом мерила этот «ничего» внутренней линейкой: два вечера в неделю Кирилл ездил помогать Оле с ремонтом, на их тумбочке поселились рулетки, карандаши и пыль с чужих стен, а разговоры о бюджете вдруг стали осторожными, будто они ходили по льду. Оля присылала в чат фото «до и после», подписывая: «Зацените, как мы с Кири выложили плитку». Лена смотрела на «мы» и понимала, что в это «мы» её не звали.
Подглядывающая радость Оли была привычкой — как включать свет в пустой комнате. В семейном чате она публиковала и ностальгические подборки: «Помните, как мы с Кирюшей в лагере украли из столовой сахар?», «Как Николай Петрович нас поймал, а мы отмазались?». В историях Лену не существовало. Лена не обижалась — пыталась не обижаться. Смеялась и ставила сердечки. Считала это мелочью.
Ещё была история с полкой. Лена однажды сказала: «Хочу снять вешалку в коридоре, повесим открытые крючки, будет светлее». Оля из соседней комнаты ответила через Кирилла: «Не надо. Папа вешалку сам делал — на память». Лена впервые подумала, что живёт как бы на арендованной территории, где таблички «Собственность истории» висят в неожиданно бытовых местах. И только спустя месяц она голыми руками отодрала неприметную трещинку на вешалке, потому что в её голове она стала звукорядом: р-р-р. Оля пришла через день с рулоном крафта и сказала: «Я принесла чехол — обернём, чтобы не пылилось».
Летом Лена узнала, что коворкинг задышал, но не туда. Оля начала брать предоплаты, обещать мастер-классы по «скоростному плетению гамаков» и совместные выставки, которые потом переносились и переносились. У Оли появилось слово «форс-мажор», которое тенью падало на всё. В один из вечеров, когда Кирилл пришёл поздно и пахнул чужим лаком, Лена спросила: «Ты её выручал?». Он замялся: «Всего лишь немного. Она потом вернёт». В этот момент Лена поняла странную деталь — у них дома появился конверт с надписью «Общее». Он лежал в кухонном ящике между фольгой и пакетом для льда. Лена туда не заглядывала, потому что не знала, имеет ли право.
Она пыталась укреплять своё: записалась на курсы бухгалтерского учёта, разбирала антресоли, аккуратно ставила подписи в семейный бюджет. Кирилл не спорил, но и не замечал аккуратности. Он как будто жил на два выдоха: один — в их сторону, второй — туда, где Оля всегда умела создавать неотложность.
В сентябре случился первый публичный микроскандал. У мамы был день рождения, традиционно — родственники, оливье, хоровое «Многая лета» нестройными голосами, соседка тёти Тамары подсела с шампанским. Оля принесла тортик с надписью «Потому что семья». В какой-то момент разговор пошёл про отпуск. Лена упомянула, что они с Кириллом планируют на Новый год в Питер. Оля, не поднимая глаз от телефона, сказала: «А как же мама? Она одна останется на праздники». Мама, которая, к слову, всегда встречала Новый год с подругами и телевикторинами, замахала руками: «Да вы что, дети, езжайте!» Но Оля уже отправляла в семейный чат голосовуху: «Все слышали? Решили в Питер. Ну, главное, чтобы не забыли, как мы в детстве встречали у бабушки, у нас же традиции…» Лена услышала этот подтекст как жужжание: да они, вообще-то, эгоисты. И впервые почувствовала, как у неё уходит уважение к благим словам.
Осенью Оля каким-то образом получила запасной комплект ключей от их квартиры. Формально — «чтобы кормить кота», если они уедут, фактически — потому что Оля знала мастера замков, у которого «скидка для своих». Лена узнала об этом случайно: вернулась с работы и увидела на кухне стеклянную банку с засоленными лимонами и записку «Возвращу банку через неделю. О». У них никогда не было засоленных лимонов. Не было и «возвращу». Было чужое присутствие, аккуратно сложенное в холодильнике.
