Аня почти не спала. Вторую неделю Лёша работал в ночные смены, а их двухлетний Лёвка решил, что дневной сон — это пережиток прошлого. Утро начиналось с кофе, а заканчивалось валерьянкой. Аня считала дни до конца отпуска свекрови — Елены Аркадьевны.
Когда Лёша предложил, чтобы мать пожила у них пару недель, пока в её доме меняют трубы, Аня, поколебавшись, согласилась. Надеялась на лучшее. Всё-таки они не чужие люди. Бабушка с внуком — это же должно быть хорошо, тепло, спокойно. Но как же она ошибалась.
С первого же дня Елена Аркадьевна захватила кухню. Нет, не просто вошла туда — она занялась перестановкой банок, приправ, ножей. Словно хозяйка вернулась из долгого отпуска. В кастрюле варился суп, «как Лёшка любит». На плите шкварчали котлеты, «а то ты, Анечка, всё свои булгуры, киноа, авокадо».
Лёвку она пеленала, как младенца. «А то что это он у тебя босиком по ковру, пол-то холодный». Мальчик ревел, вырывался, но бабушка говорила: «Ничего, зато как у меня в своё время — и здоров был, и закалён». На протесты Ани отвечала с улыбкой: «Я ж только добра желаю».
Аня терпела. Она даже пыталась говорить спокойно. Но любые попытки выставить границы наталкивались на притворную обиду:
— Анечка, ну что ты… Я ж не навечно. Я тебе же помогаю!
Помощь заключалась в том, что Аня должна была чувствовать себя невесткой на съёмной квартире.
— Мама переживает, — сказал Лёша, когда Аня осторожно попробовала затронуть тему. — Ну, ты же знаешь её… Не ссорьтесь. Осталось чуть-чуть, скоро уедет.
Но «чуть-чуть» тянулось уже третью неделю. Сантехники у Елены Аркадьевны «что-то намудрили», потом пришёл «не тот кран», потом затопило соседей. И каждый раз Лёша разводил руками: «Ну потерпи ещё денёк-другой».
Вечером, когда Аня вернулась с прогулки, в квартире стоял запах жареной селёдки. Она знала — Елена Аркадьевна её специально готовит. Не потому что любит, а потому что Аня не выносит запах рыбы. В спальне окно открыто настежь, на полу — мокрые ползунки, Лёва чихает, сидя в мокрых носках.
— Я его в ванной пополоскала, а он потом сам промочил. Ну что ты сразу! — говорит свекровь. — Ребёнок должен знать, что мокро — это неприятно. Пусть учится.
Аня сглатывает раздражение. Нельзя при Лёве. Нельзя повышать голос. Она забирает сына, начинает его переодевать, читает книжку, укачивает.
А за стенкой свекровь разговаривает с кем-то по телефону:
— Да она, как будто в своей тарелке. Всё сдержанная такая, как ледышка. Вроде бы мать, а сердце — из фанеры. Я, конечно, вмешиваться не люблю, но за Лёву душа болит.
На кухне Аня стирает салфетку от каши, когда замечает, что на холодильнике пропали все магниты из поездок. Небольшая коллекция: Калининград, Стамбул, Рига. Их вешали с Лёшей после каждой поездки — маленький ритуал. Она открывает ящик — магниты лежат в пакете.
— Я убрала, — говорит Елена Аркадьевна, заходя. — Ну, к чему эта пёстрая мишура? Кухня — это не сувенирная лавка.
— Вы могли бы спросить, — тихо говорит Аня. — Это наша квартира.
— Лёшина, — поправляет свекровь. — Он на неё кредит брал. И это я ему посоветовала именно эту планировку.
Аня смотрит ей в глаза. Чужие. Холодные.
Ночью она пишет подруге:
«Я не могу больше. Она меня выталкивает. Даже не словами — своим существованием. Я чувствую, что растворяюсь. Как будто дом перестаёт быть моим».
Ответ приходит быстро:
«Ты не одна. Но тебе надо что-то сделать. А то потом уже не сможешь».
Утром свекровь уходит в парикмахерскую. Аня забирается в кладовку. Весь старый хлам, детские вещи, коробки с бумагами — всё смешалось. Она находит большую пластиковую коробку. Отодвигает крышку. Внутри — кипа платёжек. Подписанные квитанции, какие-то распечатки.
На одном листе надпись от руки:
«Моя доля — 62% — Е.А. Р. Остальное — Л.Р.»
Аня застывает. Это расчёт по ипотеке. И это её квартира. По документам — их общая с Лёшей. Но расчёты кто-то вёл. С цифрами. С долями.
И подпись:
«Оговорено устно, при матери, в случае развода имущество делится по вложениям».
Никаких печатей. Но бумага старая. И почерк Елены Аркадьевны.
Аня ходила по кухне, словно на автопилоте. Кормила Лёву кашей, ставила чайник, протирала стол — всё это, пока в голове крутились одни и те же слова: оговорено устно… при матери… делится по вложениям. Кто и с кем это оговаривал? Когда? И при чьей матери?