Параллельно Лена подружилась с коллегой Жанной — у та работал муж в банке, и Жанна умела говорить про деньги без грима и суфлёра. Они в обед сидели на скамейке у бизнес-центра, делили банан и тихо обсуждали семейный бюджет. Жанна однажды сказала: «Ты вроде как всё делаешь правильно: договариваешься, объясняешь. Но у вас чётко стоит треугольник. Его не свалишь разговорами. Надо строить стены». Лена подумала, как это — строить стены в квартире, где каждая полка — исторический памятник.
Декабрь принёс снег и проверку Олиного коворкинга. В чат посыпались сообщения: «Завтра придут из пожарной», «Кирюша, ты сможешь быть?». Кирилл поехал. Вечером Лена услышала: «Штраф. Немножко. Я помог заклеить, где нужно». Лена увидела у него на запястьях следы от строительной ленты. Улыбнулась на автомате и ушла на кухню — проверять, на месте ли их конверт. Он был на месте. Тяжёлый.
На Новый год они всё-таки поехали в Питер — мама благословила, хотя Оля обиженно молчала весь вечер. В Питере Лена впервые за долгое время спала без тревоги: их маленькая съёмная студия пахла кофе из автомата и влажными перчатками. Они гуляли по Невскому, спорили о мостах и смотрели на туристов. На второй день Оля прислала Кириллу фото маминой руки в гипсе — «Поскользнулась». Лена и не успела спросить, как, а Кирилл уже покупал билеты обратно. Они приехали — мама, к счастью, с лёгким ударом, улыбалась и настаивала, что им не стоило возвращаться. Оля встречала у двери с выражением человека, которому наконец есть что предъявить без слов. Лена тихо поздоровалась, поставила сумку и поняла, что Оля уже дома. Причём не в мамино, а в их понимании «дома».
Зима витала сокрытыми спорами. Оля на правах пострадавшей за маму чаще бывала у них, забирала после работы Кирилла «помочь отвезти», звонила «просто поболтать», пересказывала лениво, что «у Лены, кстати, неплохие пироги» — так, будто это предмет мебели. Лена не опровергала, но и не подыгрывала. Она начала писать на бумажках списки: «Оплата коммуналки», «Куплено», «Заметки». Не столько для Кирилла, сколько для себя — заполняла паузы между «мы» и «они».
К весне Оля объявила в соцсетях благотворительный проект: вязанные пледы для домашнего интерната. «Каждый купленный у нас рулон пряжи — это улыбка ребёнка», — было написано под фото захлопнутых дверей коворкинга. В комментариях двоюродная тётя Лены излупила смайликами сердечки, а дворовая подруга написала: «Горжусь!». Лена смотрела на счёт в банке и думала, что улыбка ребёнка оказалась очень похожей на минус восемь тысяч рублей, снятых в день, когда Кирилл «случайно» забыл поставить подпись в их таблицу расходов.
— Я не против помогать, — сказала Лена однажды вечером, — но давай мы договоримся, что есть «мы», а есть «Олина идея». И будем различать.
Кирилл почесал подбородок и ответил привычным: — Ты знаешь, как её бросало в детстве… Мне казалось, мы… ну, не знаю. Семья же.
Этот «семья же» врезался куда-то между двумя позвонками. Лена пошла спать раньше. В полночь услышала ключ в двери — чужой. Не их дужка, не их щелчок. Оля зашла, зябко сняла пальто, заглянула в холодильник, тихонько плеснула воды и так же тихо ушла.
Лена поставила будильник на 6:30, встала и в тетрадке написала крупно: «Границы». К этой странице она с тех пор возвращалась, как к словарю.
В апреле, накануне маминого очередного обследования, Оля в чате вдруг предложила «перенести» их с Кириллом просмотр квартир, которые они с осени поддерживали через приложение: «Ну вы же понимаете, ипотека — это надолго. А тут можно пока жить у мамы и экономить. Мы так всегда делали». Лена залипла на слове «мы». Кто такие «мы»? «Мы» — это было до Лены, до их общей с Кириллом истории, и в этом «мы» не было места ничему новому, только циклам, которые повторяются, как учёт в швейной мастерской: в рулоне сорок метров, и резать надо по привычной мерке.
В мае Лена поехала с подругой Жанной на ярмарку рукоделия — посмотреть, что стало с Олиным коворкингом. Стенд был — мигающий лампочкой, с пустыми крючками, на которых висели чек-коды в прозрачных пакетиках: «Задонатьте — получите рецепт счастья в PDF». Лена купила за пятьдесят рублей «рецепт» с цитатами из какого-то блога. Ей стало смешно и горько. В этот вечер она сказала Кириллу: «Я не хочу жить в чьих-то цитатах. Я хочу жить дома». Он кивнул и обнял. И ровно в этот момент зазвонил телефон. Оля: «Срочно, у мамы скачок давления. Ты где?». Кирилл оделся на автомате, взял ключи и, уже у порога, бросил: «Не жди». Лена стояла с зажатой в ладони распечаткой «рецепта» и смотрела на пустую прихожую.
Июнь принёс им предложение от риелтора: двушка на первом этаже, потрёпанный паркет, но много света и окно в кухне на цветущий сирень. Лена влюбилась сразу, как в собаку из приюта — понимая, что будет хлопотно, но по-настоящему. Кирилл согласился. В этот же день Оля написала в чат: «У меня хорошая новость! Возможно, получится переехать ближе к вам. Там как раз сдаётся квартира на вашей лестничной площадке, очень удобно — мы бы могли смотреть за друг другом». Лена почувствовала, как эти слова отливаются бетоном вокруг её шеи. Не сказала. Сначала подумала, потом вслух: — «Давай мы сами решим, кто близко, а кто — на звонке».
Кирилл потер переносицу. — Она просто заботится.
— Она маркирует территорию, — сказала Лена. — И делает так, чтобы всем казалось, будто это забота.
Он промолчал. Вечером Лена нашла в их «Общем» конверте записку. Почерк Оли: «Возьму до зарплаты. Вернув — удвою пирогами». Ни суммы, ни даты. Пироги — это теперь валюта.
Лето стало заваркой, которую постоянно забывали вынуть. Вкус горчил, но пить можно. В семейном чате Оля каждую неделю сбрасывала списки дел: «Кто заберёт маму от кардиолога?», «Кто закупит воду в пятницу?» и «Кто готов к семейному фото на годовщину?» — юбилей родителей, хотя они давно жили порознь. Лена однажды написала: «Давайте распределим, исходя из загруженности. У меня отчёт, у Кирилла проект. Может, двоюродная Лиза?» Оля ответила: «Лиза занята, у неё своя семья. А ты у нас чем хуже?»
Лена смотрела на экран и чувствовала, как воздух в комнате становится попробуемым. Жанна потом скажет: «Ты замечаешь, как у вас слово «семья» превращается в дубинку?». Да, Лена замечала.
Первую часть её истории с Олей можно было бы обозначить как «период доброжелательной осады». Оля часто улыбалась, часто приносила пироги и баночки, часто оставляла мелочи «на память», часто вынимала из воздуха аргументы про «как было раньше» и «как правильно». Лена пыталась окружить себя предметами, которые не имели истории до неё: вазон с китайской розой, коврик с книжным принтом, настенные крючки в виде запятых. Ей хотелось, чтобы в их доме были запятые, а не точки.
В августе, когда сирень давно отцвела, а в новой квартире всё ещё пахло коробками, Оля попросила помощи «на час»: забрать у транспортной компании несколько коробов «документации по коворкингу» и «пара вещей, вообще пустяки». Эти «пустяки» оказались двумя шкафами без дверей и тремя тюками с тканями. Машина Оли не заводилась, мастер «скоро будет». В итоге вещи осели в их новой гостиной «на пару дней». Лена поставила на шкафчик кружку с чаем — чтоб помечать пространство. Оля, проходя мимо, беззлобно поддела: «Не пачкай, это не твоё. Пока». И улыбнулась.
Лена ночью встала и стёрла собственную пометку — кружечного круга на лакированной полке не было, но чувство, что она что-то незаконно присваивает, осталось. Она легла, перевернулась на бок и услышала, как в соседней комнате Кирилл переписывается: «Да, оставим до понедельника». Потом тишина и еле слышный смех смайлика — тот, который с капелькой у виска, «ой».