Схема была нарисована с точностью до рубля: взнос, платежи, проценты. Всё расписано за два года до того, как они с Лёшей сыграли свадьбу. Аня чувствовала, как у неё дрожат руки. Эта бумага словно стерла почву под ногами. Она не знала, что злее — сам факт этих расчётов или то, что Лёша ни словом о них не обмолвился.
Когда Лёша пришёл с работы, усталый и сонный, Аня дождалась, пока он примет душ, поест, и только потом достала лист.
— Что это?
Он поморщился:
— Откуда?..
— Нашла в кладовке. В коробке с документами. Это ты писал?
— Нет. Это… это мама. Она тогда заняла на первоначальный взнос. Ну, ты же знаешь.
— Нет, Лёш. Я не знала, что она считает квартиру своей.
— Она так не считает, — попытался оправдаться он. — Просто… она тогда переживала, что если что — ну, вдруг мы не сойдемся, — чтобы я не остался на улице.
— Ты не остался бы. Потому что мы эту квартиру вместе выплачивали. Я тоже вкладывалась, Лёш. И деньгами, и своей жизнью. И я тебе верила. А ты… ты ей всё это время давал понимать, что она вправе вмешиваться.
Он сел. Закрыл лицо руками. Молчал.
— Ты хоть понимаешь, как я себя чувствую? — голос у Ани дрожал. — Я живу под одной крышей с женщиной, которая считает, что всё здесь — её, включая тебя и нашего ребёнка. Она уверена, что может переставить в шкафу мои чашки, и что это нормально. Потому что она в своём доме.
— Я не думал, что это так тебя задевает…
— Ты никогда не думаешь. Ни о чём.
На следующий день Аня повезла Лёву к подруге. Марина жила в соседнем районе, у неё было двое детей и понимание ситуации с полуслова.
— Оставайтесь у нас хоть на ночь. Я твою свекровь уже по видеозвонку помню, — усмехнулась она. — Только ты сначала выдохни. Не взрывайся. Успокойся.
Аня осталась. Вечером, лёжа на матрасе, смотрела, как Лёвка сопит рядом, и впервые за долгое время чувствовала себя в безопасности. Без чужого взгляда, без надзора, без критики. Телефон вибрировал от сообщений Лёши:
«Ты где?», «Ты забрала Лёву?!», «Ты серьёзно?»
Она не отвечала. Впервые дала себе право не оправдываться.
Наутро Лёша приехал. Был смущён, говорил тихо.
— Прости. Я не знал, что она так перегибает. Я думал… ты справляешься.
— Я справляюсь. Но это не значит, что мне не больно. Или что можно сесть на шею. Или молчать о важных вещах.
Он потупился:
— Я поговорю с ней. Объясню, что ты — главная. Здесь, в нашей жизни.
— Нет, — сказала Аня. — Я с ней поговорю. Но ты должен быть рядом. И не отмалчиваться.
Он кивнул.
Возвращались они вечером. Свекровь встретила их, как ни в чём не бывало.
— О, как вы погуляли! А я тут ужин приготовила: Лёшеньке борщ, Лёвушке котлетки, тебе… — она помедлила, — ну, у тебя, наверное, опять твои «тарелки с зеленью»?
Аня подошла и спокойно ответила:
— Елена Аркадьевна, нам нужно поговорить. Втроём.
Разговор был трудным. Свекровь сначала удивлялась:
— Что ты хочешь мне предъявить? Я же только добра вам желаю. Помогаю, как могу.
Потом обижалась:
— Вот так, да? Я растила сына, а теперь чужая женщина будет мне рот затыкать в его доме?
А потом — угрожала:
— Я, между прочим, вложила в эту квартиру почти всё, что у меня было. Без меня вы бы ничего не купили!
Но Лёша сказал тихо:
— Мам, ты вложила деньги — да. Но это не даёт тебе права влазить в каждую нашу тарелку, каждый наш разговор. Аня — моя жена. И мы — семья. Я тебе благодарен, но мне нужна тишина. Нам нужна своя жизнь.
Свекровь всплеснула руками:
— Тишина, значит! А как же я? Куда же мне теперь деваться?
— Мы найдём решение. Но сначала — границы. Чёткие.
Несколько дней прошли натянуто. Елена Аркадьевна молчала, ходила по квартире почти неслышно. Аня тоже не начинала разговоров. Обстановка была как в фильмах про разведчиков — каждый делал вид, что ничего не происходит, но напряжение резало воздух.
В один из дней Аня ушла в магазин за подгузниками. Возвращалась быстро — Лёвка спал, Лёша был на смене, а свекровь обещала приглядеть. Открыла дверь и увидела, что та выходит из спальни с пакетом в руках.
— Что вы там делали? — спросила Аня.
— А что такого? Ты в магазин вышла — а я заодно в шкаф заглянула и это нашла, — сказала свекровь, как ни в чём не бывало, вытаскивая из пакета альбом с фотографиями. — Это что за мужчина рядом с тобой? И что это за турция 2015-го года, Аня?
Аня застыла. Её студенческий альбом. Её прошлое. Которое она никому никогда не показывала.
Аня медленно взяла из рук свекрови альбом. Открыла. Да, это тот самый — из прошлой жизни, когда она училась, работала по ночам официанткой, влюблялась, ездила автостопом. Она хранила его не из сентиментальности, а скорее из чувства уважения к себе той — наивной, целеустремлённой, живой. Та Аня прошла немало и заслужила, чтобы её не судили.
— Вы зачем открыли шкаф в спальне? — голос у неё был ровный, почти отрешённый.
— Я же говорю: случайно. Искала плед, — пожала плечами свекровь. — А тут… всякое.
— Вы знали, что там не пледы.
— Не преувеличивай, Анечка, — голос у свекрови стал мягким, маслянистым. — Я просто хотела понять, с кем живёт мой сын. А тут… такой молодой человек на фото. И не один раз. Целует тебя, между прочим. Выглядишь… ну, несерьёзно. Я не осуждаю, но Лёше ведь ты ничего не рассказывала?
— Потому что это не ваше дело, — отчеканила Аня. — Это была моя жизнь до него. Вам действительно кажется, что у вас есть право рыться в моих вещах, копаться в прошлом?
— Мне кажется, что мой сын имеет право знать, с кем он связал жизнь.
— И я имею право знать, что вы не оставляете нас в покое.
Свекровь посмотрела с вызовом:
— А может, ты боишься, что он узнает что-то, что не должен? Аня, ты не идеальна. И не святая.
— А вы? Вы влезли в мой шкаф, вычитываете прошлое, ведёте свои подсчёты, рассчитываете доли. Вы не свекровь — вы бухгалтер с рентгеном, который считает всё, даже чужое счастье.
Вечером Аня рассказала Лёше всё. Без прикрас. Про альбом, про разговор, про ту запись с «долями».
Он слушал, опустив глаза. Потом произнёс:
— Я не знаю, как теперь быть…
— Ты должен выбрать, Лёш. Не между мной и мамой. А между тем, кто ты — взрослый мужчина с семьёй или маменькин мальчик.
Он молчал долго. Потом подошёл и обнял:
— Я выбрал. Просто не знал, как это сказать ей.
Через три дня Елена Аркадьевна уехала. Вежливо, сдержанно, без скандалов.
— Не обижайтесь, Анечка. Просто мы — разные. Мне пора к себе. Здесь, видно, не мой климат, — бросила она, вытирая несуществующую пылинку с чемодана.
Аня кивнула.
— Надеюсь, вы найдёте в своём климате покой.
Свекровь усмехнулась, как будто хотела что-то сказать, но передумала. Ушла.
Месяц спустя Лёша пересчитал все платежи, оформил перерасчёт. Они с Аней юридически закрепили равные доли на квартиру. Он настоял на этом.
— Не хочу, чтобы у тебя когда-либо была причина чувствовать себя чужой. Или сомневаться, — сказал он.
Аня смотрела, как он возится с бумагами, и чувствовала, как глыба уходит с плеч.
Они постепенно возвращались к жизни. Дышалось легче. Смех Лёвки снова радовал. Аня снова чувствовала дом — своим. Но в ней осталось что-то колючее. Опыт, после которого доверие перестаёт быть безусловным.
В начале ноября они собирались на дачу к друзьям. Аня стояла в коридоре, укладывая сумку, когда Лёша зашёл с улицы, махнув смартфоном:
— Мама звонила. Говорит, по дороге к нам. Заедет на чай. У неё там что-то срочное, но сказала — не переживай, просто поболтать.
Аня напряглась, но промолчала. Чай — значит чай. Главное, чтобы в шкафы больше не лазила.
Через полчаса свекровь вошла в квартиру с неизменной улыбкой. В руках — небольшая сумочка, на лице — невозмутимость. Немного поцеловала внука, разулаcь, прошла на кухню.
— Вот, думаю, пока вы там, я на чай. Внука повидать. А ты, Анечка, в магазин вышла — а я заодно в шкаф заглянула и это нашла, — сказала она, как ни в чём не бывало, и положила на стол маленький бархатный футляр.
Аня не притронулась.
— Это что?
— Ну как… Нашла у себя, между старыми вещами. Серёжки. Лёшина бабушка носила. Я решила — пусть будут у тебя. Ты теперь в семье. Правда ведь?
Аня ничего не сказала. Просто посмотрела на Лёшу. Он — на неё.
В этот момент стало ясно: это было не примирение. Это была очередная фигура в игре. Свекровь никогда не сдаёт позиции — она делает ход.
Но теперь Аня тоже научилась играть.
Осталась без угла