К началу осени Лена научилась узнавать приближение Оли по запаху: мятные леденцы и дорогой лак для волос. По звуку — ключ в дверях медлил на долю секунды, будто сам сомневался, стоит ли входить без звонка. По тексту — фразы становились чуть более мягкими, когда в комнате присутствовали свидетели, и чуть более острыми, когда они оставались вдвоём.
Она стала жить с ощущением, что их дом — это карточный домик, в который регулярно залетает сквозняк в виде чьих-то воспоминаний. И каждый раз приходится заново строить стены из текущей посуды, списков покупок и расписаний, чтобы не сдуло совсем.
Осень ещё не успела начаться, когда Оля сказала: «Слушай, Лена, а давай так: я пока оставлю у вас пару коробок с документами. Знаешь, у нас в коворкинге ремонт, а у тебя тут место». Это «у тебя» Лена почувствовала как шутку. Но место, действительно, было. Она согласилась. И поставила рядом с коробками зелёную альбомную папку, в которой хранила распечатанные квитанции, графики платежей и список заметок. На корешке вывела ручкой: «Наш дом». Ей хотелось, чтобы хоть кто-то это прочитал. Или хотя бы чтобы это прочитала она сама, в моменты, когда Оля заходила, как ветер, и оставляла в прихожей песок с чужих дорог.
И это была только первая трещина на стене, которую Лена пыталась выстроить. Но трещины имеют свойство расползаться, если по ним ходят. И по их дому ходили — часто, уверенно, как по клавишам знакомой мелодии.
В сентябре жизнь в новой квартире постепенно обживалась. Лена ставила на окна белые горшки с зелёными стрелками сансевьерии, вешала на стены свои фотографии с путешествий — те, где нет никого из родственников, только они с Кириллом или она одна. Хотелось, чтобы стены впитывали их историю, а не ту, что всё время приносила с собой Оля в банках, пакетах и конвертах.
Кирилл к новой квартире относился как к проекту с мягкими дедлайнами: «Сделаем шкаф… потом», «Купим ковёр… к зиме». Лена не спорила, но сама подолгу листала каталоги, подбирала мелочи. Порядок вокруг был её способом держать границы, которые Оля так умело размывала.
Оля же, наоборот, будто решила, что новая квартира — это и её «зона комфорта». Она приходила, как всегда, без звонка: то забрать коробку, то принести «баночку для варенья», то «передать маме сумку». Лена понимала, что каждое «забежать на минутку» растягивается на полчаса болтовни с Кириллом и обязательного обхода комнат с комментариями: «А вот тут можно было бы повесить шторы потемнее» или «Стол у вас слишком близко к батарее».
В середине сентября Оля вдруг предложила:
— Я тут подумала… У меня всё равно коворкинг на паузе. Может, пару месяцев поживу у вас? Так удобнее будет — маму навещать, да и тебе, Лена, помощь по дому.
Лена едва не поперхнулась чаем. Кирилл, сидевший рядом, смущённо сказал:
— Оль, ну мы только-только обустраиваемся. Хотим побыть вдвоём.
— Да я ж не навсегда, — обиделась она, — и вообще, помнишь, как мы с тобой в одной комнате жили до института? Ничего же, теснота сближает.
Этот разговор замяли, но Лена чувствовала: тема не закрыта.
Через пару дней, возвращаясь с работы, она заметила на дверной ручке пакет с продуктами и записку: «Это вам от меня, чтобы не тратились. О.» В пакете были дорогие сыры, копчёная рыба и бутылка вина. На первый взгляд — забота. Но Лена знала: за этим последует что-то вроде «Ну я же вам помогаю, а вы…»
И действительно, уже вечером Оля написала в общий семейный чат: «Кирюша, ты сможешь завтра заехать со мной на склад? Нужно пару коробов перевезти». Кирилл глянул на Лену, и та лишь молча развела руками.
— Мы же её семья, — произнёс он тем же тоном, каким раньше говорил «Мы же муж и жена».
В октябре Лена устроилась на дополнительную подработку — вела бухгалтерию для небольшой компании. Хотелось иметь свой резерв, свои деньги, чтобы в любой момент сказать «нет» и не зависеть от общих конвертов в ящиках кухни. Кирилл отнёсся спокойно, но Лена заметила, что теперь Оля чаще заходит именно тогда, когда её нет дома.
Однажды в воскресенье она вернулась раньше времени и застала их за кухонным столом: Кирилл, расчерченный лист бумаги, ручки, калькулятор. Оля что-то быстро диктовала, он считал. При виде Лены замолчали, и Кирилл стал собирать бумаги в стопку.
— Что это было? — спросила Лена, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Да так… Оле нужно понять, как быстрее расплатиться за аренду склада.
— А это не её личный вопрос?
— Лена… — Кирилл вздохнул, — мы же не бросим её.
Оля, не отрываясь от Кирилла, заметила:
— Конечно, не бросим. Мы же вместе.
Вечером Лена достала свою зелёную папку «Наш дом» и положила туда ещё один лист — пустой, но с жирным заголовком «Только для нас».
В ноябре всё накрыло новой волной: мама Кирилла попала в больницу с воспалением лёгких. Оля практически поселилась у неё, но параллельно каждый день звонила Кириллу с просьбами: привезти лекарства, оплатить обследование, съездить за справкой. Лена помогала, чем могла, но чувствовала, что её участие как будто обесценивается. Если она предлагала что-то сделать, Оля находила способ сделать сама или привлечь кого-то из своих знакомых, а потом рассказывать, как «всё устроила».
В начале декабря Лена случайно узнала от общей подруги, что Оля уже несколько месяцев обсуждает с родственниками их квартиру: «Ну это же папина была, просто оформили на Кирилла, когда он женился». Лена сначала не поверила — ведь квартира куплена в ипотеку, да и «папина» тут было ни при чём. Но сам факт этих разговоров был для неё тревожным сигналом.
Она начала замечать, как Оля всё чаще говорит фразы вроде: «Когда мы здесь жили…», «Наш балкон когда-то был лучше», «Мы с Кирюшей всегда мечтали о таком кухонном столе». Эти «мы» раздражали всё сильнее, потому что к ним Лена не имела отношения.
Окончательно её задел случай на семейном ужине перед Новым годом. В разговоре о планах Оля вдруг сказала:
— Я думаю, мы с Кириллом могли бы сложиться и купить маме дачу. Лена, ты же не против?
Лена не успела ничего ответить — Кирилл уже улыбнулся и сказал:
— Обсудим.
После ужина Лена спросила:
— А почему «мы с Кириллом», а не «мы с семьёй»?
— Да ты всё воспринимаешь слишком остро, — отмахнулся он, — она же шутит.
Но Лена знала: Оля редко шутит без цели.
В январе, когда мама уже выздоравливала, Оля всё чаще стала заезжать «просто так». Иногда оставалась ужинать, иногда «ждала Кирилла» после работы. Лена ловила себя на мысли, что её дом превращается в вокзал, где она — не хозяйка, а дежурная по перрону.
И однажды вечером, когда Кирилл задержался, Оля зашла с пирогом и вино, устроилась на кухне и сказала фразу, после которой у Лены внутри что-то щёлкнуло:
— Знаешь, Лена, у вас с Кириллом хороший союз… но мне иногда кажется, что ты сюда пришла либо за моим братом, либо за нашей квартирой.
Лена молча посмотрела на неё и поняла, что ответа, который бы удовлетворил обе стороны, не существует.
После той фразы воздух в кухне стал вязким, как густой сироп, который застревает на ложке и никак не стечёт. Лена сидела напротив Оли, слышала тихое тиканье часов над дверью и пыталась понять — это случайная колкость или давно заготовленный выстрел.
— Интересный у тебя выбор, — сказала она наконец. Голос звучал ровно, почти отстранённо. — Но, по-моему, ты перепутала адрес.
Оля усмехнулась, будто Лена подтвердила её правоту.
— Я просто хочу, чтобы было честно.
Ключ в замке повернулся, и Кирилл вошёл с лёгким запахом мороза. Увидев их за столом, улыбнулся, но быстро уловил напряжение.
— Что-то случилось?
— Мы просто разговариваем, — ответила Оля, не отводя взгляда от Лены.
Разговор действительно не продолжился. Оля ушла вскоре, оставив пирог на столе. Кирилл по привычке разрезал его, предложил Ленe кусок, а она, впервые за долгое время, отказалась.
Внутри у неё начал собираться странный холод. Не тот, что от зимы, а другой — когда понимаешь, что твои стены кто-то уже мысленно переставил по своему плану.
Январь – февраль
Лена стала чаще задерживаться на работе, а дома всё больше времени проводила за ноутбуком или с книгой. Кирилл заметил, но не спрашивал. Оля же наоборот будто активизировалась — то приглашала их с мамой на совместный ужин, то звала Кирилла «помочь с важным делом».
Однажды Лена пришла в субботу из магазина и обнаружила, что в гостиной нет её вазона с китайской розой. На его месте стояла корзина с мотками пряжи.
— Где роза? — спросила она у Кирилла.
— Оля забрала. Говорит, мама давно такую хотела.
Это был не просто цветок. Это была первая вещь, которую Лена принесла в их дом, и в которой не было ни грамма чужих воспоминаний.
Март
Папка «Наш дом» уже не помещалась в ящик стола — слишком много листов. Лена переложила её в шкаф, но каждый раз, открывая, видела записки, счета, какие-то странные долговые расписки, которые Кирилл брался «временно хранить». Почерк Оли на многих был узнаваем.
Однажды она решила, что хватит копить — пора разговаривать напрямую.
— Кирилл, нам надо всё разделить. Чётко. Наши расходы, наши вещи, наши планы. И отдельно — Олины дела.
Он долго молчал, потом сказал:
— Ты знаешь, что без нас ей будет сложно.
— А ты знаешь, что нам будет сложно, если мы и дальше будем жить в её расписании?
Но конкретных шагов так и не сделали.
Апрель
Оля объявила, что коворкинг она закрывает. Аренда съела всё, долгов накопилось, но у неё есть «новый план» — открыть маленький магазин «с душой». И тут же, за чаем, обронила:
— У вас ведь комната свободная есть… На первое время могла бы там склад устроить.
Лена улыбнулась. Очень спокойно.
— Нет.
Кирилл кашлянул, но промолчал. Оля прищурилась, оценивая, насколько твёрдо это «нет».
Май
Жизнь шла, но Лена всё чаще ловила себя на том, что каждое утро просыпается с мыслью: «Сколько сегодня будет Оли?» — в звонках, визитах, упоминаниях, просьбах. Иногда её не было вовсе, и тогда день казался удивительно длинным и ровным.
Открытый конфликт случился в конце мая, на дне рождения мамы. За столом Оля, уже с лёгким винным румянцем, сказала:
— Я всё думаю, Лена… Ты ведь неплохо устроилась. Квартира, брат мой, забота. А ведь мы с Кириллом столько лет шли вместе, строили…
— Строили что? — спросила Лена, не повышая голоса.
— Ну… жизнь, — улыбнулась Оля, глотнув вина. — И теперь мне иногда непонятно… Ты сюда пришла за моим братом или за нашей квартирой?
Вокруг на секунду повисла тишина. Мама уставилась в тарелку, кто-то из двоюродных откашлялся. Кирилл замер, будто его застали на середине узкой лестницы.
Лена посмотрела на Олю, потом на Кирилла. Сказала тихо, но отчётливо:
— А если я скажу, что за своим домом?
Оля приподняла брови, будто приняла вызов. Кирилл отвёл взгляд.
И это было всё. Никакой развязки, никакого объяснения за столом. Праздник продолжился, но в глазах Лены уже не было привычного желания сгладить углы.
А в голове крутилось одно: кто в этой квартире действительно дома, а кто — просто держит запасной ключ.
Деньги в ремонт твоей квартиры уже вложены, — заявила свекровь, — И все чеки мы сохранили